… Основательный бревенчатый пятистенок на окраине Рогожки уютно вписался в лесистое предгорье. Под стать дому - просторный двор с хозяйственными постройками. В окнах, обращенных на закатную сторону, - оранжевое марево от уходящего за Верблюд-гору скупого на тепло осеннего сибирского солнышка.
Величавые, почерневшие от времени тесовые ворота грустно смотрят узорными глазницами на обезлюдившее перекрестье дорог, будто упрекая кого-то:
«И почему никто не едет? Куда все запропастились? …
А возводил это хозяйство более полувека назад Павел Егорович Рожнов. Для молодого, полного сил участника Великой Отечественной жизнь в те давние времена только начиналась. Вернулись с ратных по-лей и братовья. Живы были отец, мать. Строиться помогала вся Рогожка. Время было такое, когда чужая беда, чужая забота становились общими, когда делились не только куском хлеба, но и радостью. Было такое время, да всё разом вышло: надоело мирянам жить в дружбе и согласии. Наскучило …
… В пахнущие свежей хвоей хоромы сразу после венчания Павел Егорыч внес на руках рогожскую красавицу Ульяшу Клейменову, став-шую хорошей хозяйкой в доме, а мужу - добрым другом, детям - забот-ливой матерью.
Давненько это было. Да было ли? Будто сказку кто промеж делом рассказал. Где они все ныне? Жизнь-то идет своим чередом, не спра-шивая, успел ты на этот поезд или нет.
В этих стенах шумно играли свадьбы да крестины, проводы да встречи, с грустью провожали в дальние дороги и последний путь. Если собрать все воедино, то интересное кино получилось бы. Это теперь здесь пусто.
Нынче вся семья-то Павла Егорыча - это кот Семен, буренка Та-марка, да верный друг Шарик.
Давненько уж упокоили свои мятущиеся души родители да много-численные родственники. Отошла в мир иной милая Ульяша, оставив о себе светлую память да красавцев-сыновей, разлетевшихся по всему белу свету в поисках собственной судьбинушки.
Теперь-то эти почерневшие от времени стены совсем отвыкли и от детского гомона. Всё, вроде, в прошлом. Быстротечна река времени. А ведь зажмурься на мгновение, только руку протяни - вот оно, все про-шлое-то, - рядом.
Егорычу часто видится то время, когда в доме суетились его сыно-вья-погодки. И кажется, что это было вчера. Нет. Не вернуть прожитого. Разлетелись родные кровиночки из отчего гнездышка. Кирилка где-то в Таймыре по морскому делу промышляет. Матвей уж давненько обосновался в Москве. А последыш, младшенький - Николка и вовсе за тридевять земель: укатил всей семьей в земли немецкие учить тамошних ребятишек премудростям химии.
Раньше-то почтарь Никишка чуть ли не каждодневно с весточкой прибегал в рожновский дом, а теперь и он редкий гость. Нет. Не то, чтобы забыли Егорыча. Нет. Просто сыновей закрутила суета новой жизни, а близких да знакомых раз-два и обчелся…
Эх! У каждого свой век. Многих Егорыч вспоминает теперь только по выцветшим черно-белым фото. Человеческая память - хитрая штука. Все норовит поглубже упрятать воспоминания, оставляя, ровно на поверхности воды, лишь рябь от прошлых событий... Жи-и-знь…
Х Х Х
… Мы сидим с Егорычем в уютной горнице за большим тесовым столом, уставленным соленьями и маринадами. Посреди этого диковин-ного для горожанина благополучия - пышущий жаром большой алюминиевый чайник да огромный берестовый туес пахучего горного меду.
Электричество не включаем. По мере угасания дня в горницу вползает сумрак. В печи весело потрескивают березовые чурки. Все отчет-ливей на бревенчатых стенах прорисовываются озорные танцующие блики.
- Вот ведь предзимок выдался! - дивится хозяин. - Покров прошел, а на улке теплынь. Пчелы-то тоже никак не угомонятся. - раздумчиво произносит Егорыч, затягиваясь папиросным дымом, и снова надолго замолкает.
Все отчетливей в свете печных сполохов прорисовывается сосредоточенное лицо милого моему сердцу старика. Теперь оно кажется литым из бронзы. Если бы не хитрый прищур не по годам живых, чуть раскосых голубых глаз, его можно было бы принять за изваяние.
