Ненаглядная агитация

секса хватает и раз в неделю. Зацепившись мыслью за «работу», подумал о Деминой – вот было б здорово с кем замутить! Еще не стара, очень спортивна, живут вдвоем с дочерью без мужика. Правда, есть у нее, говорил Пал Иваныч, хахаль в Рождественке. Да я-то поближе. Нет, для секса – само то: мотаться никуда не надо. И в отношениях равноправие – она меня на работе дрючит, я ее после.  
С мыслью о Деминой уснул.
Разбудила Наташа, открыв дверь УАЗика:
- Мы заедем на речку? – я купальник взяла.
- Натали, солнышко мое, речка здесь, конечно, есть, но в ней воробью не утопиться. Давай отвезем мужиков домой, и махнем на озеро вдвоем.
Минут через сорок высадил Бабенцевых в Увелке.
Оборотился к трепетной части человечества:
- Куда махнем?
- На Пахомово успеем до темноты?
- У нас фары есть, - и тронул машину с места.
Пахомово. Кобальтовая вода, сапфировое небо, золотой закат… и ни души.
- Можно мне в трусах?
- Можно и без трусов! – выпрыгнула Наташа из машины в купальнике и помчалась к воде. И помчалась по воде в радуге разноцветных брызг.
А я решился вдруг на отчаянный эксперимент – будь что будет! Разделся совсем и помчался вслед за девушкой. Было дело – производил на женщин впечатление восторженными комплиментами, ласковыми взглядами, утонченными манерами, но никогда еще голым естеством. Интересно, как это будет с Наташей? Продемонстрирую ей наглядную агитацию.  
Наташа прекрасно плавает. Ну, а я моряк.
Мы пошли из воды, держась за руки, когда солнце укрылось за горизонтом, а на берег ложились ночные тени.
Я молил Господа – избавь от эрекции! – и воротил от Наташи взгляд.
Всевышний услышал.
Упс! Девичьи пальчики дрогнули в ладони моей – увидела, что на мне ничего нет. Идем мелководьем, рука в руке – вот интересно, что думает она обо мне?
Вариантов немного.
Первый: я – моральный урод… ну, там нудист… и прочий мазохист.  
Второй: я сбрендил… и место мое в дурдоме.  
Едва только ступни коснулись песка, Наташа вырвала свою руку и побежала к машине. Я бы на ее месте поступил точно так же. А на своем – подошел к УАЗику и не спешил одеваться.  
- Оставишь мне краешек сухого полотенца?
Вполне нормальное человеческое желание – не буду же я одевать трусы, рубашку и штаны на мокрое тело. Минуту спустя из машины показалась рука с полотенцем.
Царица Савская! Какое блаженство растереть полотенцем озябшую кожу.
Оделся. Запрыгнул в машину. Наташа забилась в угол на заднем сиденье.
Ясненько – боится меня. Я бы на ее месте тоже….
- Поехали?  
Наташа молчала всю дорогу. И еще три дня молчала, пока мы преобразовывали Красный Уголок в Комнату Отдыха и Уюта. Братья подправили подиум, изладили плакат над ним под самым потолком с цитатою от Евтушенко:  
«Родились мы в стране самой снежной,
                                                               Но зато в самой нежной стране».
Бюст Ленина на тумбочке в красном сатине в угол задвинули. Во всю стену за подиумом Наташа нарисовала картину «Родные мотивы» - ну, там цветочки-лепесточки, березки кудрявые, лебеди на воде…. В межоконьях на стенах Александр Сергеевич, который Бабенцев, разместил картины свои – натюрморты, портреты… ну, в принципе, классический стиль. Под ними цветочки в горшочках – а ля зимний сад!
Короче, когда главный животновод области переступил порог Красного Уголка молочно-товарной фермы совхоза «Южноуральский», он таки выругался:
- Йёёё… пэрэсэтэ!
А потом обернулся к своему увельскому коллеге и сказал:
- Ну, Валентин Алексеевич, сверли дырку в пинжаке – быть тебе орденоносцем.
Так что же с Наташей?
Выпускница художественного училища, творческая личность – какое панно намалевала во всю стену! – на мою дурацкую выходку, наверное, вбила себе в голову, что все мужчины нравственно недоразвиты. Только почему дурацкую? Она сказала – я исполнил. И в чем недоразвитость голого естества? Ненаглядной оказалась агитация. А жаль…
Демина вызвала.
- Надо собрать секретарей колхозно-совхозных  парторганизаций в Березовке и провести семинар по вопросу – как следует оформлять Красные Уголки для тружеников сельского хозяйства. Потом дадим им пару недель и организуем инспекторскую проверку. Все на вашей совести. Меня будете подключать по необходимости.
Тон вобщем-то ничего. Да здравствует мир во всем мире!
Сел на телефон. Договорился с Березовкой, обзвонил секретарей. Доложил Людмиле Александровне, что народ по ее указанию соберется в назначенном месте в нужное время.
Уже шел к себе – окликнула Валентина Михайловна, секретарь в приемной:
- Тут собрались ветераны с просьбой к Александру Максимовичу, а он задерживается в Челябинске. Вы сможете свозить их в Рождественку на похороны Антипова?
- Позвоните Деминой – прикажет, свожу.  
И вот я за рулем, дождь за лобовым стеклом, в салоне три ветерана. Смолкли мысли все, настраиваясь на минор. Молчат и пассажиры – будто на краткое мгновение каждому из них вдруг приоткрылась тайна собственной смерти. Мертвые, они властно зовут за собой. Вы в курсе? Я это остро чувствую и недолюбливаю подобные мероприятия. Слава Богу, не знаю усопшего. А то сейчас представил бы живым, и вот он, негатив – звонок с того света.
