Художественная литература, исторический труд. Но вскоре он за собой замечает, что все его силы, внимание и желание... вновь обернулись к старой доброй любви: медицине. Так что уже через несколько лет знаниями он мог дать фору любому опытному врачу-хирургу. Знаниями, но не опытом или физическим мастерством.
А за плечами, там, где когда-то обитали мечты, стали жить демоны, ненависть к двум "вещам": красивые женщины и милиция.
Сноровку, мастерство, идеальность надрезов, четкость движений он вытренировал на грани крайнего, жесткого фанатизма, дабы доказать не только себе, но и всему миру, что он как был гением, в интеллектуальном и в физическом плане, так им и остался. Что он стоит своей жизни и зажженных свеч.
А дальше... дальше пошло выступление. Символизм. Театр.
И когда за его дело взялась волей судьбы или стечением обстоятельств я, воплощение ада его сознания, мир его и цель резко перевернулись.
Это он мне позволил себя найти и практически поймать. И всё бы у него пошло по плану, вновь бы было идеально, на высоте, если бы я тогда... не умерла так не вовремя, чтобы, в конечном счете, выжить.
Я - единственная жертва, которой удалось от него "сбежать", и при этом дана была возможность с его невероятно положительным образом это безумие увязать. Но лишь одно преступление, из всей череды убийств. Из-за недостаточности улик (а практически из-за того, что Евсеев отошел от привычного своего поведения, от четкого почерка маньяка да и не убил, в конце концов, меня) суд смог признать вину только относительно моего случая, но уж никак не всех остальных, до смерти замученных, девушек. Более того, не удалось даже подтвердить, что преступление было совершенно в связи с осуществлением мной служебной, профессиональной деятельности (а именно - производство предварительного расследования): так как на момент встречи с преступником не было ни формы на мне, ни удостоверения при себе (ублюдок позаботился насчет второго). Любые слова мои относительно этого он отрицал, как и "якобы" признание мне до этого, что массовые те убийства - дело рук его. И сложно было ему не верить, сложно: ведь остальное, всё, что со мной сотворил, он признал и даже содействовал в раскрытии преступления, в подробностях описывая, демонстрируя на следственных экспериментах все свои действия (при этом, конечно, наслаждаясь славой "Великого хирурга").
Ты хочешь знать, что он мне сделал?
(обмерла я, проглатывая лезвие страха; вновь слезы испуганно сорвались с глаз, убегая от жутких демонов)
Больше суток истязал. Как и с другими девушками: сначала на мне оттачивал мастерство хирурга, кромсая тело, а затем, дабы скрыть "сию нелепую прозаичность" - вылил кислоту и прижег огнем, очищая грязную душу праведной болью.
Символы. Везде, во всем, вместо издевательств и экспериментов - должны были быть возведены символы.
Наши лица, жертв, - это маски, лживые красивые личины, за которыми - души грязные, порочные, омерзительные. Вот он и оголял их перед всеми, сдирая с нас плоть. И даже сейчас, я, вырвавшись из его лап, все равно... остаюсь быть олицетворением его задумки. Сними с меня мундир - и ужаснется каждый. Уродское тело как уродская душа: ибо я - мент поганый, мерзкая, гнусная тварь. Порождение скверны. И сердца у меня нет. Пустота внутри. Насос бездушный.
Евсеев и вырезал мне его, заменив на аппарат, дабы не сдохла раньше времени. Местный наркоз. Так что даже я... оценила его "мастерство" и усердия. Эта с*ка доказала всему миру, что он способный сотворить чудо: вопреки всему, без дополнительного специального оборудования, ассистентов и лекарств, успешно имплантировал искусственное сердце - протез собственной разработки, не нуждающийся в частой и неудобной подзарядке.
Но недолго была радость: пару часов - и все пошло не так, как он задумывал. Тело отекло; аппарат, кардиомонитор – старые; датчики, как специалисты потом выяснили, - лагучие. А посему и ошибочно констатировали мою... смерть.
