Берег с банановыми деревьями

Михаил Белозёров

asanri@yandex.ru


Берег с банановыми деревьями

Рассказ

Меня зовут Олвиан. Пет-Олвиан.
Нет, я не американец. Просто моей матери нравятся громкие имена – Джордж Вашингтон или Авраам Линкольн.
Я живу здесь давно – всю жизнь. У меня есть старый армейский бинокль с треснутым окуляром и большой перочинный нож, доставшийся мне от бедняги Гемоглобина. После того как он умер и его вместе с вещами спустили вниз по реке, нож остался у меня, хотя Полковник и был начеку. Ведь я не верю в его бестолковые разговоры и хитрые штучки, которые он таскает с собой и тычет во все предметы, даже после дождя, когда садится перед домом на поваленную сосну, даже когда еду приносят из леса, даже – в рыбу, которую вылавливают из нашей речки. Но это между нами. Теперь он здорово сдал, не то что раньше – летом, например, или весной – животик там и морщины на шее. Но это так, к слову, совершенно не относится к делу. Хотя лично я бы на его месте только бы и делал, что холодной водой умывался – верный рецепт от морщин из старого календаря. Но разве взрослые что-нибудь понимают? Куда там. Думают, что самые правильные.
 Немного хитрости – и нож мой. Рукоятку ножа украшают непонятные рисунки. Лысый Ломоть говорит, что это львы, и еще, – что это не рисунки, а барельеф. А мне все едино. Я не очень-то доверяю Лысому Ломтю – по-моему, он немного не в себе. Но главное – в ноже имеются различные приспособления: вилка с обломанным зубом, пила, ножницы и еще одна крученая штука, название которой я не помню. Но самое главное – два лезвия, огромные и блестящие. Правда, чуть поржавевшие, после того, как я прятал нож в реке.
 А еще у меня есть череп Мясоеда. Я храню его в дупле старого дуба на поляне. Когда Полковник умрет, я достану череп и всех приведу к своей присяге и все меня будут слушаться – ведь Полковник стар, и ему никто не верит, кроме моей матери.
 А еще мне хочется попасть за Тракт в страну Мертвых Полей, чтобы узнать, откуда прилетают белые шары, хотя Полковник запрещает спускаться вниз. Однажды Сержант приволок оттуда полтуши кабана, но ее сразу бросили в реку, а Сержант отмокал в воде, хотя уже был лед, а потом находился «под полным медицинским наблюдением» – как любит выражаться Доктор. Правда, не помню, может, и не было льда, а выпал первый снег, а может, и снега не было. Давно это было – год назад, когда заболел Гемоглобин.
 И еще мне нужна невеста для продолжения рода. Так болтает Лысый Ломоть. Невесту можно найти только за Трактом. Когда Ломоть болтает об этом, он неприлично хихикает вместе с моим братом и тычет пальцем, и тогда мне хочется хватить его чем-нибудь по плешивой башке.
 Мой брат? Он ни на что не годен. Сидит себе в углу и только умеет, что мочиться под себя да клянчить еду. Утром я всегда вытягиваю его на поляну погреться на солнышке, а потом забираю. Теперь я его свободно могу поднять, а раньше мне всегда помогал Гемоглобин – до того, как заболеть.
 Мы живем здесь давно: я, брат, мать, Полковник, Лысый Ломоть, Сержант и Доктор. Был еще Гемоглобин, но он умер.
 Самыми последними пришли Доктор и Сержант, а уж Гемоглобин и Лысый Ломоть, так они прямо с «Боинга», что упал на просеку. Ломтя потому и зовут так, что от него один огрызок остался – просто ломоть, а не человек.
