Иисус и Магдалина. Последний день

что Господь с самого начала создал мужчину и женщину? Так пусть мужчина оставит отца и мать и прилепится к жене своей, и будут двое единой плотью». Кто хочет жениться, пусть женится, а кто женат, пусть остаётся таковым – он показал тогда на меня и Петра, который тоже имеет жену. Вскоре после этого Иисус объявил Магдалину своей женой и сказал ей: «Родишь от меня сына и станешь для него тем, чем была моя мать для меня».
– Да, так и было, – подтвердил Варфоломей.
– Но не было ли это скорее пожеланием, чем воспоминанием о его детстве? – задумчиво продолжал Филипп. – Он не раз говорил, что рос одиноким, что его мать боялась показать свою любовь к нему… И какой смысл он заложил в слова «родишь от меня сына»? Что здесь главное: «родишь сына» или «родишь от меня»?
– Ну, это уж слишком! – возмутился Варфоломей. – Ты клевещешь на него!
– Я лишь повторил его слова, – возразил Филипп, – а тайна его рождения так и останется тайной. Верно то, что по плоти он сын человеческий, но по духу – сын божий.
– Ох, боюсь я таких разговоров! – вздохнул Варфоломей. – И так уже об Иисусе болтают всякие глупости: его называют даже царём Иудейским. Не кончится это добром, помяни моё слово!
– А ведь он действительно мог бы стать царём, он ведь из рода Давида, – заметил Филипп. – И сам Давид, и сын его Соломон – предки Иисуса, он царских кровей. Ирод Великий, которого назвали так больше за его страшные злодеяния, чем за успехи, по своему происхождению имел меньше прав на трон, чем наш Назаретянин…
– То-то и оно: понравится ли это иродиадам?  – перебил его Варфоломей. – Сыновья Ирода трясутся в своих дворцах, боясь и римлян, и народа, – так стерпят ли они Иисуса, который благороднее их по крови?
– Я не закончил. Да, Иисус мог бы стать царём, но не хочет этого, – сказал Филипп. – Царь правит по законам земного мира, несовершенным и несправедливым, как и этот мир, но Иисус призывает к высшей справедливости. Его царствие не от мира сего.
– Мне ли этого не знать, брат? – с некоторой обидой заметил Варфоломей. – Но я говорю не о том, чего хочет Иисус, – я говорю о страхе его врагов.
– Ты прав, этот страх опасен, – согласился Филипп. – Нет ничего опаснее для народа, чем страх правителя, боящегося потерять власть. Нам надо убедить Иисуса уйти из Иерусалима в Галилею, там его не найдут… Постой, мы не пойдём в дом Лазаря!  Давай прямо сейчас соберём всех братьев, вместе придём к Иисусу и обсудим, как быть дальше.
– Я поддержу тебя во всём, – твёрдо сказал Варфоломей.
***
Лазарь был не в восторге, когда в его дом ночью пришли двенадцать человек; с ворчанием он приказал своей сестре принести лепёшки и вино. Сам он ушёл после этого спать, а Магдалина встала за занавесью, не в силах сдержать своё любопытство и тревожась за Иисуса.
Двенадцать его учеников расселись вокруг круглого стола и принялись за нехитрую трапезу; тусклый масляный светильник едва освещал их лица, остальная часть комнаты утонула во тьме. Пётр и Симон, которые были не прочь поесть, налегли на лепёшки и сыр, остальные ели мало. Вино тоже пили умеренно, за исключением Иуды, наполнившего себе уже третий стакан.
– Пей, не стесняйся, – говорил ему Иисус, ласково потрепав его по голове. – Вино – это кровь земли, сродни той крови, что течёт в наших жилах. Пейте вино, чтобы породниться с землей, и друг с другом, и со мной! И ешьте хлеб, потому что он подобен телу земли и нашим телам, – когда вы едите его, родство наше становится ещё ближе… Пей, Иуда, пей, мой ближайший ученик!
– Почему это он – ближайший? – ревниво спросил Иоанн, миловидный юноша, сидевший по правую руку от Иисуса, в то время как Иуда сидел по левую.
