Берег с банановыми деревьями

Ломоть сказал, что продал я их за кусок сахара и что ничего в нем особенного нет – углеводы одни. Если бы я знал, я бы назад в туман подался, хотя мне-то лично Незнакомец ничего плохого не делал. Иногда только сожмет кулак, а потом разожмет – вот он и сахар. Эх, попробовать кусочек, что ли? Иногда мне удается – надо только сильно-сильно скататься в комок, сжаться-сжаться и глаза открывать медленно-медленно, и тогда он может и появиться прямо в воздухе – я сам этому научился, даже мать не знает, не говоря уже обо всех остальных, а то начнут клянчить – дай да подай. Брата иногда угощаю, потому что он все равно разговаривать не умеет и никому ничего не расскажет, а остальных – нет. Был бы жив Гемоглобин, я бы и его угостил – что мне жалко, что ли? Плохо, конечно, что он умер, хотя теперь любой ему позавидует, надо только смекнуть. Вот я сразу смекнул, а остальные... – куда им до такого необычного понятия, да и боязно, как Мясоедам – ведь они что-то вроде подопытных кроликов. Это мне Доктор недавно сказал, а ему – Незнакомец, потому что на Базе он ему профессором медицины представился. Но какой же он профессор, когда я сам видел, как он пасся на поляне и блеял, но когда я думаю об этом, он всегда палец к губам прикладывает и сразу же молчать хочется. Я и сейчас молчу и все больше думаю, занятное дело – думать, можно придумать все что угодно, но я все больше, конечно, о Незнакомце думаю и о том, как он так ловко оборачивается. Только рассказывать об этом мне не велено. Я ведь знаю, что он какой-то необычный – не человек и не зверь, – как желтый туман, что ли? Вот сами рассудите – даже самый редкий дым костра с ним – в никакое сравнение. Теперь-то я догадываюсь, что это он меня тогда в лесу выручил, хотя, когда я спрашиваю, он только пальцем молча грозит и хмурится. Ну раз не велено, значит, не велено, и так проживу.
 Тут я ему отвечаю: «Конечно, уважаемый, странный у вас лес... только вон из того дерева почему-то рука торчит уже битых полчаса...»
 – Э... – удивляется он, – правильно... да ты, брат, полмира видишь, оказывается...
 – Да, – говорю, – а еще у вас над тем лесом разные шарики падают.
 – Ну если ты такой шустрый, то посмотри, что на самом деле делается, – и проводит вот так по моему лбу. А когда он ладонь с глаз убрал, я все и увидел.
 Тракт наш совсем не трактом оказался, а центральной улицей, до самого горизонта, вдоль улицы дома многоэтажные стояли с зелеными плоскими крышами, а окна тех домов и витрины на застывшую воду походили. По улицам разный народ ходит – никогда столько людей не видел, машины разноцветные ездят – совсем, как на картинках в журналах, а в небе ихние самолеты летят, – те самые, которые мы за красные шарики принимаем. На деревьях разные плоды и яблоки висели, а на перекрестках всякими товарами торговали и сахаром тоже. И чудно так торговали, словно я сам этот сахар покупал и ел. Только он на деревянных палочках был насажан и походил на замороженное молоко. И конечно, никаких тебе оград вокруг – иди куда хочешь, и никаких Мясоедов. Только люди вокруг совсем не разговаривали, а радостно улыбались и руками друг другу махали, а с неба колокола тихо звучали. Я и сейчас, если прислушаться, слышу... И вы должны слышать... Не может быть, чтобы вы не слышали. Сержант – тот тоже не слышит, и – Полковник, и – мать, не  говоря уже о Лысом Ломте. Доктор здорово сомневается. Но ведь звучит. «Дзинь-нь-нь!.. дзинь-нь-нь!.. дзинь-нь-нь!..» – единственное, что из мира в мир пролетает без всяких задержек. Это я тоже сам догадался. Да... Вдруг из ближайшего дома Гемоглобин вышел – странно как-то, ногами не передвигает, скользит над травой, улыбается. Я его всегда узнаю по этой улыбке, никто так не умеет улыбаться, как Гемоглобин. Борода, вроде, у него кольцами закручена и лоснится. В голове у меня разные мысли начали вспыхивать, да так здорово, словно зеленые надписи зажигаются: «Как вернешься, – не разжимая рта, говорит, – передавай привет всем». «Хорошо, – киваю, – передам».  Доктору скажи, что встретил меня, что я теперь полностью здоров». «Ладно, – отвечаю тоже молча, – скажу». «Скажи, что я через сорок дней диадохом стану и улечу». «Ладно, – соглашаюсь, – за мной не станет, а что это такое?» Тут он поворачивается – мне даже обидно стало – не чужой все же, – и в свой дом уходит.
