Катарсис (психоделика)

ее душу. Она прикрывает свои дряблые коленки.
— Не очень-то безопасное знакомство, — говорит Леонт. — Я бы поостерегся.
— Что ты хочешь этим сказать? — спрашивает она с подозрением.
— Блестящий, лысый, бородка седая, клинышком, когда говорит, стелет мягко. Ну?
Анга молчит.
— Это Тертий, — спокойно сообщает Леонт, — я очень сожалею... Тебя обвели вокруг пальца, да еще трижды вокруг пальца...
По лицу Анги видно, что в ней происходит борьба.
— Я думаю, что они тебя используют, — говорит Леонт, — в своих целях. Им нужны исполнители — только-то. Ты опять не туда выпала.
— Так я тебе и поверила! — кричит Анга. — Это был великий Эммануэль! И я исполню его волю!
— Эммануэль не настолько глуп, чтобы давать советы.
Трава на лужайке под фонарем зелена до неестественности.
— Не зли ее, — предупреждает Платон.
— К сожалению, я не ошибаюсь!
— Нет! Нет! — кричит Анга.
— Что у тебя общего с Тертием? — спрашивает Платон.
— Вы все заодно! — Ярости Анги нет границ.
— Что у тебя с Тертием? — Платон свирепеет.
— Эммануэль!.. Эммануэль!.. — Кажется, она собирается рыдать.
— Ниточка тянется к Мариам, — говорит Леонт. — А от нее в такие дебри, что жутко представить. Из них трудно выбраться. По крайней мере, цена этому достаточно высока, чтобы подумать о последствиях. Фиолетовые миры, тени, прыгающие, как кошки, все прочее...
— Я вас ненавижу!!! — кричит Анга.
Черная тушь льется по лицу.
— Не слишком ли много чести?! — отвечает Платон.
— У меня есть хорошее средство от морщин, — вдруг спокойно сообщает Анга. Потеки на ее лице достигают подбородка.
Переход в настроении у нее так резок, что даже не видно границы. Кажется, она приняла решение.
— Момент! — кричит Платон.
— А сабо! сабо!.. — вскрикивает Леонт, — разве Эммануэль ходит в сабо?!
Анга только морщится.
— ... у него были мягкие туфли и мантия магистра наук...
— ... правильно! А бородка, бородка?!
— ... от нее пахло сандаловым деревом.
— Пивом, пивом! — настаивает Леонт. — Чем же еще!
Анга морщится и скрипит зубами.
— Мариам обхитрила нас, — говорит Леонт Платону.
Дух Ксенофанта радостно скалится.
“Бах!!!” — стреляет орудие.
“Бах!!!” — стреляет другое.
Голова Платона летит в кусты.
Леонт загораживается портфелем.
— Опять подмешали дымный порох, — слышит он, — а селитра слежалась!
Голова Платона покачивается на пике оруженосца.
— Мы не тренировались с самого сочельника, — оправдывается слуга-дух.
— Я тебя замурую!
— Но вы сами заряжали орудия!
— Я тебя снова замурую!
— Отличная маскировка, — еле шепчет Платон сверху.
— Не спеши, — советует Леонт.

