мира.
- Держи указку. Покажи нам страны, входящие в Варшавский Договор. – Ставила левой рукой почёсывал затылок. Брови его были подняты кверху, лоб собрался многочисленными морщинами. Указка ткнулась в самый большой участок карты.
- Вот, СССР.
- И что? Я тебя хвалить должен? Дальше…
- Вот, - Ставила вплотную приблизился к карте, вчитываясь в названия государств,
- Болгария… Ага, Германия, нет, то есть, ГДР… Так… Венгрия… Дальше… М-м-м… А, вот, Чехословакия.
Всё, какие ещё страны входили в военный блок социалистических стран, Ставила сказать затруднялся. Точнее – не знал.
- Как же ты, товарищ курсант, про родную Румынию, забыл, что ли?
- Не можно так сказать, товарисчу сержант! – весело осклабился молдаванин,
- Родная моя – Молдавия!
- А язык и песни у вас одинаковые…
- Но границы, товарисчу сержант, границы то - разные!
Григорьев весело рассмеялся.
- Что верно, то верно. Ну, хорошо. А почему не все ещё страны участвуют в Варшавском Договоре? Ведь наш блок, какой? А, Ставила? Правильно, не агрессивный, - Ставила на замечания сержанта усердно кивал головой.
– И я рад, товарищ курсант, что ты со мной полностью согласен, - к Григорьеву вернулось шутливое настроение.
- Так какое же твоё мнение?
Ответ, тем более из уст Ставилы, оказался неожиданным:
- Дождаться надо, товарисчу сержант, мировой революции! – Заметив, как брови сержанта поползли вверх от недоумения, боец торопливо договорил:
- В школе нам так говорили, товарисчу сержант, в деревне нашей, что под Яловенами.
- Да, с вами не соскучишься, - сержант откинулся на стуле, массируя спину,
- Ну, и кто же тогда, уважаемый революционер, является теоретиком данного тезиса?
- Я, товарисчу сержант, конечно, не знаю, что таки «тезиса», но теория, можно предполагать, товарища Ленина.
Григорьев даже поднялся со стула.
- Да, с такими подкованными бойцами можно смело идти на штурм бастионов капитализма! – Лицедействовал сержант, проговаривая слова торжественно и, одновременно, саркастически.
- Какие ещё будут мнения? – обернулся он в сторону аудитории. И тут случилось то, чего никогда ещё не случалось: Апрель Сафаров поднял руку!
- Ну-ка, ну-ка, - удивлённо вымолвил Григорьев, одновременно делая знак Сафарову подняться. Апрель, застенчиво улыбаясь и, по-видимому, волнуясь, сказал:
- Товарищ сэржант. Эта Карэл Маркс! - В глазах у Апреля полыхал счастливый костёр. Он одёрнул полы гимнастёрки, сидящей на нём, как платье, разгладил её под ремнём, глубоко вздохнул и выложил последний козырь:
- И Фридэр Энгэлс!
Григорьев поднял обе руки кверху, словно говоря: «сдаюсь», покачал головой, но по лукавому лицу его было видно, что сержант, в общем-то, взводом доволен. От замкомвзвода к подопечным и обратно тянулись невидимые, но внутренне осязаемые, нити нарождающейся взаимной симпатии.
- Всё, больше не могу! Соколов, за старшего, я курить пошёл. И что б тихо было. Ставила, на место садись...
В первый раз Апрель прилюдно упал на землю, когда они, перед утренней зарядкой, бежали трёхкилометровый кросс. Случилось это на раннем этапе учебки, ещё до их пробных и изнурительных, поначалу, марш-бросков на танкодром. До памятного трёхкилометрового забега обычно ограничивались километровым маршрутом. Но нагрузки, в соответствии с учебным планом, неуклонно нарастали, поэтому в этот раз бежали три километра. Сержанты были тут же, рядом, со взводами и бодро и строго подгоняли отстающих. Забег всем давался по-разному, кто-то покрывал расстояние без труда, кто-то, отчаянно задыхаясь уже прокуренными лёгкими. Но никто не имел права быть недовольным жизнью, или, упаси Бог, жаловаться на слабое здоровье. Никакие доводы сержантами в расчёт не принимались, крепкие народные выражения, при необходимости, дополнялись хорошими пинками по известной точке и, худо-бедно, рота бежала вперёд. Илья уже не помнил, случайно, или нет, он оказался тогда рядом с Апрелем. Скорее всего, что не случайно, скорее всего, видя, что Сафаров на втором круге явно стал сдавать, он хотел быть рядом и как-то помочь товарищу. Сам Илья бежал весело, не чувствуя особого напряжения. Ещё до армии, бег на дальние дистанции был одним из его любимых занятий во время тренировок в клубе лёгкой атлетики. Но Апрель задыхался. Видно было, что бежал он из последних сил.
- Давай, давай, Апрелюшка, - подбадривал его Илья, - Круг всего один пробежали, держись!
Апрель на ходу пытался улыбаться, но улыбка выходила страдальческой. Даже в зимнем, хмуром свете занимающегося утра была заметна нехорошая бледность его лица.
- Илыя, нэ могу, лёгкий болит! – Не сказал даже, а захрипел Сафаров. И через несколько шагов упал, как подкошенный. Илья и ещё несколько курсантов остановились, начали поднимать Апреля. Губы у него стали синими, вокруг рта образовалась фиолетового цвета полоса. Дыхание шло со свистом, в уголках губ трепетала пена. Готовый было взорваться тирадой подбежавший к ним Ивко, растерянно промолчал, едва окинув взглядом бледного, как смерть, азербайджанца.
В итоге, всё обошлось. Сафарову посчастливилось целых два дня проваляться в лазарете. И всё это время, как он сам позже рассказывал, Апрель проспал, как убитый. Чем вызвал вполне понятную зависть со стороны хронически невысыпающихся курсантов. Какой диагноз поставили Сафарову полковые врачи, осталось неизвестным, но только кросс со всеми вместе он больше не бегал, и по лесопосадке, на пути к танкодрому, тоже двигался шагом. Учебку он благополучно преодолел, но вот, находясь уже в линейных войсках, казалось бы, в более мягких условиях, но при других командирах, не ведающих про его слабые лёгкие, Сафаров, во время совершения очередного марш-броска, таким же образом, как когда-то в учебке, рухнул на землю и рухнул, на этот раз, с гораздо более серьёзными и тяжёлыми последствиями. На закате службы, Илья, будучи в группе сопровождения и обслуживания командно-штабных учений, случайно, через знакомых, узнал, что Апреля комиссовали из армии в связи с разрывом лёгкого. Так что вернулся он домой раньше срока, слава Богу, живым, но покалеченным на всю оставшуюся жизнь инвалидом.
И Илья в очередной раз задавался вопросом: как, каким образом, при таком явном неблагополучии со здоровьем, оказался в армии новобранец, который, скорее всего, принёс бы гораздо больше пользы Отечеству, занимаясь мирным трудом в своём затерянном, но счастливом захолустье.
