ТОЛСТОЙ И РЕВОЛЮЦИЯ

и противоречия его мысли,- покоряли людские сердца». «Непротивление злу насилием – это идея безумия и преступления, там, где нет разума … Моисей мог проповедовать заповедь “не убий” дикому еврейскому народу, но современный мыслитель, живущий в условиях государственной жизни нашего времени, проповедующий эту заповедь,  отступает на 2000 лет назад … Ясно всякому».
                         Подобная позиция была достаточно распространённой. Н.А.Бердяев в статье 1912 года «Ветхий и Новый завет в религиозном сознании Толстого» (Л.Н.Толстой. PRO et CONTRA. Личность и творчество Льва  Толстого в оценке русских мыслителей и исследователей. Антология. Изд-во Русск. Христ. гуманитарнн. ин-та. СПб. 2009, с 243 – 244; далее ссылки на страницы этого издания обозначаются литерой «Т») писал: «Жизнь Толстого, его искания, его бушующая критика – явление великое, мировое, оно требует оценки  sub specie» (с точки зрения) «вечной ценности, а не временной полезности». «Он гениальный художник и гениальная личность, но он не гениальный и даже не даровитый мыслитель». У С.Булгакова в чём-то подобном согласны упомянутые генерал с дипломатом.
«ГЛАВНЫЕ ВРАГИ ЦАРЯ И ЦЕРКВИ … ТОЛСТОВЦЫ» (епископ Амвросий)
                         На страстной неделе 1901 года известный харьковский епископ Амвросий, редактор журнала «Вера и разум» сказал в своей проповеди: «Главные враги царя и церкви не эсеры и не социал-демократы, а толстовцы». Кроме самого Толстого он упомянул ведущих активную толстовскую пропаганду В.Г.Черткова, И.М.Трегубова, А.М.Бодянского, князя Д.А.Хилкова и Х.Н.Абрикосова (Х.Н.Абрикосов. Двенадцать лет около Толстого/ К 120-летию со дня рождения Л.Н.Толстого. Летописи Гос. Лит. музея, кн. 12, т. 2, 1948, с 421).
                         Время было очень горячее: рубеж XIX – XX веков – фактически первые всполохи революции 1905 года, в том числе пора студенческих волнений в Петербурге, Москве, Харькове, Киеве, Варшаве. В феврале 1901 года студент Пётр Карпович, отчисленный из университета за участие в волнениях, смертельно ранил министра народного просвещения Н.П.Боголепова. 22 февраля Святейший Синод публично осудил противохристианские учения Толстого, в связи с чем церковь больше не может считать его своим членом. 4 марта 1901 года казаки и полиция жёстко расправились с протестующими студентами у Казанского собора в Петербурге. 16 февраля 1901 года сектанты, доведённые до отчаяния притеснениями со стороны властей и церкви  (об этих «толстовцах» - подробнее скажу позже) разгромили православную церковь-школу в селе Павловском Сумского уезда Харьковской губернии. В 1902 году студент-эсер С.Балмашёв смертельно ранил министра внутренних дел Д.С.Сипягина (История России. XX век. 1894 – 1939. К.Александров и др. Под ред. А.Б.Зубова. М., Астрель: АСТ, 2009, с. 99, 122 и др.).
                         Х.Н.Абрикосов (с. 403) называет  «самыми яркими выразителями толстовства, которые действительно приносили пользу, тех, кто отдавались, даже вопреки Толстому, издательской деятельности. В.Г.Чертков и И.И.Горбунов, собственно говоря, занимались пропагандой толстовства, а Лев Николаевич был против пропаганды. Считал, что всякая пропаганда вредна», так как часто выдаёт ложь за истину. Золотые слова!