И все, вроде бы, ничего у них в этом городе, весело и чисто, – только хочу вам сразу заявить, что у них в тех клетках, за белым забором, ведь Мясоеды сидели – ох, и орали же они, когда, те с дубинами, за кожаными панцирями гонялись!
 Незнакомец говорит: «Полезай-ка, брат, на спину, а то ничего не получится».
 Подсадил он меня к себе на плечи, так мы эту самую стену обратно и прошли насквозь, и я ничего не почувствовал – ни капельки, только в одном месте волосы словно бы дыбом встали, но я не особенно испугался.
 Перенес он меня, ссадил, а позади уже ничего нет – опять голые холмы и звездочки падают, – словно сон приснился.
 А потом как-то враз мы у ворот очутились, у самых главных, где «Боинг» лежит, и предупредить о Полковнике я никак не успел. В общем, стоило нам приблизиться, как Полковник выхватил пистолет и стал кричать, что поймал дезертира, самого главного дезертира. Но вначале он впустил нас за свою колючку, и я лично с той минуты его не интересовал, хотя в любом другом случае мне бы здорово влетело. Он просто весь позеленел от злости, навел свой дрянной пистолет и заставил Незнакомца поднять руки, а потом стал вопить про своего дезертира.
 – Это тебе так просто не пройдет! – кричал он, – ты у меня живо сознаешься!
 А Незнакомец просто стоял, и я даже со спины чувствовал, как он улыбается.
 – Марта! Марта!.. – вопил Полковник, – сейчас он запляшет у меня, как вошь на блюде!
 Совсем он сдурел со своей ржавой железякой. Она у него и стрелять, наверное, не умела. Но все равно поднял такой шум, что мой брат тоже в крик ударился.
 Первым прибежал Доктор – он-то почти в курсе дела был. Выскочил на крыльцо и смотрит то на меня, то на Незнакомца, – выходки Полковник его давно не интересовали, – а потом вдруг так явственно и говорит:
– Чарльз, как вы здесь, а я вас ждал не раньше пятницы...
 Потом приковылял Лысый Ломоть и дара речи лишился – смотрит и ртом воздух хватает.
 Доктор говорит:
– Позвольте поздравить вас с пятидесятилетием! Как продвигается работа над рукописью о видах? Говорят, вас поторапливает доктор Алфред Уоллес?..
– Да нет, – отвечает Незнакомец, а сам на моих глазах в какого-то дедушку превращается – в котелке и с тросточкой. – Видите ли, не хотелось бы делать поспешных выводов...
Лысый Ломоть наконец как завопил:
– Гретта-а-а!!!... любовь моя!!!
 Полковник совсем рассвирепел:
– Где вас, ваше превосходительство, господин президент, столько времени носило!!!
– Я был в отпуске, – отвечает Незнакомец, и уже у него появились очки и спина выпрямилась – вроде бы, и в плечах раздался, – только почему вы интересуетесь?
– Как... как, почему? – запинается Полковник.
– Да, вот именно, почему? – интересуется Незнакомец.

Доктор, словно глаза протер:
– Я ошибаюсь? Кириак! (так звали Гемоглобина), Боже! Только сразу не исчезай...
Доктор-то – не дурак, единственный что-то заподозрил. Ведь они ничего не видели, один я видел, как Незнакомец менялся от их воплей.
 – Точно, вот теперь ты меня узнал, а тот первый господин лет сто назад почил.
 Моя мать в слезы:
 – Фрэд! Фрэд!.. Я тебя так любила, почему ты мне ничего не объяснил?
 – Я не успел, моя дорогая, ты помнишь, какая была суматоха.
 – Я никак не могу забыть тебя...
 – Когда-нибудь я все расскажу тебе, моя родная.
 – Только не откладывай, слышишь, не откладывай, слышишь!