 Я, брат и Лысый Ломоть живем в одном доме, мать с Полковником – в другом, а Доктор – тот устроился за Системой в «Боинге» или – корыте, как мы его называем, и спит себе на креслах или поперек салона в гамаке. На зиму он перебирается к нашей печке. Один Сержант не имеет дома и вечно шляется по горам, собирает маковые коробочки. Как он не боится Костоломки или Огненного Жака, или Мясоедов – развелось их теперь, хотя пока только на дальних отрогах. Может, он к ним и ходит? Доктор однажды так и намекнул, мол, есть у него основания. Но какие? Пекли мы в тот вечер каштаны – Лысый Ломоть, так ловко приноровился выхватывать их своими обрубками, спросил: «Что ты имеешь ввиду?» А Доктор ответил: «Нет ничего хуже того, если один из нас предаст». «Нет, не похоже…» – рассудил Лысый Ломоть. «Похоже-не похоже, а возьмет и приведет кого-нибудь с собой. Что будешь делать?» «Ну, для этого у нас Полковник есть», – ответил Лысый Ломоть.
 Насчет Полковника это он прав был – точно, без преувеличения. Сам могу подтвердить. Но мой брат со страху три дня на поляну не просился. По правде, и мне жутко было – вдруг Сержант какого-нибудь Мясоеда с собой притащит в отместку Полковнику.
 Сержант, когда возвращается, чаще поселяется в локаторной. Одна комната там еще сохранилась, и из-за нее он часто ссорится с Лысым Ломтем, потому что Ломоть соорудил там коптильню, а на «дымок» ему наплевать. Сержант всегда свистит, чтобы мы его впустили – с Полковником-то у него дело дрянь, штатный армейский Кольт калибра 5,6 всегда наготове, и один раз Полковник уже продырявил Сержанту бок. Доктору пришлось порядком повозиться, чтобы вытащить его с того света, хотя, по его словам, он нее практиковал со времен Христа.
 Кто такой Христос? Вы не знаете? Я тоже – понятия не имею. Какой-нибудь президент за этим чертовым Трактом. Как-то моя мать рассказывала что-то о нем. По-всему, он был порядочным прохвостом, раз его распяли еще до войны. Моя мать утверждает, что он наш отец. Хотел бы я быть сыном президента, хотя сейчас это ровным счетом ничего не значит. Правда, может быть, тогда Лысый Ломоть не вязался бы ко мне со своими глупыми разговорами о невесте и не изводил, когда жутко хочется спать, рассказами о жене-блондинке. Лично я блондинок в жизни не видел и даже не знаю, как они выглядят. Ломоть утверждает, что у нее были «голубые глаза в пол-лица и длинные-предлинные ресницы». Жили они в Оклахоме и имели собственное дельце – закусочную и станцию заправки на трассе в Додж-Сити. В тот самый день он полетел к приятелю в Калифорнию, а очутился здесь. Когда Лысый Ломоть доходит до этого места, голос у него становится хриплым, и он начинает заикаться, словно жует подгоревшую лепешку. Раньше в этом месте Гемоглобин всегда подавал голос из своего угла и говорил – «так даже лучше…» или «теперь живые завидуют мертвым…» В общем, успокаивал. Они всегда ладили – Гемоглобин и Ломоть.
 Я сижу в темноте при свете коптилки, если спать не хочется, а Лысого Ломтя прорывает сразу после еды, и подмаргиваю брату, и оба хихикаем – всегда смешно, когда взрослые плачут. Мы даже иногда нарочно просим рассказать о семейной жизни – страшная умора глядеть, как он мычит и льет свои слезы. Он специально выбирает темное время, чтобы не было видно слез. Луны-то теперь нет. Раскрошили – одни осколки остались. «Лучше бы я не летел, – наконец стонет он, – лучше бы я не летел...» И так у него здорово получается, просто скребет за душу, что в этом месте у моего брата отвисает челюсть и может случиться припадок. Но все равно нам смешно – я же говорил, что Ломоть немного тронутый, хотя Доктор утверждает, что все мы здесь тронутые, но я себя таким не считаю, и Гемоглобин тоже не считал – даже когда у него все началось и Доктор переливал ему кровь. Гемоглобин всегда был веселым, вот с такой бородой и смешливыми глазами.
 Ломоть утверждает, что у Доктора припрятано еще что-то посильнее нашего «дымка» – оттого он такой отшельник, и Сержанта он только этим и спас, – так говорит Ломоть. Иногда он посылает меня следить за ним. Какая ему нужда, не знаю. Только Доктор, как и Сержант, любитель шляться по горам и всегда у него есть какой-то план, и ходит он осторожнее Мясоедов. Когда-нибудь я его все же выслежу. Чаще же Доктор сидит себе перед «Боингом» и курит «дымок».