                         Были и достаточно многочисленные толстовцы, вроде М.А.Шмидт и А.И.Архангельского, которые пытались последовать призыву Толстого кормиться собственным физическим крестьянским трудом. Непривычный физический труд был для них слишком тяжёл. Крестьяне, наблюдавшие всё это, говорили о барских причудах, блажи. Для горожан, остававшихся в городе, толстовство было лишь своего рода религией, придававшей смысл их жизни. Толстой был также против всякой организации – собраний, кассы взаимопомощи.
                         Х.Н.Абрикосов (с. 419) отмечает, что во время прежних студенческих волнений толпа была настроена обычно против студентов, но 25 февраля 1901 года (сразу после «отлучения» Толстого) рабочие были в Москве на стороне студентов. Весело настроенные толпы ходили по Москве, полиция вызвала войска. Толпу разгоняли в одном месте, она тут же собиралась в другом. Толстой тогда жил в Москве. Узнав прогуливающегося Толстого, в толпе кричали: «Толстому ура!» Приходили во двор дома, где жил Толстой, он говорил с народом. В связи с «отлучением» Толстой получал отовсюду сочувственные письма и телеграммы. Абрикосов подчёркивает, что «такое явное неуважение к правительству» было впервые.
                         Вопрос о том, что из разрушительных текстов Толстого в то время опубликовано с его явно выраженного согласия, а что – не вполне с его согласия, слишком тонок для моего краткого очерка. Дело крайне осложнялось тем, что при каждом ухудшении здоровья Толстого возникали опасения, что правительство в случае смерти писателя арестует его архив, а что-то возможно и уничтожит. Х.Н.Абрикосов (с. 426, 427) специально ездил в Словакию к Д.Маковицкому; тому, как иностранцу, легче было бы при случае вывезти архив Толстого за рубеж. Отец Маковицкого, пламенный русофил сокрушался по этому поводу: «Много нашествий выдержала Россия: нашествие татар, шведов, французов, и что же? Её собственный сын  Толстой поднялся на неё. Это учение о непротивлении злу ужасно. Немцы придут и завоюют Россию, единственную надежду угнетённых славян». Маковицкий выехал в Россию 18 декабря 1901 года, но тревога на этот раз оказалась ложной, вывозить архив не понадобилось. Не сомневаюсь, если и попытаться исключить из рассмотрения  то, что опубликовано помимо явного  согласия Толстого, это не сказалось бы ощутимо на оценке его роли в развале России. Далее будем говорить об этом подробнее, а сейчас: убедительный пример – цитата из очерка «Бессмысленные мечтания», которым Толстой откликнулся на этот словесный оборот. Таким образом молодой царь ответил 17 января 1895 года депутациям дворянств, земств, городов и казачьих войск, ответил на их осторожное пожелание несколько в большей степени участвовать в управлении страной. «Когда молодой царь дошёл до того места речи, в которой … он желает делать всё по-своему и хочет, чтобы никто не только не руководил им, но даже не давал советов,.. он смешался, и чтобы скрыть свой конфуз, стал кричать визгливым, озлобленным голосом … Молодой царь, ничего не понимающий ни в управлении, ни в жизни, ответил, что это “бессмысленные мечтания”».
                         Отказывавшихся по призыву Толстого от службы в армии сурово, иногда – и очень сурово, наказывали не только в самой России, но и во Франции, в Болгарии и т.д.