Уж восьмой десяток разменял, но на вид - немногим боле пятидесяти пяти. А в работе - и молодому спуску не даст.
- На могилку-то к Петрухе давно заходил? - интересуется хозяин, продолжая смотреть на огонь в печи.
- Заезжали недавно с Мариной. Цветы подсадили. Палисад поправили. В Новосибирске теперь тоже редко бываем. В основном - на Соку-ре. Дачку там небольшую сгондобил. Внукам нравится…
- Да-а. Не одну сотню верст пришлось с им на пузе проползти. - с теплотой в голосе говорит Егорыч о своем фронтовом друге. - Надёжный был человек! Зря не таежник. Нынче-то днем с огнем такого не сыщешь. Царство ему небесное. Жень, а может махнем по махонькой за помин души? Мне Кирилка тут оставил кувшин «Смирновской».
- Нет, Егорыч. Спасибо. Сердчишко.
- Эх, все у вас, молодых так: то конь спотыкается, а то телега ко-лесо потеряла.
- На нашу долю тоже кое-что перепало. - пробую робко возразить я. - Афган-то сродни Великой Отечественной будет?…
- Да. Жалко, когда молодые гибнут… - соглашается Егорыч. - И за что? … Беда-а-а …
За окном уже темень. Здесь, в долине резкая смена дня и ночи - дело обычное. Вот, только что были сумерки и на тебе: за окном уже ночь, хоть глаз коли. Солнце-то за ближайшую гору отдыхать ходит.
Теперь на стенах и оконных стеклах единоправно господствует печное зарево. Все предметы принимают колеблющиеся, причудливые очертания. Пушистый Семен, примостившийся рядом с хозяином, теперь кажется размытым сказочным призраком…
- Чё-то ты ре-е-дко нынче наезжаешь в Рогожку. - с горечью про-износит Егорыч. - Бывалочи-то, помнишь? Когда Ульяша жива была…
А меня ить в запрошлом годе чуть не грохнули. Слышал, поди? - неожи-данно меняет он тему разговора.
- Нет. Как это? - искренне удивляюсь я.
- А так. Чаще наведываться надо. Таперича для вас, городских Ро-гожка будто за тридевять земель переехала. – не зло выговаривает мне старик за всех земляков-«бегунков», покинувших это чудное сибирское село.
Он не спеша берет длинную кочергу, ворошит угли в топке, под-брасывает несколько полешков.
- Разный люд стал навещать нас. Боле на «Мерседесах» да «Джи-пах». Всё какие-то недоделанные. Словом, - мусор, ошмётки разнока-либерное.
- Почему?
- А-а-а…Поди узнай у их. – кривит недовольно губы Егорыч. - Всё заморыши да пьянчуги. Погань перекатная. Тьфу-у! …
Он снова закуривает.
- Там, у вас - в больших городах, сказывал мне Пашка Тартышев, их «отморозками» кличут. Для таких - ничего святого. Им плюют в глаза, а они говорят, что это божья роса. Такому мать родную порешить, что до ветру сбегать. Они-то, вот, безвременно и открывают охоту, зорят гнезда, поганят таежную прелесть …
Егорыч тяжело вздыхает и снова надолго смолкает.
- Ну, так что в запрошлом году? - нарушаю я затянувшуюся паузу.
- Слушай, коли интересно. До сих пор душа болит. Фронт прошел, а тут такое …
Старик в сердцах машет рукой и неспешно начинает излагать…
ХХХ
… День был на исходе. Первая охотничья зорька прошла на ред-кость спокойно. Не было ни суеты, ни той беспорядочной стрельбы, ка-кую можно часто наблюдать в компаниях случайных охотников.
Намаявшись за день хождения по топям да болотам, Егорыч решил шабашить. Выйдя к Черному озеру, он разыскал в прибрежных кустах сухое место, сложил в сторонке патронташ, ружье, охотничью суму и принялся ставить брезентовый полог. Сладив шалашик, довольный отошел в сторонку, полюбовался своим творением. Бросил в средину сосновых лап, а на них - пуховый тюфячок. Славное получилось жили-ще!
