Месть самураев (второй роман о Натабуре)

невероятные лохмотья.
Натабура садился в самый дальний угол харчевни «Два гуся», накидывал на голову капюшон и ждал. По небу ползли белые, веселые облака, и все жило в предчувствии настоящего весеннего тепла: и девушки, чей смех тревожил его, и глашатаи, в одночасье охрипшие, словно от волнения, и даже серьезные монахи, которых, казалось, ничем нельзя было удивить.
Го-Данго являлся и сокрушенно разводил руками – новостей не было. Он и сам терялся в догадках. Что стало с травниками? Хоть посылай вторую пару тёдзя! Натабуру так и подмывало разделаться с ним, он едва сдерживал себя, глядя на широкую, добродушную физиономию капитана, который все больше и больше втягивал его в сети заговора. Ни с кем из заговорщиков капитан его не знакомил, но разговоры вел, и постепенно Натабура сроднился с мыслью, что он тоже участвует в этом грандиозном предприятии, которое должно было поменять власть в Нихон. Согласия своего он не давал, и весь этот заговор казалось нереальным, не имеющим отношения к нему лично, чем-то отдаленным, с чужими страстями и переживаниями. Ему хотелось только одного – получить бы весточку от Юки. Только бы ее увидеть – хотя бы краем глаза. Хотя бы… ну, не знаю чем. Хотя бы с помощью хаюмадзукаи – божественной силы. Он не знал, что отдал бы за этот миг. Но, увы, ничего не происходило, и хаюмадзукаи никак себя не проявляла. Хотя судьба пока еще ни шатко ни валко относилась к нему, словно раздумывая, куда бы повернуть и что бы такое выкинуть.
На самом деле капитан Го-Данго тоже страдал, хотя и не подавал вида. Он давно понял, что заговорщиком быть очень и очень трудно: прежде всего, надо хранить тайну и уметь сдерживать свои порывы. А так как в предыдущие годы капитан вел разгульный образ жизни, нынешние ограничения казались ему тяжким бременем. Теперь большую часть времени он вынужден был сидеть дома. Если же он куда-то отправлялся, то приходилось выбирать не центральные широкие улицы, а задворки и переулки, каждый раз продумывать свой маршрут, знать его досконально и уметь избегать слежки. Впрочем, слежки он не замечал, хотя иногда ему казалось, что незримая тень следует за ним повсюду. Разумеется, это был никто иной как Баттусай. После фиаско с Натабурой он старался обходить его десятой дорогой, а если и думал о нем, то с большущим почтением, сообразив, что столкнулся в его лице с нечто непонятным, превышающим все то, чему его так долго и нудно обучали. Но обучали простые смертные, а Натабура знал и умел делать нечто такое, о чем Баттусай имел весьма смутное представление, сложившееся из слухов, разговоров, мистических толкований, сплетен и домыслов, которые ходили у них в школе ниндзюцу.
На этот раз капитан Го-Данго пришел как воду опущенный, словно его треснули мешком из-за угла.
– Я согласен, – огорошил его Натабура. – Хоп?!
Впервые за много дней он не выглядел удрученным и даже вспомнил свою присказку.
– Согласен? – с трудом удивился капитан Го-Данго и посмотрел на улицу. Он даже выставил из-под навеса длинную, волосатую руку – неужели идет дождь? Дождя не было и в помине, и не намечалось. Небо – голубое, по нему бежали редкие весенние облака. К чему бы все это? Судьба благосклонна к дуракам. Капитан оглянулся и оскалился в кривой улыбке висельника. Страшный шрам поехал гармошкой. – Врешь?!
Натабуре стало смешно:
– Кими мо, ками дзо! Да! Да! Можешь мною распоряжаться. Ха! Верный самурай двум господам не служит!
– Тоже верно, – хмуро кивнул Го-Данго. – Из двух дорог самурай выбирает ту, которая ведет к смерти. Значит, все-таки решился?!
Он казался рассеянным, и Натабура удивился: капитан не походил сам на себя, будто его подменили. Большое, костистое лицо капитана выглядело печально.
