сном, минуя тяжелую пору. При этом причина страданий, кроется только в самом страдальце – нет непрерывного физического воздействия извне, нет открытых ран и переломов, нет инфекционных заболеваний. Нет ни единой причины, ни одной серьезной травмы… Но боль есть. Что это, если не адские муки?
У меня есть надежда. Мама подарила мне ее. Вера в спасение. В способность пережить эту боль. Не побороть… А именно вытерпеть. Смиренно. И Боже упаси копаться в ней сейчас.
Да и как копаться? В этом дневнике, который продолжает вырывать меня из реальности, нет ни капли правды. Какие чувства я столь тщательно описывала, подбирала слова и приходя к бестолковым выводам? Все эти мысли не совпали с моими действиями. Все что я говорила Степану – было вопреки каждому суждению.
Весь дневник – коту под хвост. Наверное, это было еще одной забавой садистского рока – смеяться над глупостью пойманной жертвы.
Все! Больше не хочу думать об этом. Все кончено. Завтра я уеду в Москву и не вернусь сюда, пока время не сотрет из сердца и памяти малейшие упоминания об этой муке. Не важно когда, – пусть через год, через два, через пять лет, – я возвращусь, чтобы разобраться в случившемся. Пусть это будет совсем другая жизнь, в которой нынешнее станет чуждым прошлым. Сейчас я должна забыть все напрочь, обернуть воспоминания в инкапсулят, любым способом, лишь бы не дать боли погубить меня. Она останется внутри меня до поры, пока ее испепеляющее пламя не утихнет. Только так я сохраню себя… Прекрасно зная, что утраченных чувств, запертых вместе с пожаром боли, спасти мне не удастся. Без них – это уже буду совсем другая я.
Поэтому, я уезжаю навсегда.
Прощай… Степа…
Страшный секрет.doc
В Московской квартире Елена осталась одна.
Еще в дороге, на телефон мамы поступил срочный деловой звонок, после которого она долго хранила напряженное молчание. Лена утешила мать и надела улыбку; продержав вплоть до момента, пока не опустила сумки в прихожей квартиры. Дверь захлопнулась; и девушка осталась в одиночестве. Улыбаться, действительно, совершенно нечему.
На кухне скопились залежи грязной посуды; хозяйке совсем некогда следить за порядком. Зашумела вода из крана; Лена не задумываясь стала мыть тарелки, отвлекаясь хоть на что-то. Но посуда непременно закончится – что же делать после? Приготовить ужин, сходить в магазин, почитать…
Психанула – стиснула губы и швырнула тарелку об пол. Керамика разбилась на осколки. Лена заревела, сложила локти на столе и заплакала в рукав. Какой нафиг ужин! Какой к черту магазин! Почитать? Лена, ты серьезно? Просто сесть почитать? Вместе со всей этой внутренней агонией?
– Не поддавайся… Не поддавайся…
Девушка взяла себя в руки, вытерла щеки и снова взялась за губку. И хотя рот кривится, а глаза то и дело застят слезы, Лена упорно заставляла голову думать только о чашках, вилках, ложках. Достала веник и совок, подмела; перешла из кухни в ванную. Там она вздрогнула из-за отражения в зеркале.
– О господи!.. Какой ужас…
Плачевное состояние расстроило еще сильнее; лучше заняться готовкой. В холодильнике оказались пустые полки и батареи питьевых йогуртов на дверце; морозилка забита полуфабрикатами. Что бы приготовить? Но вместо поиска решения, сознание зависло в оцепенении.
– Роза!
Цветок остался на даче!
Лена затряслась от чувства, в котором смешались страх и отчаянная надежда.
Нельзя ехать в поселок!
Но и оставаться в пустой квартире невозможно.
– Я должна забрать Розу!.. Да. Конечно. Она там увянет без меня. Мне нужно вернуться за ней. Туда и обратно.
Схватив связку ключей, девушка вылетела из дома, хлопнув дверью.
