Катарсис (психоделика)

описательность.
Есть ли это путь?

Время “сложено” из составляющих.
Связь событий — в русле всех событий.

Анга быстро вертит головой — она что-то подозревает.
— Стойте! — кричит она. — Стойте!
Вода маслянисто поблескивает за кормой. Катер дрожит всем корпусом.
— Дайте скажу!
Задыхается от гнева.
Все ужасно спешат. Никто не слушает. Отрешенные лица, прикованные взглядами к настилу палубы. Карусель — взявшись за руки, хоровод с отлученными глазами. Словно напряженная работа. Музыка — сплошная какофония трущихся жил, писка флейт и как добавление — “бум-м! бум-м!” — пузатого барабана. На третьем такте все возвращается к началу. Подобие великого. Никому ни до кого нет дела. Поглощенность собой. Музыка, как слагаемое безотчетности, слепое подчинение огромному проскальзывающему кругу, в котором все то топчутся, то несутся с безумной серьезностью, полагая, что ось — центр мироздания и таковой останется для всякого из бегущих.
Движения пусты, словно у бумажных фигур, навеяны тяготением, пускай только подозреваемым как неоспоримый факт ночных фантазий и блуждания под бельем. Каждый сам прокручивает дырку у себя в голове. Наплевать, что круг плоский, зато притягивает и дает опору.
В небе — все еще огни Данаки.
— Я пьян... я пьян... — бормочет он.
— Я всегда парадоксален! — радостно кричит Тертий, обращая лицо в пустоту. — Отомщу за поруганную честь!
— Я питаюсь одним гербалайфом... — признается Хариса, — но не худею....
— Я, милочка, безутешна... — оправдывается Мариам. — Я снова беременна...
— Брошу пить, займусь романом, — уныло сообщает зеленокожий Гурей.
Пеон ревет, как бык:
— У-у-у!..
Не освободиться от любовных пут!
Кастул подмигивает Леонту и стыдливо прикрывает лицо Библией:
— ... презираю человечество... падет прахом, тупик! Только древние культуры... имеют... право...  величие! А-п-ч-хи!..
— Я принадлежу к школе “фигуристов”, — глубокомысленно сообщает Аммун. Правый глаз его залеплен пластырем.
Где-то напряженно гудит мотор. Капитан, похожий в движениях на престидижитатора, разглядывает берег в бинокль.
— Сделаем так!.. — кричит Анга.
Берег опоясан разноцветными огнями.
Лейтенант трясет головой:
— Война, война, война...
Его водитель, присев в углу, потягивает коньяк из фляжки.
Старый актер успокаивает обеих женщин:
— Обойдется на этот раз триолизмом в душевой...
Высокая женщина с маленькой головой ищет что-то:
— Выронила сопливое и не могу найти...
Белое, треугольное катится к борту.
Платон, похожий на соляной столб, настойчиво ждет Саломею.
Мемнон сиротливо жмется в тень.
Последний выдох:
— В данный момент прав, а в следующий не прав, а потом снова прав...
Калиса прижимает к груди Лючию:
— Вначале найдем сами себя, а потом — мужа!
— Сделаем так! — упорно кричит Анга.
Тамила советует дочери:
— В следующий раз надо действовать наверняка, пусть только попробует отвертеться... по праву... деньги... жалостливость... глупость...
— Я не буду убегать... — соглашается Анастасия, — а приведу к порогу...
Анга подхватывает платье, бежит-бежит и прыгает по палубе на пятой точке.
Мелькают белые туфли и аккуратно закатанные носки.
— Хором: “Скок! Скок! Скок!”
Следом за ней прыгают Мариам, Аммун и все остальные.
Пеон, глядя на Мариам, пускает слюни:
— У-у-у!..
Пузыри идут по воде.
Катер дает крен. Темное море заливает палубу. Капитан с мостика рассматривает плывущую толпу в бинокль. Вокруг его головы сияет нимб.

Обалдевшая муха исследует писсуар — Леонт прячется в туалете. В приоткрытое окно видно, как Данаки обхаживает дородную спутницу — его ручки уже в который раз исследуют изгиб талии и, кажется, не встречают серьезного сопротивления.
Она в нетерпении. Она еще ждет. С подозрением оглядывает дом. Между делом что-то отвечает. Ухаживания смущают ее.
Леонт намечает путь  к отступлению — по травке, по травке, за павильоны в мохнатом темном плюще.
Сполохи в небе пугливо меняют очертания.
Где-то гремит музыка. На поляне стоит забытый портфель. Среди резких теней деревьев слышен говор и смех. Саломеи?
Но теперь ему все безразлично. Тайна слишком тяжела и опустошающа. Ночь утомляет сытостью и разговорами.
“Нет ничего земного ни там, ни  здесь, все общее — один вечный  круговорот — мешанина!”
Он садится прямо на землю в освещенном круге, пинает портфель. Он страшно одинок. Мысли одолевают: “Все незыблемо. Все, все... лишь страсти! Страсти движут...” У него нет слов. То, что есть, не имеет названия. Прах... Пустота... Вечность...

Дом рушится.
От фронтона отлетает панно.
Гремит пианино. Вторит контрабас.
Стекла разлетаются стаей ворон.
Проваливается крыша, издавая звук далекой молнии.
Вниз, наискось скользит лепной карниз — минуту до этого изображающий маску сатира.
Стена накрывает площадку вместе со столиками и эстрадой.
Скрипка прерывается печальной нотой.
Звонко рвутся струны.
Пыль заволакивает берег.
Свод чудом повисает на арматуре.
В небе вспыхивает последний цветок Данаки.
Леонт остается сидеть среди обломков.
Конец.
Но чему?..

... — как я рада... — слышит он и открывает глаза.
Мокрое платье на Анге облепляет ее плохую фигуру.
— Если б не я, — говорит она, — ты бы давно погиб, бедненький...
Еще не поздно увидеть новый дом, нового Платона... Он поднимается и ...

... Город слеп... Дорога бела ... Неведомая девушка убегает вдаль...
Стоит ли начинать заново? Сдергивать мир с места? Переносить кресты? Слушать Мемнона? И верить?
Он не знает.
Потом догадывается: “Пауза... она затянулась... дальше... дальше... как в городе... искать...”
Встает и идет по белой дороге — туда, за ближайший поворот. Зачем? Если бы... если бы... Он не может объяснить. Потом, потом... Он расскажет... если... если... если поймет.

Свободная охота окончена,
прощайте.