– Потому что он никогда не лукавит и не старается казаться лучше, чем он есть. Иуда делает то, что велит ему сердце, – ответил Иисус. – Но ты не беспокойся, Иоанн, ты мой любимый ученик, и вы все мои любимые ученики, – ведь если вы называете меня учителем, то я могу называть вас учениками? Просто Иуда искреннее всех вас, он не притворяется – он видит, что дело плохо и надо искать какой-то выход. Правда, Иуда?
– Да, учитель, ты прав, – сказал Иуда и выпил свой стакан до дна.
– Отчего же наше дело плохо? – недовольно проговорил Андрей, сухой, загорелый и далеко уже не молодой человек, сидевший сразу после Иоанна. – Когда ты, Иисус, начал проповедовать, нас было только двоё – ты да я. Позже к нам присоединился мой брат, – он толкнул широколицего бородатого Петра, который сидел справа от него. Тот закивал в ответ. – Потом появились другие ученики и последователи, и когда мы ходили по пустыне, нас было уже до двух тысяч человек. Да, большинство из них позже покинули нас, но твои проповеди стали известны в народе. А как нас встретили в Иерусалиме! Тысячи людей вышли приветствовать нас.
– Ну уж и тысячи! – усмехнулся Иисус. – Пара десятков тех, кто разделяет наше учение, и ещё сотня зевак. Уверяю тебя, что если бы нас вели на казнь, людей было бы гораздо больше.
– Зачем так говорить? – обиделся Андрей. – А ты что молчишь? – ещё раз толкнул он Петра.
– Я не отрекусь! – с набитым ртом проговорил Пётр.
– Вот и за это я люблю Иуду – он не бросается громкими словами, которые легче сказать, чем исполнить, – Иисус вновь обнял Иуду. – Ты же не станешь говорить, что не отречешься?
– Не стану, – ответил Иуда, отпивая вино из своего стакана.
– Говорю вам, что пройдёт время, и люди с трудом вспомнят ваши имена, но Иуду будут помнить всегда, – сказал Иисус.
– Но послушай, – вмешался Филипп, который сидел правее Петра, – надо ли так рисковать? Оставаться в Иерусалиме очень опасно, может случиться самое плохое.
При этих словах стоявшая за занавесью Магдалина вздрогнула.
– Ты верно заметил, что число наших приверженцев ничтожно, а число врагов, добавлю от себя, огромно, – продолжал Филипп. – Кто мы? Иудеи – не иудеи, эллины – не эллины, и уж точно – не римляне. Отверженные, ничтожная горстка отщепенцев, которых во всех храмах и на всех площадях называют врагами веры и государства. Забыв свои распри, против нас объединились все, кто имеет силу и влияние; нас проклинают, нас предают анафеме, с нами призывают беспощадно бороться. Народ не слушает нас, над нами смеются, издеваются, кидают в нас грязью; от нас шарахаются, как от прокажённых. О, Иисус, я не боюсь за себя, – ты знаешь, я пришёл к тебе третьим, вслед за Андреем и Петром, бросив дом и семью, – но мне страшно за наше дело. Что будет с ним, если нас не станет, но самое ужасное – если не станет тебя? За три года мы, всё же, кое-чего добились, так не лучше ли нам сейчас отступить, чтобы сохранить это?
– Ты считаешь, что мы кое-чего добились, Филипп? – спросил Иисус.
– Да, я так считаю, и не я один, – он посмотрел на сидевшего возле него Варфоломея.
– Я согласен с Филиппом. Тебе надо скрыться в Галилее, учитель, – подхватил Варфоломей.
– В Галилее? Вернуться в свой родной Назарет? Но не ты ли сказал, встретив меня в первый раз: «Из Назарета может ли быть что доброе?» – улыбнулся Иисус.
– Это он по неразумению, – ответил Филипп за Варфоломея, – а теперь тебе надо скрыться именно там.
– А ты что скажешь мне, Фома? В тебе всегда был силён здоровый дух критики, – Иисус взглянул на Фому, который сидел напротив него и сбоку от Варфоломея.
– «Глас вопиющего в пустыне», – сурово  сказал Фома. – Разве не было Исайи, разве не было Иоанна Крестителя? Что осталось после них? Как вода в песок, ушли их слова.
Иисус перестал улыбаться:
– Поистине говорю вам, что неверие бывает лучше веры. Спасибо тебе, Фома.