Евсеев впал в шок. Бросился стирать следы своих неудачных трудов: где залил кислотой, а где обдал огнем, по привычке. Но паника взяла свое - сознание мутное, движения не отточены. Наломав дров, допустил прорехи, отчего и выдал себя сполна. Он собирался уже выбросить труп, как всегда, в людном месте, когда ребята наши взяли его с поличным. Куча улик - но только все... относительно меня.
А я... Что я? Каталка. Морг.
Не знаю, каким нужно обладать невезением или везением, чтобы хотя бы в последний момент... тебе дали право на жизнь.
Уже занеся скальпель, а, возможно, даже и впившись в плоть, патологоанатом почувствовал какой-то излишне тонкой, отдаленной струной души, что я - еще жива...
Позже мне пересадили... донорское, настоящее сердце. Евсеев - в СИЗО, я - в коме.
Только Фирсов и вытянул меня с того света своей опекой, даже вопреки скандалам с женой. Не муж, а друг. Фирсов. А ты на него грешишь... Но потом он выбрал семью, а обо мне стали заботиться остальные: все, кому не было лень. Исключительно... государство.
Как пришла в себя - давление со всех сторон. Психологи - желающие сделать из меня обратно человека. Милиция - требующая головы Евсеева (доказательства, привязки к остальным убийствам, но в памяти моей такой кавардак, и лишь кадры, кадры (!) из прошлого, а не целостная картинка). Муж - которому подавай старую жену, а не сломанную, свихнувшуюся дуру, что ночами спать не могла, и временами так орала, так орала!.. таким диким возгласом, что он сам был готов уже на стены лезть.
От меня тогда отвернулись все. Все, под чистую.
И лишь когда я достигла дна, лишь когда полностью остыла... я смогла сделать вдох. Вдох, полный ненависти, желания мести. Ведь вопреки всему... этому ублюдку дали лишь десять лет. Ровно как и мне, заявляя что в среднем такие "сердечники" живут лет десять (бывало, что и до тридцати дотягивали, но вряд ли: с моим "везением", с моим ритмом и надрывом жизни это невозможно).
Семь лет мы отбыли оба. Семь лет.
Он теперь на свободе и будет жить.
Я же - в заключении собственного страха и вынуждена буду вскоре умереть. Даже если... Евсеев и не доберется до меня, всё равно его ошибку, единственную настоящую ошибку, вскоре уберет судьба.
***
Молчит Еремов, и даже взгляд не подводит. Размышляет.
Немного выждав, добавила:
- Да. Я устала оправдываться за свой страх. И мне стыдно за него. Но я ничего не могу с собой поделать... А теперь еще этот Каренко. К чему? Зачем? Зачем подражатель? Если даже и предыдущие убийства не удалось привязать: немного отошел от сценария, нарушив четкий почерк серийного убийцы, и всё - события не состыкованы, не связаны и не образуют единую цепь. Почему и сейчас так не поступить? Зачем кто-то еще, кто-то третий между ним и новыми жертвами, или между нами двумя? Ума не приложу. К чему эта рокировка? Тем более, что подражатель портит его идеал, причем сполна, как самый жуткий изувер, неук. Да, Евсеев его нагло использует в своих целях, но каких? Совсем непонятно...
***
Сидим с Еремовым в его машине. Молчим.
Ничего даже не прокомментировал, даже вздохом не выдал себя.
Я не прошу, не жду жалости, сюсюканья или запойных речей с причитанием. Нет!
Однако... можно было хоть что-то сказать. Хоть как-то сгладить эту неловкость.
Внезапно зашевелился. Уверенное, ловкое движение - и перелез на водительское сидение. Зашуршал в боковом отсеке-кармане чем-то и вдруг достал оттуда пачку сигарет. Стремительный рывок - выбрался на улицу. Буквально секунды сомнений - и тут же подаюсь за ним и я.
Зверский холод пробирает до кости, заставляя невольно дрожать всем телом.
Но не замечает Гриша - мысли в голове ходят табуном, взор пустой блуждает около. Движения машинальны: долгие, ленивые затяжки.
