ВРВ. 1 клавиша. Ложки хлопают в ладошки

болотно-зеленый бульон. В субстанции проявились прожилки и длинные волокна. Кровь, выступившая из порезанных ступней, постепенно вливалась в подрагивающую жижу, как ложечка густых сливок, брошенная в чашку с молотым кофе.

К слову о ложечках:

– Руа, какая ложка? Какой отсчет? Йоб велел тебе меня заселить, можешь начинать, разрешаю! – я стала слышать себя странным образом: словно со стороны.

– Фу, как невежливо, как фамильярно! Начальство надо убла… уважать.

И видеть со стороны. Стою, недоуменно так поглядывая на грязную Саянку, которая и на женский пол сейчас мало походит. И со стороны же, отрешенно услышала, сколько взвинченности в уставшем голосе.

Жжение в ногах усилилось, тело будто пропало, голова осталась висеть сама по себе, ровно над уровнем ступней. Балагурная улыбка слетела с лица Ре (лицо больше не походило на соплю, а жаль). Вместо нее – перемена в несколько секунд – понурые уголки губ, вот же зараза, красиво очерченных белесым контуром губ, и озабоченность в глазах. Нет, не сексуальная озабоченность, другая, типун мне на язык, отеческая, озабоченность моим состоянием. Странно, что это сравнение вообще пришло в голову, заботы, как таковой, от своего отца ждать не приходилось.

Напарник спустил ноги в огромных ботинках со стола на пол, в пару шагов оказываясь подле меня, а толстой подошвой ударил под колени. Я вскрикнула, падая назад, и зашипела, когда его руки подхватили.

– Пусти, сволочь!.. – вызверилась я, вырываясь из захвата.

Без толку. Либо лекарь сильнее, чем выглядит, либо последняя неделя вымотала меня, высосав всю канистру с жизненными соками организма, и выплюнула на обочину существования без сил.

– Сволочь, – кивнул он, выдергивая пальцы из моих челюстей. – Не отрицаю, а ещё: скотина, идиот, мудила и, эксклюзивное предложение только для тебя – ушлёпок. Но прежде всего – напарник. Перестань кусаться и шипеть, я всего лишь обработаю раны. Между прочем, на тебе пробу ставить негде.

– Вот и не надо в меня и на меня ничего ставить!

Он, наконец, разжал руки, бросая меня на стоявшее в углу кресло. Я тут же подхватилась, решая соскочить, но он больно упер (как я ненавижу его ботинки!) ногу в живот. Толчок отбросил обратно и вжал в спинку, заставляя издать позорный и жалобный скулеж капитуляции.

– Угомонись ты, а, – воскликнул нетерпеливо Ре, убивая сопротивление. – Всё позади. Испытания пройдены успешно, никто не обещал, правда, что дальше малина будет, хах, но. – Он направил операционный луч света мне в лицо. – Всё-о кончено-о.

Руа нагнулся, приближаясь почти вплотную. Эти красиво окантованные, тонкие и слишком серьезные губы, теперь так близко, красивые… губы…

Медленно, будто со стороны (опять?), до меня стало доходить, что я брежу вслух, и вообще зрение снова ухудшается, а на голове застыл тугой обруч, ступни потеряли чувствительность, импульс бежал по болевой дуге из цепочки нервов, но обрывался на подходе к голове, там, где находятся его…

– Гу-убы, – не сдержалась я и потянулась к ним.

– Да, – ответил Ре полушепотом, удерживая за подбородок. – Смотри на них, смотри на губы и не отвлекайся. Всё пройдет, ты ведь справилась, отборочный тур позади, ну! Э, не отрубайся. Не надо, велю я. Не закрывай глаза! Смотри-и на меня, ещё немного, и я позволю тебе уснуть. Сейчас ты дашь установку проснуться, хорошо? Хорошо.

Бархатистый голос, легкая и равномерная хрипотца, с почти неслышным придыханием. С некоторым недоумением я увидела ранее не замеченные росчерки морщин, затерявшиеся в щетине. Почему-то стало горько и досадно. Он же сама весёлость. Церемония открытия турнира (его шутовское величество за пять минут до окончания явилось, но мини-выступлению не помешало) – самый очевиднейший пример его модели поведения. Придворные паяцы, кажется, давно записали Руа в заклятые враги и только ждут удобного момента. Пф, а нечего хлеб последний отбирать! Их можно понять. Мало ли, возьмет да решит король штат слуг сократить, во имя экономии казны, знахарь - первый кандидат в костюм с бубенчиками на колпаке. На полставки, правда, возьмут.

У веселых людей нет таких грубых и грустных морщин. У веселых людей морщины иные. Следует ли из этого…

– Дай мне слово, Ми. Скажи, что проснешься.

Пытаюсь подчинить тяжелеющий язык, уже давно не чувствую ни боли, ни тела, гипноз, судя по всему. Не удивительно, что я только заметила, со своим нулевым откликом на сверхэнергию. После некоторых слегка титанических усилий удается сказать не то, что просят:

– Янтарные очи…

– Что с ними не так?

– Разве у Штрау есть зрачки, а? Разве они есть? Нет… они свернулись, но они были, пульсировали… у них были зрачки-и, – сознание затухало, паузы между словами усиливались.