– Но у меня условие, – сказал он.
– Условие? – грустно-грустно вздохнул капитан Го-Данго. – Хорошо, давай условие, – он вертел головой, словно кого-то опасаясь.
Возможно, разговор уже запоздал. Возможно, сегодня их всех арестуют, а завтра они с отрубленными головами будут валяться на этой площади. Кто знает? Вон белое лобное место посыпано песочком. И оружия под рукой нет. Правда, у Натабуры, наверняка имеется что-то особенное – на что Го-Данго и рассчитывал.
Ночью городские стражники убили двоих, и заговору грозило разоблачение. Самое страшное, что не хочется никуда убегать и прятаться, словно события прошедшей ночи не имеют ко мне лично никакого отношения. Бог живет в честном сердце. Но кому нужен твой Бог?! Может, я устал? – думал он. Может, это конец жизни? Он вспомнил всех женщин, с которыми был счастлив, и, прищурившись, и посмотрел на веселую улицу. Жизнь скользила рядом – беспечная и не желающая ничего знать ни о каком заговоре, ни о каких мертвых заговорщиках.
– Мое имя никто не должен знать. И вообще, я хотел бы сразу же уйти.
– Уйти? – не понял капитан.
– Ну да, – кивнул Натабура, с трудом отрывая взгляд от лица капитана.
Казалось, что его правая, неподвижная часть лица с шрамом жила сама по себе отдельной жизнью.
– А куда? – и подумал, ах, да, бестактный вопрос.
– Домой, – пояснил Натабура. – Куда еще?
– Что-то случилось? – удивился капитан Го-Данго. – Письма я не получал, – ему наконец стало интересно и он сосредоточил свое внимание на Натабуре.
– Случилось, но я не могу сказать.
– Хм… – капитан окончательно вышел из своего отрешенного состояния.
– Нет, не могу, – покачал головой Натабура. – И не смотри так.
– Ладно, как хочешь. Я ужасно рад, что ты согласился. Наму Амида буцу!
Сказать или не сказать? – решал капитан Го-Данго. Сказать, что все кончено, что мы разоблачены, что нет смысла тянуть его в капкан, который вот-вот захлопнется. Кто умеет плавать, тот может и утонуть. Оро?! Он не знал, как поступить. Рано утром Гёки прислал короткую записку, да и сам он услышал базарные сплетни, сопоставил и понял, что ночное убийство касается заговорщиков. Гёки назначил встречу на вечер. Но до вечера они могут и не дожить.
Натабура вполне дружески посмотрел на капитана. Он многое хотел ему объяснить, но не имеет права. После заварушки, думал он, начнется еще одна заварушка с неясным исходом. Как посмотрит император. Если он решит, что заговорщики сделали благое дело, то все они вновь станут самураями, если же решит, что преступили закон – всех казнят. А в планы Натабуры не входило быть казненным за идеи, которые он не исповедывал, да и самураем субэоса Камаудзи Айдзу он никогда не был и не хотел быть, значит, умирать за него не имело никакого смысла. Познавший смерть умнее не становится. А вот лишить власти регента Ходзё Дога вполне стоило – хотя бы за то, что он послал их в Лхасу на верную смерть. В этом планы заговорщиков и планы Натабуры и учителя Акинобу совпадали.
Дело заключалось в том, что накануне Натабура встретил его!
Все произошло следующим образом. Натабура, который пребывал все в том же грустном настроении, по привычке притащился на мост Ясобаси и уселся там у всех на виду. Должно быть, он неосознанно искал смерти. Ему было наплевать на всех стражников города вместе взятых. Путь сунутся! – со злостью думал он. Пусть попробуют! Ох я развернуть! – и невольно поводил плечами, которые соскучились по настоящей работе. Но стражники словно специально обходили мост Ясобаси десятой дорогой. Ну где же вы? – думал Натабура. Где?
Это было единственным место, которое для него хоть как-то было связано с Юкой. Он почему-то думал, что именно на этом мосту встретится с ней. Разумеется, он ошибся, но эта была нежная ошибка, полная печали. У него возникло такое чувство, что ему уже не на что надеяться.