– Я не согласен с ним, учитель, – вмешался Матвей, тоже сидевший напротив Иисуса, возле Фомы. – С тех пор, как я начал записывать всё, что с нами было, я внёс туда много имен тех, кто принял наше учение. Как же можно говорить, что дело наше пропало втуне? Мои записи свидетельствуют об обратном.
– Записи? – повторил Иисус. – Есть ли в мире записи, правдивые от начала до конца? Видел я твои записи, видел записи и нашего юного Иоанна, – сколь сильны в них вымысел и фантазия! Чудеса, чудеса и ещё раз чудеса – будто это главное! А если бы я не владел искусством исцеления и не умел ещё кое-чего, что непонятно простым людям, меня бы никто не слушал? «Глас вопиющего в пустыне»…
– Но, учитель!.. – воскликнули одновременно Матвей и Иоанн.
– А ты почему молчишь, Иаков, брат Иоанна? – не споря с ними, спросил Иисус.
Иаков Старший, который сидел следующим за Матвеем, задумался, а потом ответил:
– Тебе решать, учитель.
– Что ты, брат! – возмутился Иоанн, однако Иисус остановил его жестом и обратился ко второму Иакову и Фаддею: – Вам слово, братья наши по духу, а меж собой – по крови.
– Как ты решишь, так и будет, – ответили братья.
– Симон? – спросил Иисус последнего из своих учеников, сидевшего возле Иуды.
Тот запил вином лепёшку, которую жевал, помолчал немного и затем ответил:
– Я буду проповедовать дальше, – и будь что будет!
– Никто из нас не отказывается от этого, – пробурчал Андрей.
– Вот мы и вернулись к тебе, Иуда, – сказал Иисус. – С тебя мы начали и тобой закончим.
Магдалина за занавесью замерла, ожидая его ответа.
Иуда налил себе ещё вина и выпил:
– Ты сделаешь, что должен, – проговорил он заплетающимся языком. – Все сделают, что должны.
– И ты? – спросил Иисус.
– И я, – ответил Иуда с тяжёлым вздохом.
– На том и порешим, – сказал Иисус, поднимаясь из-за стола.
– Но что мы решили? – не поняли его ученики. – Что мы будем делать?
– Пусть свершится, что предначертано, пока не исполнится всё, – ответил Иисус.
– Да будет так, – нестройным хором отозвались его ученики.
***
  – Выйди, не прячься, – позвал Иисус жену, когда ученики разошлись.
Она виновато вышла из-за своей занавеси:
– Прости, что я подслушала ваш разговор.
– Ничего… Иди ко мне! – он обнял её и стал целовать, снимая с неё одежду.
– Здесь? – спросила она, поддаваясь его порыву.
– Это не грех, мы плоть единая, – шептал он. – Без любви мы ничто… Помнишь: «Возлюбленная моя, прекрасная моя! Что лилия между тёрнами, то возлюбленная моя между девицами; как лента алая губы твои, и уста твои любезны. Пленила ты сердце моё; пленила ты сердце моё одним взглядом очей твоих!».
– «Возлюбленный мой бел и румян, лучше тысяч других, – подхватила Магдалина. –  Уста его – сладость, ласки лучше вина… О, ты прекрасен, возлюбленный мой! Ложе у нас – зелень; потолки наши – кипарисы», – она застонала, выгибаясь всем телом. – Задуй светильник…
– Нет, я хочу тебя видеть… «Живот твой – круглая чаша, в которой не истощается ароматное вино; чрево твое – ворох пшеницы, обставленный лилиями»… Не бойся любви, отдайся ей; нет ничего сильнее на земле, чем любовь. «Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют её»...
Небо над Иерусалимом посветлело, звёзды померкли, и на востоке показалась заря. Ночная стража устало перекликалась на воротах, ожидая прихода утренней; в римском лагере у царского дворца протрубили подъём.
– Пора, – сказал Иисус, в последний раз поцеловав Магдалину. – Пора!
– Останься! – обняла она его, не желая отпускать. – Побудь ещё со мной, а потом мы уйдём вместе. Мы затеряемся в толпе,  мы легко покинем город.
– Нет, – решительно ответил он, освобождаясь из её объятий. – Я не преступник, чтобы бежать.
– Разве в тюрьмах сидят только преступники? –