На улице события стали происходить быстрее. Люди вокруг спешат, переговариваются, проезжают автомобили. Поток общественных забот подхватил Лену; она пошла по течению, отпустив весла. Ее лодка сама причалила к автовокзалу пригородных экспрессов; девушка не осознала, что до нее проехала три станции метро. По настоящему она очнулась лишь с билетов руках. Успела ли она подумать о том, чтобы все-таки не ехать? Теперь не имеет значения. Лишь бы водитель гнал побыстрей.
– Туда и обратно, – повторила Лена; зная, что обманывает себя.
Поселок встретил девушку пасмурным небом, не радуясь ее приезду. Остановка, переход через шоссе, придорожный магазин – пронеслись мимоходом. Впереди нелепый черный бюст памятника на постаменте, за ним Дом Культуры. Треть пути она прошла по асфальтовой дороге центральной части поселения. Дальше дорога стала бетонной, проложенной вдоль кирпичных гаражей; вплоть до опушки. Лена пошла вверх по склону, только теперь понимая, что минуту назад была в московской квартире. И конечно же, времени истекло гораздо больше; но органы чувств ошарашены, как после телепортации. Грудь распирает от суматошного дыхания, но вот поверхность выровнялась, стала широкой лесной тропой – осталась последняя половина от финальной трети. А там – поваленный клен.
На лес опустились сумерки ненастья, превращая деревья в тени. Ночь задумала сменить вечер без заката. Ни комары, ни птицы, ни кузнечики – никто не захотел подавать признаков жизни, прячась, пока перед бурей затишье. Над головой пророкотало; далеко, предупреждающе. Холодный ветер зашелестел густой листвой, раскачал кроны до скрипа стволов. Лену охватил трепет.
Она спешила. Тонкие нити паутины вешались на лицо; их прикосновения мерещились, сколько не три лоб и щеки. Чем дальше Лена шла в лес – тем гуще становился сумрак. Но зачем же идти туда?
Чтобы попрощаться с кленом; и попросить его отпустить ее душу. Такой предлог выбрала девушка в оправдание импульсивному порыву; в обоснование зову, который непреодолимо тянет именно туда.
Вот впереди холм кургана; вот поляна, накрытая тенью. Вот он – упавший клен, застрявший в обгорелом пне; и понурая человеческая фигура у ствола…
Лена сделала неуверенный шаг навстречу.
На траве возле Степана рассыпаны окурки, валяется смятая пачка сигарет. Перед ним свален растоптанный хворост – безуспешная попытка развести костер. Ногти изгрызены до мяса; на футболке сор лесного ночлега. Этой ночью он спал на земле.
– Степа… – потрясенно прошептала Лена.
Парень ничего не ответил, не посмотрел в ее сторону. Перепуганная, девушка опустилась перед ним на корточки, потянулась ладонью к его щеке. Со шлепком, Степа отбил кисть в сторону. Теперь стало заметно, что он дышит как загнанный зверь, скалится.
– Уходи!..
В его голосе прозвучал и приказ и мольба. Ему было страшно, какую боль может причинить еще один разговор. Он знал, что достаточно лишь пары слов, чтобы стало невозможным остановиться, замолчать. Все то неистовство в груди вновь вырвется на волю; сначала у него, потом у нее.
Елена отстранилась, обхватила колени и спрятала за ними лицо. Степан поуспокоился, нервозность ушла из жестикуляции. А за это время Елена четко поняла, что все те обиды, все те страдания, которые они нечаянно причинили друг другу – невозможно будет перечеркнуть. Не простить услышанных и сказанных слов. Беззаботное общение утрачено необратимо. Но… Господи… как же хочется безмолвных, исцеляющих объятий…
– Когда огонь съедает крылышки мотылька, несчастный падает, продолжая думать, что летит, – прохрипел Степа. Его голос осип, ослаб, обесцветился. В нем звучит лишь апатия: – Я должен сказать все, что утаил. Должен свести счеты… Ты сама заклинала меня быть честным. Слушай теперь. Не первый год я живу лишь по инерции. Я ношу маски, потому что собственного лица нет. У меня нет права на искренние эмоции. Тем более, на чувства.
– Почему, Степа? За что ты себя наказываешь?
