Учитель пения

аппаратов, бдительно следящих за происходящим на грешной Земле – не готовится ли кто, из современных дьяволов к очередному разбою и грабежу. Я, конечно, был несказанно  удивлён и очень сильно сомневался в этом, думал – чего это деду такая ляпота – невесть, что приходит в голову, ангела, дьяволы, праведники – вздор какой-то, такого, ну, никак  не может быть нигде на свете. А дед чтобы уверить меня в этом, твердил про какое-то святое писание, в котором, уверял он, вроде, это всё написано. И мне казалось тогда, уже на уроках пения, что эти разучиваемые нами песни-псалмы именно о таком праведнике. Это потом, ещё позже, стало известно мне, что этот святой или пророк принёс новую религию в мир, и что прославляют его теперь таким песнопением за то, что он имеет какие-то великие заслуги перед всеми остальными не смышлёными и грешными людьми.  На подобие того, -  к  этому времени уже знакомого персонажа по священному писанию – Иисуса Христа, главного управителя царствия небесного, уготованного  для вечного пребывания или проживания там праведников, задумавшего, почему-то, создать какое-то там царство на небесах. И зачем это ему, или его богу-отцу, это нужно – непонятно. Жить им, что ли скушно без него там, на небесах от того, что некем управлять? А  эти песни в исполнении Дмитрия Филипповича создавали, или даже, внушали настроение сакральности, глубокой скорби и сожаления утраты, будто, что-то важное он нёс в этот смрадный, гибнущий мир, способное его спасти, но так и не донёс, тёмные, враждебные силы помешали ему. Такого же исполнения он старательно добивался, насколько это было возможно, и от учащихся. Это было похоже на хоровое псалмо пение по усопшему.  Голос  у Дмитрия Филипповича был весьма, тихим, даже каким-то приглушённым и совсем не выделялся своим звучанием от звучания голосов всего  класса при разучивании и исполнении этих песен. Какое-то время он вёл занятия в кружке пения, где занимались наиболее способные учащиеся разных классов школы, принимавшие участие на школьных концертах и на торжественных по случаю праздников красных дней календаря, школьных линейках. Он старательно готовил из них таких исполнителей. Такие занятия, конечно, не распространялись на остальных учащихся, на его уроках пения.

        Позднее, по мере всё большего влияния «лучших» людей страны на сознание общества, когда логическим завершением этого влияния станет перелицевание коммунистической идеологии на идеологию стяжателя и окончательное утверждение их у власти. Все эти патриотические песни с разной своей тональностью станут уже совершенно не созвучны меняющейся эпохе, их навсегда выбросят из обихода патриотического воспитания подрастающего поколения (учащихся школ и прочих учебных заведений).  А тому «святому» вместо песенного благоговения псалмо пением, так и сказали бы, мол, не обманывайся уважаемый, никак не можем мы жить по твоим христианским заветам и заповедям. Не  можем идти по указанному тобой пути, так же, как задолго до тебя, не могли мы жить по заветам некоего Христа – слишком слабы и ничтожны для этого.  Так, было бы, честно;  без всякой лжи, и излишней суеты.

    Сменившийся к этому времени директор, им стал бывший завуч школы Николай Николаевич, строгий педагог, став директором, он продолжал ещё вести уроки по своим предметам – экономической и физической географии. Наслушавшись вволю Владимира Ивановича, при своей уже власти, он подбирал  учителя пения с противоположными качествами. А именно с теми, как у Дмитрия Филипповича с его новым песенным репертуаром. Он даже на своём аккордеоне играл реже и тише Владимира Ивановича. Наверное, был проинструктирован новым директором школы Николаем Николаевичем на этот счёт. И, одет он был иначе, уже не в какие-то там галифе, китель, сапоги, а в светлый серый штатский костюм, и светлая с галстуком рубашка. И светло коричневые ботинки были на нём. И был гораздо мельче Владимира Ивановича, и ростом ниже и в плечах уже. И если бы, довелось моему отцу увидеть его, он никогда не сказал бы, и не подумал, что ему следовало бы грузить мясные туши в холодильнике, или кидать лопатой зерно на транспортёрную ленту на хлебной базе. На своих уроках он, даже, пытался, обучать нас нотной грамоте. Мы линовали чистые листы и записывали в них ноты, будто это музыкальная школа. Как-то всё трудно получалось у многих  учащихся изобразить скрипичный ключ, слишком уж он уродливым каким-то получался. Почти никто, ничего в этом не понимал. Одарённых в этих премудростях, кому было бы легко разобраться в этом и усвоить, в нашем классе никого не было. Он знакомил нас с биографиями и творчеством русских композиторов – Бородина, Прокофьева, Римского-Корсакова, Глинки, Мусорского, Чайковского, будто готовил из нас музыковедов. Это уже было где-то с середины  шестого класса, и в седьмом и восьмом классе учёбы в школе. По окончании четвертей учебного года,  так же, как, это было при Владимире Ивановиче, он вызывал к доске для аттестации каждого учащегося. Чтобы тот спел какую-нибудь разученную на его уроках песню. Он,  как    Владимир Иванович до него, не был слишком строгим, был даже, мягче его. Двоек, так же как и он, никому не ставил. Вызванный им к доске ученик пел на оценку куплет или два, что-то из песен о Ленине, или детскую. Запомнилась одна детская шутейная  песня, наиболее часто пропеваемая учениками отдельно или хором со словами «… я уколов не боюсь, если надо уколюсь, ну подумаешь укол, укололся и пошёл …». На четвертной аттестации, вызывая каждого учащегося к доске, Дмитрий Филиппович опрашивал их что-то из биографий русских композиторов. Не желающим петь, он обычно задавал больше вопросов, и требовал более подробный пересказ их биографий. Было комичным и нелепым, и вызывало смех в классе, когда некоторые учащиеся, пересказывая биографию одного композитора, примешивали к ней биографические сведения другого композитора. Призвав класс к тишине, чтобы прекратился всякий смех, Дмитрий Филиппович спокойно, без раздражения поправлял такого ученика, устранял возникающий таким образом каламбур в его пересказе. Так и далее на протяжении  многих лет Дмитрий Филиппович работал в школе учителем пения, и уже в полной мере он устраивал дирекцию нашей школы, и им были вполне довольны. Уроки пения проходили тихо, почти неслышно. Он гораздо более, по мнению совета учителей и руководства школы, подходил  сменившемуся духу времени, нежели  Владимир Иванович, застрявший всё ещё в том, по их разумению, уже  ушедшем времени. 





[/justify]