                         Духоборов – баптистов из села Павловка называли «толстовцами» в значительной мере по недоразумению. Во второй половине XIX века заметно усилился тайный или явный переход крестьян в те или иные секты и обращение их к различным формам протестантизма. Особенно успешным в этом отношении был баптизм. Сначала он распространился на юге Европейской России, а к концу  XIX  века был достаточно заметен и в центральных её районах. По данным статистики к 1905 году в России насчитывалось старообрядцев и различных сект до 20 миллионов. Это представляло громадную угрозу и православной церкви, и правительству. Особенно вредным (как самый успешный в последнее время) считался именно баптизм. Церковь и власти старались всеми силами препятствовать распространению баптизма. Баптистам запрещали общаться с православными и именно поэтому – ходить на заработки, что резко ухудшало их материальное положение. Но препятствовали также и их переселению в другие страны (павловцы просились в Канаду). Категорически отказывались отпускать тех, кто подлежал призыву в армию, то есть, если и разрешали, то лишь старикам, женщинам и детям.  Баптисты села Павловка решились на бунт именно будучи доведёнными до отчаяния, от безвыходности своего положения. Было арестовано 68 человек, из них 45 отправили на каторгу. Толстой сочувствовал им, написал им письмо, в котором в числе прочего не советовал уезжать в Канаду. «Толстовцами» же их называли главным образом потому, что их энергично поддерживал толстовец князь Д.А.Хилков: он уступил им свои земли, он же способствовал их обращению в баптистов. По просьбе Хилкова же к ним приезжал толстовец Х.Н.Абрикосов. Абрикосов также помогал семьям павловцев, сумевших ранее выбраться в Канаду, тоже поехать в Америку – к отцам своих семейств. Этим всё «толстовство» павловцев полностью исчерпывается, ничего специфически толстовского они наверняка не исповедовали.  Х.Н.Абрикосова после всех этих его поездок таскали в жандармское управление, хотели выяснить, в частности, при каких обстоятельствах он познакомился с Толстым, Чертковым и т.д. Но Абрикосов категорически отказался отвечать на эти вопросы.
                         Епископ Амвросий, обличая Толстого, опирался на общероссийский опыт (студенческие волнения в университетских городах, «отлучение»  Толстого от церкви, катастрофическое положение с влиянием православной церкви, пугающие успехи различных сект и баптистов), но также, конечно, - и на местную, харьковскую ситуацию (студенческие волнения в харьковском университете, влияние толстовцев и самого Толстого – последнее Амвросий , наверняка, сильно преувеличивал, на  духоборов – баптистов: Толстой, конечно, не призывал их к разгрому церкви – не потому, что святотатство, а потому, что – насилие). Да и территориально это гнездо зловредной пропаганды было по российским меркам совсем рядом: Ясная Поляна по прямой – всего в каких-то 300 верстах от Сум.
                         Дед Хрисанфа Николаевича Абрикосова, сын крепостного, сумел дать хорошее образование 17 своим детям (ещё пятеро умерли во младенчестве). Узнав из газет о том, как епископ Амвросий отозвался о его внуке, дед Хрисанфа, лично знавший епископа, написал ему: что же делать, как действовать? Амвросий ответил: «молиться за него», знал бы его имя, и сам бы молился. Имя преступно прославившегося было сообщено епископу, и теперь за Хрисанфа молились и дед, и Амвросий. А бабушка гордилась тем, что за её внука молится сам Амвросий.
     «ЕСЛИ Я ИМЕЛ ТАКУЮ СЛАВУ В ЖИЗНИ, СТАЛО БЫТЬ, Я НАГОВОРИЛ МНОГО ГЛУПОСТЕЙ» (Толстой)
                         По свидетельству Льва II отец сказал ему это (получилось – на прощание) в середине августа 1910 года, за три месяца до своей смерти. Лев  II добавляет: «В светлые минуты, когда он был добрым и смиренным, я не мог не любить его». У него подучается, что в минуты просветления отец, уже в значительной степени утрачивающий силы, признаётся в ущербности своего учения. Однако, здесь могут угадываться также отголоски презрительных рассуждений Мефистофеля в  «Фаусте» о неадекватности земной славы: люди в значительной степени прославляют не тех, и не за то. В том числе, возможно, Толстой продолжал открещиваться от своих художественных произведений, которые его по-настоящему прославили, и  по-прежнему огорчался тем, что его учение должным образом не оценено. Впрочем, по свидетельству Маковицкого (М 4, 105) Толстой говорил уже нечто подобное девятью месяцами раньше: «Я вчера думал, какой я дурной и ничтожный человек … Когда же