– Нет. Не я себя наказываю. Я попытался снова жить чувствами, сделав вид, что у меня нет прошлого. Наказание настигло меня за подобную дерзость. Судьба не позволила, и никогда не позволит забыть то, что невозможно исправить, – в тучах сверкнула зарница; рокот затопил лес утробный рыком. – Я знаю, сколь необходимы чувства поэту. Он не может жить без них. Но на поэта наложено проклятье: чем чувствительней он становится, тем сильнее страдает. Иногда радость растворяется в горе, как дождинка в луже. А моего горя – море. Это моя кара за игру с чужими чувствами.
Ветер разошелся: пригибает кроны, свистит в кущах, обдирает листву. Все громче стонут деревья; их скрежет доносится отовсюду.
– Спасибо тебе, Лена. Благодаря тебе я осознал, что не могу жить, не испытывая ярких эмоций. Мой пасмурный день порядком затянулся; в моей душе каждый день такая погода, как сейчас над нами. Такая жизнь – и не жизнь вовсе. До встречи с тобой я был уверен, что смогу как-нибудь перебиться до эпилога, когда солнце само выглянет из-за туч. Но теперь иллюзия развеяна – мое солнце не воссияет никогда.
Голубая вспышка зажгла небосвод. На мгновение, Елена увидела обреченный взгляд Степы; и предмет в руке, что сверкнул металлическим отблеском.
– А ведь все это время я знал, что выход всего один. И что ключ от этой двери у меня всегда под рукой. Им уже воспользовалась одна девушка… Я хранил его, постоянно носил с собой. Я своими глазами видел, какие последние минуты суждены тому, кто им воспользуется. И запомнил последовательность: отчаяние, безумие, осознание, ужас, раскаяние, обреченность. Прежде, я не был готов, боялся. Но вот страха нет, нет и желаний, кроме одного, которое удерживало меня здесь. Я хочу рассказать свой последний стих.
Укрыто давно рубежами из стен
В душе душервущее горе.
Где чувства обернуты в гнилостный тлен,
И крови здесь целое море.
В застенках таится страданий чертог,
Жива лишь одна оболочка,
Затоптан надежды последний росток,
И смертью поставлена точка.
Но каждый, кто близким себя возомнил,
Преграды секрета сметая,
Надежду свою донести поспешил,
Но здесь безутешна чужая.
Благие порывы смутьянов ведут,
Они продолжают ломиться
Не зная, что узника стен не спасут –
Судьбе не дано измениться.
Здесь призрак души неприкаянно ждет
Последнего часа границу…
И тот, кто защитные стены пройдет,
Увидит пустую гробницу.
Отчаянье смрадом защиплет глаза,
Послышится эхо стенаний;
Поймет добродетель – остаться нельзя!
Покинет обитель страданий.
Слепая, упрямая жажда помочь
Напрасно тревожит скелеты.
Зачем было кости ногами толочь?
Зачем вызнавались секреты?
Совсем ненадежен у тайны покров…
Сорвав его – прежним не будешь,
Познав горький шёпот рокочущих слов,
Уже никогда не забудешь.
Не стоит трагедию мнить за пустяк.
Ее ты вкушаешь невольно.
Узнай наперед, что получится так –
Твоей душе станется больно.
Уйми же напор перед шаткой стеной!
Не делай последнего шага!
Пойми наконец, ты рискуешь собой!
Порою неведенье – благо.
В небесах зловеще пророкотало.
– Уходи, Лена, – настоял Степан.
– Я не уйду! Мне нельзя было покидать тебя вчера! Какая же я дура! Прости меня, Степа!
– Все произошло как должно было. Не вини себя не в чем. Просто уйди. Спасайся. Поверь сейчас – это ценный совет.
– Нет! Я не оставлю тебя!
– Что ж… Значит такова твоя судьба, над которой я бессилен. Я сказал все, что хотел. И даже больше. Не ожидал твоего появления; но вот даже предсмертный стих довелось зачитать. Будто судьба подталкивает меня к действиям. Не вижу больше причин медлить…
Зарница полыхнула