До сих пор мне везло – дед умер, я работал в стройотряде, и не было возможности сообщить; бабушку схоронили – я служил в Чебаркуле.
Почему ненавижу похороны? А вот…. Когда-то как-то в Усть-Катаве три пьяных в задницу студента из стройотряда могилу раскопали на старом кладбище. С тех пор из-за той дикой выходки физически не переношу трупный запах.
Как же маркиза Ангарская? А это совсем другой случай.  
Приехали. Припарковал машину и сижу, не выхожу. Ветераны ушли.
Один возвращается:
- Ты – представитель райкома, скажи речь у гроба.  
- Речи на кладбище говорят.
- Ну, постой в почетном карауле.    
- У меня только ромбик университетский, а у вас пиджаки все в орденах–медалях. Вам весь почет, вот вы и стойте.
- Не возьмем тебя за стол поминать.
Напужали, ейбо!
Ждали- ждали – дождь не кончается. Поехали на кладбище.
Отсидеться в машине не удалось – ветераны таки вытащили под дождь. Так и стоял под струями, пока все не кончилось. Смотрел, как гроб толчками опустился в яму с водой. Слушал как падали на него комья сырой земли.
Все кончилось.
Повернулся на негнущихся ногах и медленно пошел вслед за толпой. Один ветеран слева зашел, что-то сказал, но я не расслышал. Второй взял меня под руку с другой стороны. И повели, как старика. Это я почувствовал в мягком принуждении.
Уже видел машины за воротами кладбища. Еще минута-другая, и мы вернемся в мир без дождя. Вот, наконец, вместительный и неуклюжий наш УАЗ-469. Прощай, Рождественка!
Ан, нет! Старики не уедут без горячего стола и ста грамм поминальных. Пришлось задержаться. И меня опять под руки да за стол – простили, оказывается.
На обратном пути из-под полога рваных туч выглянуло ослепительное солнце, и от подсыхающего асфальта пошел пар. За обочиной меж березовых колок терялось бледно- зеленое пространство яровых посевов.
Три пьяных ветерана, угнездившись на заднем сидении, чесали языки, целясь мне в спину. М-дя, не на кого им оставить великое дело Ленина-Сталина – не та пошла молодежь. А что делать?
- Трудиться и не стареть, - говорю. – Как же мы без вас в светлое будущее?
Но коммунистическое благочестие, подкрепленное стопариком «русской», было непоколебимо и, как я подозревал небезосновательно, совершенно бездумно. А ведь шибко пожилые люди – еще год-два… и на погост дорога. Не пора ли о душе подумать? – не набаловались? Однако религия у моих ветеранов осталась где-то далеко позади, среди многого другого, тоже забытого.
К чему я этот эпизод рассказываю?
Достали меня старики-разбойники – такой, мол, и сякой; чуть ли не сродни всякой сказочной нечисти. Я тут в эйфории от удачного решения проблемы наглядной агитации в районе, а они считают, что нет во мне революционного горения. Их прямо таки подмывает дать мне крепкий подзатыльник – ведь хорошего корня семя (это они о моем отце). И боюсь, как бы они прямо сейчас не поддались этому желанию.
- Креста, - говорю, - на вас нет: напились и бузите.
А они и мысли не допускают, что в наше время хоть один нормальный человек еще может верить в Бога. Забрали в свои руки автомобильное пространство, и я за рулем оказался уже не хозяином здесь, а так… непочетным гостем.
И задумался под их пьяный бред: кто я – успешный партийный функционер или коммунист, беззаветно преданный делу партии? Вот если знания и умение есть, но горения в работе нет, то кто? А что лучше – знания или желание?
Как один-то убедительно говорит – что де, мол, западная пропаганда коснулась нашей молодежи, как некая зараза, которая, сколько не отмахивайся, доведет свою разрушительную работу до конца. И вот уже мое отвращение к трупному запаху ассоциируется с подменой идеологии в молодых умах.
Еще бы о пьянстве поговорили.
Я понимаю – неотвязный старческий и чисто эгоистический зуд трепаться пересиливает желание подумать. Под воздействием этого зуда они теперь ищут возможность продолжить возлияние.
- А пойдем к Пашкову, - предлагает сообразительный. – Расскажем, как похороны прошли. Он – человек, он поймет нас.
- И про тебя расскажем, - грозит мне злопамятный.
Молоко вам пить, старая плесень, а вы за водкой тянетесь, и все нахаляву.
Привез к райкому. Стараясь не встречаться с ними глазами, открыл дверцы – выметайтесь! Будь я вашими женами, нипочем бы такого не стерпел.
- Правда? – хохочут. – А что бы ты сделал? Палкой поколотил? Пожалуй, с тебя станется.
Я брезгливо поморщился и свинью подложил начальству:
- К Деминой идите – она меня под вас заряжала.
Мне противны пьяные ветераны. Что бы там ни говорили про заслуги и дань уходящему поколению, человеком надо оставаться в любом возрасте и не паразитировать на лозунгах. Вот мой почему-то отец-фронтовик не пошел в райком просить машину, чтобы тяпнуть стопарик на поминках.
Поставил машину в гараж, сдал ключи вахтеру и сел за свой стол в кабинете инструкторов идеологического отдела. Очень захотелось поговорить с отцом. Позвонил домой:
- Привет, пап, ты как?

А. Агарков
                                                                                                                       май 2016 г
http://anagarkov.ru