«Не мешало бы чайком побаловаться.» - подумал старик - «Эх, жаль, что Шарика не взял с собой. Всё веселей было бы …»
Подхватив котелок, ружье, несколько патронов, старик направился к озеру, ища пологое место спуска к воде.
А вокруг - такая благодать!…
Вот и аккуратно устроенный чьей-то заботливой рукой ступеньки. Остановившись у самой кромки воды, Егорыч залюбовался чудной кар-тиной уходящего дня, отраженной в зеркале озера. Зачерпнув водицы, присел. Достал из портсигара «Беломорину». Закурил. Смачно затянулся дымком …
Вдруг, с противоположного берега донеслись обрывки речи. Камыш раздвинулся и Егорыч увидел группу молодых людей. Всего их было шестеро, а трое - с ружьями.
«Старшему и двадцати-то не будет.» - прикинул старик.
По бестолковой суете и сумбурному разговору стало ясно: пьяные гастролеры.
«От таких оглоедов чего угодно ждать можно.» - подумал Егорыч. - «Вот такие же ходоки в прошлом годе перед посевной всю технику разукомплектовали. Брали алюминиевые детали да медные бензопроводы. Суд был, да что толку? Отделались лёгким испугом …»
До противоположного берега не более пятидесяти метров. Далеко-о-о окрест разносится по зеркальной глади грубая перебранка незванных гостей, сдобренная непотребными выражениями.
Тяжелое предчувствие трогает душу старика:
«Не к добру, однако, все это».
Вдруг, один из юношей, тыча рукой в сторону Егорыча, истошно орёт:
- Гляди, ребя, гу-у-сь!
Из-за густой прибрежной осоки старику-то ничегошеньки не видно и он незло ворчит:
- Вот до чего водяра-то доводит. С пьяных глаз и коза на крыльях привидится. Откуда гусю здесь взяться?
А на том берегу начинается суматоха.
- Сейчас я ему горбатого залимоню! - истошно орет старшенький, переломив двухстволку и лихорадочно вставляя в нее патроны.
Следом железно цокают курки остальных винтарей. В сторону Его-рыча начинается сумбурная стрельба.
- Как бы не задели ненароком! Что возьмешь с этих недоумков? - ворчит Егорыч и бочком продвигается в сторону густых зарослей. Но планы его разом ломаются, когда в двух шагах от себя, в просвете ка-мыша он видит ослепительно белого красавца лебедя-кликуна, пытаю-шегося укрыться от свинцового дождя. В сумерках уходящего дня ста-рику кажется, что птица будто светится изнутри.
«Господи! Откуда он тут, бедолага? Подранок!»
А канонада с того берега не прекращается.
- Что вы, ахламоны, делаете? - скорее не закричал, а выдохнул Егорыч, вставая в полный рост навстречу свистящей картечи. - Что де-лаете?
Стрельба на время прекращается. Огромный бело-серебристый красавец, как бы поняв, где искать защиту, осторожно подгребает к Егорычу.
- Иди сюда, горемышный. Что с тобой… - протянул старик руку в сторону лебедя. - Иди поближе…
Неожиданно, стрельба возобновляется. Свинцовый град снова по-лоснул по прибрежной камышине. В ответ старик сорвал с плеча ружье и, не целясь, для острастки пальнул дуплетом в сторону противополож-ного берега.
- Мочи, Колян, эту старую корягу! - орёт старшенький.
И огонь переместился с лебедя на Егорыча.
Старик, упав ниц за ближайшую кочку, быстро автоматически переза-рядил ружье и прицельно выстрелил под ноги обидчикам.
- Ложись, пацаны! - истошно заорал кто-то на том берегу.
Воспользовавшись паузой, Егорыч подполз к воде.
- Иди сюда, Кликуша!
Лебедь словно понял смысл ласковых слов старика, пытаясь вы-браться на сушу, тщетно помогая себе своими мощными крыльями.
Егорыч рывком подхватыватил птицу и поставил её рядом с собой. В наступающих сумерках он увидел запекшуюся кровь на голени птицы и неестественно вывернутую левую лапу. Левое крыло тоже в неесте-ственном положении.
- Так вот почему, бедняга, ты не можешь взлететь!» - сокрушается
