Берег с банановыми деревьями

почти не горевала. Мне ли не знать свою мать – наверное, удрала с отчимом подальше в горы, нагрузила барахло и удрала.
 – Значит, ты тоже дал деру...
 – Разумеется я не зелень, которую кидали в самые гиблые места.
 – Да, из тех, кого бросили в атаку на голубую пустыню, никто не вернулся. По крайней мере, так у нас болтали, пока жандармерия не укоротила некоторым языки.
 – Я помню драку и панику в крысиных ловушках.
 – Они облили нас какой-то гадостью.
 – Но мне повезло – в самом начале они не знали нашей слабости и обыкновенный противогаз мог спасти, но только тренированных людей. До войны я был чемпионом по подводному плаванию и мог пронырнуть метров сто.
 – Я тоже ждал момента, чтобы расстаться с веселым Максом. Но все же через ржавые холмы мне пришлось пройти. С тех пор железом во рту клацаю, боюсь, что я внутри теперь весь железный.
 – Мы все были пушечным мясом.
 – А пластилиновые топи? Люди проваливались по пояс и застывали. Даже спирт не мог их отогреть. Они замерзали тут же, сразу, и торчали, как серые чушки.
 – Меня спас только развал фронта.
 – Слава Богу, нам не надо уже воевать.
 – Самое лучшее, что придумали люди – это мир.
 – Здорово сказано, старина, – как в книге!
 – Что же с нами будет? – спрашивала мать.
 – Слишком сложный вопрос, чтобы на него ответить просто так.
 – Мне иногда кажется, что я живу совсем в другом мире, не таком, как до войны, – говорила мать.
 – Отчасти ты права, – рассуждал отец, – временной фактор стал играть меньшую роль и подложка проявляется явственней, но я не в праве распространяться на такие темы.
 – Что-нибудь очень нехорошее? – настаивала мать.
 – Нет, моя, родная, – улыбался он, – и к тебе не имеет никакого отношения.
 – Мне так страшно... – шептала она.
 – Не стоит волноваться из-за чепухи, – отвечал отец, – воспринимай жизнь, как поток событий.
 – Тебе легко говорить, – возражала мать, – ты пришел издалека...
 – Нам всем одинаково тяжело... – говорил отец.
 – Значит, нам ничего не простится? – не сдавалась мать.
 – Вы ни в чем не виноваты, – отвечал отец.
 – Вы же главнокомандующий! – кричал Полковник.
 – Штаб был разбомблен, – отвечал Незнакомец.
 – Правильно! Но резервный, в шестой зоне?
 – И он тоже.
 – А командный центр под Парижем?
 – Они применили проникающие лучи.
 – Не верю!!!
 – ...слишком быстро, чтобы мы успели убраться. Большие потери...
 – А компьютерный штаб в Скалистых горах?
 – ...выдержал не больше трех залпов.
 – Не может быть!..
 – ...совершенно разные уровни. Они считывали наши планы до того как мы успевали их реализовать. Практически, мы были крайне уязвимы. К тому же примерно через месяц мы поняли, что воюем сами с собой.
 – Объясните!!!
 – Дело обернулось таким образом, что боевые действия велись с подлунным миром, так называемой низшей подсистемой сознания. И это обернулось крахом... Реального противника, увы, не было... Миф... Легенды...
 – И это вы говорите мне, мне кадровому военному! Теперь мне понятно, где таилась наша слабость – мы были, как вареное мясо на дорогах, мы его много накидали на радость им.
 – Теперь там ничего нет.
 – А, кстати, как вы прошли?
 – У меня иммунитет.
 – Какой еще, к черту, иммунитет?!
 – Нам делались особые операции...
 – Что это еще такое?
 – ...чересчур дорогие, чтобы применять в массовом порядке.
 – Господин президент, считайте, что вам крупно не повезло, лучше бы вы к Мясоедам забрели!
 Моя мать кричала:
 – Фрэд, тебе нечего сказать – ты бросил меня с пятимесячным Петом на руках!
 – Гретта! милая, я что-то не узнаю тебя, подойди ко мне! – не унимался Лысый Ломоть.
 – Нам здорово пофартило, что мы живы остались, – ревел Сержант, – заходи курнуть!
 – Чарльз Дарвин, это опять вы? – спрашивал Доктор, – что-то никак в толк не возьму...
 Может быть, так бы все этим и кончилось – наговорился каждый и дело с концом, но они вторили не переставая и все разом:
 – Ваше превосходительство!..
 – Кириак, что с тобой?!..
 – Фрэд! Фрэд!
 – Гретта, я здесь!..
 – Бедный Йорик!..
 А Незнакомец оборачивался все быстрее и быстрее – так что временами мне казалось, что я вижу беспрестанное мелькание желтых зайчиков.
 А когда они вовсе потеряли рассудок и, казалось, готовы были свихнуться от отчаяния – вспыхнул жгучим солнцем, да так ярко, что я глаза от неожиданности зажмурил, а когда открыл, то увидал, что Незнакомец стоит в огненном ореоле и говорит, обращаясь только ко мне: «Ты видишь – они слепы от страсти, как же я возьму вас всех?» И сразу в меня такая ясность вошла, словно все что я вам рассказывал, правдивее правды быть не может и никогда не будет, словно жизнь там, в городе, за Стеной, – самая настоящая и все важное происходит только там, а не здесь, словно, стоит нам вырваться за Стену, и мы никогда кричать не будем, а Полковник – размахивать и грозить своим пистолетом, и еще – хотя мы их не видим, это не значит, что их нет. Есть они! Есть! Это точно! Просто они немного другие, и все! Вот что я понял.
 Ну а потом все просто кончилось. Покричали они – конечно, совершенно впустую, и утихли. Полковник, хоть и шумел громче всех, отвел и запер Незнакомца и сел его сторожить. Неделю сторожил, каждый вечер допросы вел. Мать Незнакомцу еду носила, только он наши консервы не ел. А в конце Полковник объявил, что трибунал назначается и что это будет самый справедливый трибунал. Ночью мы пошли с Доктором и вывели Незнакомца за Систему.
 Иногда я думаю, что Полковник не зря всего боится, даже когда вся эта история кончилась, все равно боится, и мы все боимся, боимся и ждем. А чего ждем? Ждать-то нечего! Не придут они за нами, ни к чему мы им, так же, как и Мясоедам, которых они к себе таскают. Изгои мы, что-то вроде отверженных, чумных, или меченые, что ли. Но опять же, повторяю, я это только сейчас понял. Жалко, конечно, что ты никому не нужен, как-то неуютно, отрешенно, сам по себе, сидишь за стеклянной оградой. Мать вот жалко и Гемоглобина, который умер. Правда, Гемоглобину теперь лучше живется, уж поверьте, и совсем он не болеет. Незнакомец постарался, он для всех нас постарается, но только потом, не сейчас, через год, когда речка морозами схватится и на дальних отрогах появится снег, а может, и раньше. Мне, честно говоря, здесь до чертиков надоело, только что делать – не наше сейчас время, не наше – мясоедовское, лохматых, вот пусть они отдуваются. Недавно в горах появились совсем уже голые – без шерсти – Сержант говорил, в одних шкурах, а вожак у них на Незнакомца похож. Вот и разберись что к чему. Запутался я, да и пора идти – мать зовет. Так что если увидимся, то не раньше зимы, когда на дальних отрогах снег появится, но до этого, жаль, далеко, я еще успею сбегать на Склон – вдруг что-нибудь узнаю и тогда расскажу, ну а сейчас – пока, побежал я – орехи колоть.