– Не зрачки. Это настоящие очи. На самом деле, пока жертва бежит от Штрау или какой-нибудь зажиточный Саян-аристократ накалывает на свою вилку глазное яблоко, блистающее янтарем, настоящее скрывается, находясь в сотнях, а то и тысячах миль от того места. Что-то вроде телепатии, Штрау всегда далеко, всегда управляют отдаленно. Фальшивка. Их зрачки и есть глаза, но открываются они лишь тогда, когда пожелают. И не перед кем попало. Можешь гордиться. Ты видела их. А теперь, клятва.

– Он… не дождется моей смерти. Ни за что. Даю слово, я проснусь, – удалось подчинить себе язык и сказать твердо, почти не срываясь на высокие ноты. Почему-то мне кажется, что первая, приоткрытая за сегодня тайна, принесла мне успокоение. Ведь я знаю, что таят в своих глубинах янтаро-глазые существа. Это имеет, наверняка, имеет хоть какое-то значение.

– Хорошая девочка, сильная девочка, засыпай, а добрый напарник утолит твою боль.

Я начала проваливаться в глубокий гипносон. Ощущая всем существом лошадиную долю иронии Руа. Прежде чем веки склеились, кажется, я видела скальпель в его руках и пинцет с ваткой. Безоружное и ослабевшее тело в абсолютно незнакомом месте, иллюзионисты - зло.

Мне приснились ложки. Много ложек.

Ложки-ложки-ложки.

Перешептывались хрустящие и звенящие голоски-колокольчики. Их хотелось разбить вдребезги, остановить их тонкий перезвон, чтобы они прекратили измываться над моим затухающем, без эмоций, сознанием. Придушить их, разорвать в клочья. Я всегда ненавидела сюрреализм. Он пугает и завораживает… только не меня. Он загоняет в тупик всякое здравое и логическое объяснение, заставляет мыслить иррационально, вопреки четким контурам вселенной. Сюрреализм – благо для тех, кто имеет врожденный магический потенциал. У меня его нет, за что я отхватила в свое время хороших таких люлей от «доброго и заботливого» отца.

– Ложки-и-и, – шептало отовсюду.

– Да причем здесь, мать вашу налево, ЛОЖКИ? – вскрик в пустоту.

Ло-о-о-жки-и-и-и.

Хорошо… сдаюсь.

Тонко засмеявшись, голоски (их обладателей я не видела, только мутные силуэты, расплывчатые, как Земные амебы) закружились вокруг меня, хлопая в ладоши и выкрикивая:

– ДА! Вы слышали?

– Ура! Она сделала это!

– Она СДАЕТСЯ, да-а-а!!!

Голоски и ЛОЖКИ хлопали в ладошки, бегали, играли в догонялки, смеялись, приближались ко мне, трогали за руку, ногу, живот, грудь, за все подряд. Две ложки держались нежно за руки и кричали что-то про «До, Ре, Ми, Ми, Ре, До, две Ми оказались рядом. Коллапс! Сбой системы, две Ми оказались рядом, они связаны единым геномом и дельфинами. До – убьет Ми, Ми должна быть одна, кто пожертвует собой? Которая Ми покинет нас? Ваши ставки, Господа».

Ложки перестали танцевать и хрустеть кусочками жареной картошки. Они перестали смеяться, включилась заунывная мелодия, большая и медная ложка основательно прокашлялась и села за орган. Ее руки привычно легли на клавиши. Мелодия была громкая, щемящая, она больно било по сердцу. Эмоции, чуть придержанные гипнозом, навалились всем скопом и стали выть и долбить в унисон с органом.

– Хватит!.. Не надо, перестаньте играть! – обратилась я ложке, точнее к спине, облаченной во фрак.

Она серьезно покачала головой, и я поняла, которая из двух Ми умрет. В голову будто заботливо текст поместили. Огромный ком поднялся к горлу и стал крутиться там, иногда вырываясь жалобными стонами, щенячьим скулежом. Мимо проплыл красивый, лазурной голубизны дельфин. Мне захотелось побежать к нему, не отпускать…

Ложки орали и плакали навзрыд, упиваясь своим горем. Они были прекрасны и безысходно гениальны, но мои собственные слезы высохли, когда я увидела этот балаган. На место слез пришло раздражение.

– Вам-то какое дело?! Какая вам разница, которая Ми умрет?

Ложки замолчали, некоторые еще всхлипывали, те, что держались за руки, обнялись.

Игрок на органе обернулся ко мне, и… глаза сверкали янтарем. Однотонный янтарь чуть расплылся, возникло черное и настоящее око Штрау:

– Нам? Никакой. Нас вообще, считай, нет. Твое сознание само сделало нас ложками, выбрало этот облик. Не жалуйся, сама виновата. Ты вот попробуй на досуге передать послание через проводник-ложку или на органе поиграть. Мы посмотрим на тебя и посмеемся от души!

С этими словами ложки заразительно загоготали. Меня смутила столь бурная эмоциональность, и я на всякий случай отошла подальше.

Из глубины сознание прорвался мужской голос, ложки взвизгнули и разбежались, орган растворился, свет отключился. Я замерла, смех все еще звучал в стенах просторного зала. Я подняла голову и вскрикнула. В темноте светился глаз, окантованный янтарем, и наблюдал.

– Ми! – вновь ворвался в своды потолка голос. – Пора исполнять свои обещания. Проснись, Мишута Шутака из рода Западных Саянов, а то я поставлю на тебе пробу! И… в тебя, тоже, – пригрозили мне.

– Отправляйся с Фа во вторую реальность, следуй за Онег… – начал говорить Штрау напрямую, но цепочка информации оборвалась стараниями Ре.