 Мясоеды теперь огромные и лохматые. Но в долину редко забредают. Зачем им наша долина, если еды вокруг завались, да и зимы здесь прохладные, не то что за хребтом. Одна моя мать боится и еще – брат, потому что оба ни разу в глаза их не видели. А чего бояться – одна лохматость, а соображения – никакого. Доктор раньше говорил, что Мясоеды – новая раса, а теперь, – что это наше испытание. Насчет расы ничего не знаю и не спорю, зачем спорить, в чем не разбираешься. Но, по-моему, наши дела не так плохи, и Лысый Ломоть так считает, – Полковник каждый день проверяет Систему вокруг Базы. Мясоеды приходят кричат нам что-то, а когда лезут напролом, тут их, конечно, и парализует. Но такое случается не часто.
 Сегодня я снова пойду к Тракту. По правде, я давно туда хожу тайком от матери и Полковника. Доктор и Лысый Ломоть догадываются, но для них это дело десятое. Они и сами не прочь сбегать на склон. Всех туда тянет. Недельку посидишь за Системой, страх как хочется, даже мурашки по спине ползут. Даже ночью побежал бы. Только ночью можно с дороги сбиться и забрести в заросли Огненного Жака или Костоломки. С Костоломкой-то ясно, даже Мясоеды из нее не выбираются, череп я ведь палкой выкатил. А от Жака есть верное средство – горошины черного дерева за рекой. Гемоглобин его еще как-то странно называл, и они с Доктором долго спорили, но Гемоглобин всегда доказывал свое, потому что когда-то был профессором в Сан-Диего. Съешь одну горошину – только зудит, две – даже боли не чувствуешь, а три – иди себе напролом, только в Костоломку не влазь. Гемоглобин глупых советов не давал. Жаль его, умер он. Все мы рано или поздно умрем от этой болячки – так утверждает Доктор. Недаром он шастает по округе, все какие-то травы собирает. Сварит и пить заставляет. Он и Незнакомца заставлял, пока не убедился, что он здоров, как твой мерин.
 О Незнакомце я еще не рассказывал? Странно. Как это я упустил? А ведь он пришел к нам из страны Мертвых Полей. С тех пор они все тайком на склон и бегают, просто ошалели от ожидания, думают, кто-то нам поможет. Один я знаю правду, но никому не рассказываю. Зачем? Все равно никто меня не слушает. Соберутся и галдят без умолку все разом... даже противно слушать, а решиться ни на что не могут. А почему? Потому что ничего не знают, не понимают и еще потому, что друг другу не доверяют. Это ведь они только на словах верят, а так не верят; а потом накурятся «травки» и засыпают. Один Лысый Ломоть, помешанный на своей блондинке, не курит, да еще Полковник, когда у него колено не болит. А ведь с Незнакомца все и началось и с Гемоглобина, пожалуй. Но это я только сейчас сообразил.
 Обычно я иду по реке, по правому рукаву, что помельче. Система здесь проведена сверху, потому зелень по берегу густая и яркая, а на других участках трава вообще не растет. Ну вот, спускаюсь, значит, ниже, выхожу на берег в том месте, где бухта с каменистым дном и ольшаником поверху, выливаю из ботинок воду и прямиком по тропинке. Только спешить особенно не надо, потому что тропинка все время зарастает и Костоломка может свой шип выставить. Пока идешь по лесу, еще ничего, а как выходишь к склону, держи ухо востро и не зевай, потому что здесь она по краю на солнце и растет. Дальше тропинка спускается в боковое ущелье, по которой иногда эти самые Мясоеды и забредают. Ущелье поперек пройдешь, взберешься наверх через каштановую рощу – и вот он, твой склон, – пожалуйста, а за ним Тракт, над которым словно горячий воздух колышется. Только ветерок оттуда не дует. Бросишь камень – отскакивает, и все гудеть начинает – вначале едва слышно, как пара сторожевых шершней над ульем, а потом