 – Если бы все в этой жизни зависело от меня...
 – Я боюсь, что ты снова пропадешь!
 – Постарайся не очень огорчаться, все мы смертны...
 – Будь все проклято...
 – Не забудь, мы обручались в Сен-Лоране...
 – Я все помню, мой родной...
 Наверное, своего папашу мне следовало узнать сразу, как это я растерялся. Все-таки крепкий у меня старик и форма ему к лицу, одни галуны чего стоят – блестели, как золоченые.
 Наконец и Сержант из нашей конуры вылез и сигарету предлагает (ему-то на крик спешить не стоит):
– Я знал, что тебя не убило в той атаке, – говорит, – ты мне часто по ночам снишься. Помнишь, бордель «Ранчо Мустанг» под Ришо, где мы торчали полгода. Одной выпивки – целое море. А девочки... от воспоминаний слюнки текут. Я там едва не женился на Джой, мы с ней квартиру снимали. Помнишь, Йорика, трубача из пятой роты? Ему ногу оторвало. Я его встретил, когда мне на заднице чиряки резали. Ковыляет на костылях, кроет всех направо и налево: «Ложил я теперь на войну, говорит, теперь меня вчистую спишут. Главное, красивый протез достать, будто бы есть такие...» А я у него спрашиваю: «Как же ты теперь на баб влезать будешь, с отстегнутым или пристегнутым?» «А это мы увидим», – отвечает. И точно, залетели мы к троим красоткам на ночь – не соврал, так и сделал. А у меня заминка вышла – я ведь сидеть не мог, так и пролежал вверх пятой точкой. А ты по ночам мне снишься. Ты и Макс. Он даже похоронку не стал заполнять – мы знали, что у тебя был шанс через подвалы уйти... Но его тоже накрыло, помнишь, – силикатной грязью, – когда мы драпали из Ганновера".
 Теперь на месте Незнакомца солдат-пехотинец стоял в зеленой защитной форме, высокие ботинки у него в глине были вымазаны, а из-под локтя приклад лучевого пистолета-пулемета торчал.
 Лысый Ломоть:
 – Дорогая, не смотри, что я теперь такой, обними своего пупсика!
 Тогда-то я и увидел, какими блондинки бывают. Ей богу, я сразу влюбился. Она даже лучше, чем красотки в колоде карт у Сержанта.
 – Логги-и-и... – так она называла Лысого Ломтя, – ты мне надоел, сколько можно – одно и то же, смени пластинку!
 – Да разве я тебя чем-нибудь обидел? – удивлялся Лысый Ломоть.
 – Этого еще недоставало, но мне, как женщине, всегда не хватало внимания...
 – Гретта, о чем ты говоришь, я так люблю тебя!!!
 – Мне надоел, от тебя все время воняет бензином!
 – Как ты похожа на свою мать...
 – Не трогай мою маму!!!. Она так страдала, когда я выходила замуж.
 – ... и поэтому ты путалась с моим братом!
 – ... по крайней мере, он понимает толк в сексе!
 – Гретта, ты погубишь наше семейное счастье!
 – Только не пробуй меня разжалобить!!!
 – Кириак, дружище, я словно тронулся, ведь у тебя отпадала кожа с пальцев?
 – Как видишь, все нормально и я снова могу держать сигарету и тебе не надо мне помогать.
 – Нет, Кириак, в это трудно поверить! Может быть, ты только муляж
Гемоглобина, можно к тебе прикоснуться?
 – Это не так важно, лишь бы ты верил.
 – И все-таки, мне так хочется. Я знаю, что иногда с людьми такое случается.
 – Главное – не бойся, это не самое худшее.
 – Дай, я обниму тебя, дружище!
 – Мы все стремимся к прекрасному!
 – Вот теперь я узнаю тебя, Кириак!
 – Все непонятное – всегда обыденно!
 – Мы еще поспорим с тобой на эту тему.
 – Нам нужно научиться заглядывать в себя!
 – Полностью с тобой согласен – как можно глубже.
– Мать, наверное, получила похоронку позже, – говорил Сержант. – Какой только толк в ней, все равно все мертвы.
 – Она не долго горевала, я добрался домой через пару недель.
 – Пару недель!? – но они должны были погибнуть к этому времени?
 – Я и говорю – она