Верный Афра, гремя костями, рухнул под ноги, положил морду на лапы и приготовился дремать. Он уже привык к ежедневным походам на этот мост, действительно задремал и даже увидел сон, в котором грыз голяшку и рычал на пса, появившегося невесть откуда. Потом они подрались. Афра одержал очередную победу и снова принялся за голяшку, тем более что в последние дни хозяин кормил его из рук вон плохо. Впрочем, он и сам питался чем ни попадя, ходил грустным и вялым, как тень. И тут появился знакомый запах. Афра насторожился и закрутил башкой. Запах был настолько притягательным, что Афра забыл о голяшке. Запах шел оттуда, из толпы, из-за многочисленных ног, шаркающих по земле и поднимающих пыль. Запах Акинобу. Афра не мог перепутать. Он узнавал этот запах из миллиона и ошибиться не мог. Налетел враг, отобрал голяшку. Афра равнодушно посмотрел ему вслед и проснулся. Он лежал у ног хозяина и явственно чуял поблизости Акинобу. Вот Натабура обрадуется, думал он и задрал морду. Но, похоже, хозяин и в ус не дул. Ты чего? – удивился Афра и на всякий случай завилял хвостом сильнее, смахнув грязь с ног Натабуры, который в свою очередь решил, что псу надоело валяться и он просится домой.
– Сейчас, сейчас… – произнес он и потрепал Афра по голове.
Афра поднялся. Ничего ты, Натабура, не понимаешь, подумал он. Вон торчит Акинобу и даже смотрит на нас.
Натабура безучастно посидел еще с коку и уже собрался было идти домой, как вдруг заметил, что Афра ведет себя странно: весело виляет хвостом, навострив уши, и смотрит в одну точку. Натабура проследил за его взглядом: на берегу, в весенней грязи и пыли сидел монах комо  и играл на флейте. Таких монахов бродило по Киото великое множество. Соломенная циновка комо служила им и постелью, и зонтиком, а при случае могла быть использована в качестве топлива. При других обстоятельствах Натабура не обратил бы внимания на монаха, если бы не мелодия, которую он играл. Эту мелодию знал только один учитель Акинобу!
Не может быть, подумал Натабура. Кими мо, ками дзо! Мне кажется. Я сплю. Я грежу. Я лечу в облаках. Но когда открыл глаза, сообразил, что это учитель Акинобу, не только потому что Афра, не обращая ни на кого внимания, пересек улицу и уже лизал Акинобу лицо, а еще и потому, что они слышали эту визгливую мелодию только в Тибете на празднике весны.
Учитель Акинобу подал знак, и Натабура, немного ошалело, поплелся за ним. А Афра, презрев правила приличия, целовался, выплясывал и вообще вытворял нечто невообразимое. Даже поскуливал от восторга, оставляя на руках и ногах Акинобу следы когтей. А Акинобу ему позволял это делать, потому что сам рад был не меньше.
Акинобу маскировался по двум причинам: не хотел, чтобы его узнал кто-нибудь из храма Каварабуки, хотя он и сбрил усы, и боялся каким-либо образом скомпрометировать Натабуру. Он давно уже приметил и его, и Афра, но только сегодня счел возможным открыться, ибо сделал весьма важное дело и предполагал совершить следующее – он решил участвовать в заговоре.
Они свернули в один переулок, потом в другой, миновали два-три мостика – порой Натабура ориентировался только по мелькавшему в тени лавок и харчевен хвосту Афра, и наконец в каком-то темном-претемном переулке Акинобу повернулся, обнял его и произнес:
– Ну, здравствуй, сынок, здравствуй. Жива Юка! Жива! Ждет не дождется тебя дома!
Вот тогда-то и отлегло от сердца у Натабуры, и он почувствовал в себе такую силу, в сравнении с которой все силы мира – божественные и человеческие – казались мелкими и ничтожными. И тогда в его глотке родился такой крик радости, который донесся до обоих дворцов и заставил в страхе сжаться