Не выдерживаю всего этого, шепотом (едва уже не цокая зубами), замирая почти вплотную:
- Я думала, мы в засаде сидим, хотим, чтобы нас не заметили.
Тотчас уставился на меня. Долгий, внимательный, пристальный взгляд - и внезапно начинает едва заметно, загадочно улыбаться.
Нервически сглотнула я слюну от волнения и пугающей неясности. Не шевелюсь.
Неожиданно свободной рукой потянулся, коснулся моей щеки, а затем и вовсе заправил локон волос за ухо.
Не дышу.
Шумный вздох, решается:
- Х**ня всё это. Поехали домой.
Оторопела я от услышанного. Глаза округлились.
Но секунды зрительного боя - и вынужденно сдаюсь:
"Домой, так домой..."
Несмелый разворот, косой, быстрый взгляд на прощание в сторону двора, злосчастного автомобиля - и резко дернуть на себя дверь. Забраться на заднее сидение…
...заживо сгорая внутри от обиды.
***
Тугие мысли путаным клубком, да еще и... больше десятка пропущенных от Фирсова не давали покоя. Только сейчас (когда уже очень далеко уехали от того места) вставила батарею обратно, включила телефон - и посыпались уведомления. Болезненный вздох - и спешно, учтиво набрать смс товарищу: "Всё в норме. Я с Еремовым." Засунуть аппарат обратно в куртку.
"Х**ня всё это..."
Черти что. В смысле "х**ня"? Хоть бы слово какое сказал... не знаю, в поддержку мою... что ли. А то всё как-то неоднозначно, непонятно. Что-то задумал, но что? Или вообще, возможно, решил просто отступиться... от какой-то своей больной игры. Перестанет ухлестывать за мной и пудрить мозги? С другой стороны, если всё так - то грех жаловаться. Минус одна ложь, минус один враг - и уже будет проще со всем этим справиться...
Глава 11. Возвращение
***
Не знаю, как так... Или знаю, но не хочу признаваться себе. Уснула... Вновь уснула рядом с ним. Вот только пришла в себя вовсе не в машине, и даже не в отделении.
Чужая квартира. Чужая постель. И я - в своей водолазке (но уже без куртки, кофты и, естественно, обуви), в джинсах - под одеялом.
И больше никого вокруг. Полумрак - только свет луны пробивается сквозь тюль. Живо вскочить с места - и вдруг странный звук. Словно зазвенело что-то в кровати. Забраться на постель и провести рукой, перевернуть одеяло, подушки - так и есть, не послышалось... Связка ключей, и даже записка.
Торопливо подойти к окну, прищуриться:
"На случай, если проснешься раньше меня и захочешь уехать. Запри на нижний".
Нервно проглотить скопившуюся слюну.
Взгляд около.
Тихо открыть дверь и мышей выскочить в коридор.
Кофты нет, но вот куртку отыскала сразу, как и обувь.
Провернула ключ. Обмерла.
И куда я пойду? В отделение? Все равно такси бы по уму отсюда вызвать - но тогда точно разбужу. Хотя... чего я бегу? Будто вор. Или словно он что-то сделал омерзительное. Помочь - помог, даже домой к себе привез. Не тронул. Записку написал, ключи дал - дабы удар со страху не хватил.
Тогда почему бегу? И куда?
Шумный вздох.
Снять обувь, куртку.
Ключи отложить на тумбочку. Закрыть обратно дверь.
Бреду по коридору: первой попадается большая комната, зал. На диване и спит мой... "заботливый товарищ".
Тихо, аккуратно присесть рядом. Взгляд в лицо.
Господи, кто бы мне сказал: враг он, или... всё же друг? Верить ему, или страшиться как Евсеева? А может, и того он хуже? Я уже ничего не знаю, и ни в чем уверенной быть не могу. Тот резал сразу, не таясь. Этот - может вывернуть наизнанку со временем, что и сама того не пойму, пока не окажусь на самом дне. Фирсов? Может, через меня все же надеется добраться до него?
С уважением
Александр