Они бегут.
Ноги месят быстротечный песок.
Через несколько шагов сердце Леонта бьется, как птица в клетке — за крайним столиком, в тени кипариса, одиноко сидит Саломея. Голенастая и грустная, она нравится Леонту еще больше.
— Только из-за женщины стоило столько преодолеть! — радостно сияя, кричит Платон и целует ее руку.
Вторую она протягивает Леонту.
“Когда-нибудь я расстанусь со своими слабостями, но только не сейчас”, — проносится в голове у него.
— Я зна... что уви... вас... — говорит девушка.
Со сколькими женщинами можно быть счастливым без оглядки на предыдущую? Со сколькими ты будешь откровенен и скольких —обманешь? Сколько простят тебя и скольких — ты?
— Тебя... — напоминает Леонт.
— Мы оба знаем, — поправляет Платон и с обожанием смотрит на нее.
— Везет же... — Леонт завистливо косится на друга.
— Я и сам не был в этом уверен до недавнего времени... —сознается Платон.
Девушка лишь загадочно улыбается.
— Я любовалась фейерверком... — говорит она. — Данаки превзошел себя — здесь так весело.
— Она всегда усложняет жизнь, — радостно сообщает Платон.
Он загораживает ее — от всех горестей света, толстый, неуклюжий увалень с непомерным седалищем.
— ... солнышко...
Неудобно, как на воркующей голубятне.
Повадки меняются на глазах — гора сала превращается в тонну мышц.
Пауза в женских глазах — что может быть лучше.
— Ты, конечно же, не ожидал?! — восторженно вопит Платон в следующий момент.
— Я уже ничему не удивляюсь, — соглашается Леонт. — Боюсь, что к концу вечера ты меня совсем доконаешь.
Спроси у него, он не Тоти? — ядовито советует Мемнон.
Конечно, надо быть готовым ко всему.
— Я всегда знал, что у моего друга отличный вкус, — говорит Леонт.
Ему немного грустно. Он старается не замечать Мемнона.
— Не надо так... — просит девушка.
— Разумеется, — соглашается Платон, — учти, я в курсе всех дел...
— Я рад за вас, — сдаваясь, отвечает Леонт.
Он отдает ее сразу, без раздумий.
— Тебе не хватает юмора, — подмигивает Платон.
— Нет, у него все нормально, — улыбается девушка. — Может быть, только... может быть... — она смущенно запинается.
— Жаждете сделать из меня мученика? — спрашивает Леонт.
— Хотелось бы, чтобы никто не ошибался, — кивает Платон.
— Я против, — возражает Леонт.
— Конечно, если только он сам желает, — добавляет девушка.
— Наверное, это очень сложно? — спрашивает Леонт.
— Я только этим и занимаюсь, — говорит Платон, — с утра до позднего вечера...
— И я... и мы... — говорит девушка.
— Мне было бы приятно, — говорит Леонт, — от легкой ревности только бурлит кровь.
— Полностью с тобой согласен, — кивает Платон.
— Я тоже это знаю, — соглашается Леонт. — Но от этого не легче.
— Если мы еще пять минут продолжим эту тему, я заплачу, —сознается девушка.
— Хорошо, хорошо, дорогая! — пугается Платон.
— Леонт сам разберется, — говорит она.
— У меня нет другого выхода... — уступает он позицию на четверть дюйма.
К чему длительные осады и ненужный порох — все, о чем можно жалеть.
— Конечно, конечно... — соглашается Платон, делая предостерегающий жест.
— Он бережет меня, как розу, — улыбается девушка. — Так приятно! Наверное, я этого стою?
— Конечно, стоишь! — убежденно заверяет Платон.
— Mужчины всегда что-то выдумывают, — одному Леонту говорит девушка.
Платон важно надувает щеки.
— Вероятно, ему повезло, — тоже одной ей объясняет Леонт.
— Вероятно... — соглашается она и улыбается.
Теперь Леонт знает, что тот разговор в баре может иметь продолжение.
“Платон не ревнив, — думает она, — а вся моя серьезность — ничего не стоит”.
“Ах, девочка, в этой жизни для меня все позади”, — отвечает Леонт.
“Твоя дорога с такой же легкостью может завести и в ад”.
“Я постараюсь избежать этого”, — возражает Леонт.
— Не шепчитесь, не шепчитесь, — напоминает о себе Платон.
— Зеленые глаза тоже иногда бывают умопомрачительными, — говорит Леонт.
Девушка грустно улыбается:
— Ну вот я и заплакала.
— Взяли манеру говорить загадками, — укоряет Платон, шаря в широких карманах и вытаскивая платок.
Она — всего лишь течение вечера, дня, Ксанфа и беспардонного воровства; одно из зерен, дающее всходы; взлелеянное одержимостью существо, требующее жалости, ухода, как тепличное растение.
Жестокость только для себя? Не ради каприза и удовольствия.

Леонт оглядывается.
Почти все утреннее общество в сборе.
Лица, лица — как на карусели.
Старый актер с женой, Мелетина — за одним столиком, поглощены общей беседой.
Одноглазый Аммун со своими прожектами, и Пеон с червями.
— В пиво... в пиво... — кому-то объясняет он, — и солью... солью...
Даже лейтенант прикорнул к пьедесталу увядающей Экклизии.
— Я вернулся, — говорит лейтенант, отрываясь от мраморных одежд, — и я немного устал...
— Да, — соглашается Леонт, — такое везение не часто...
— Я их обхитрил, — говорит лейтенант.
Его занимает одно — продолжение истории в варианте генштаба.
— Танк стоит там, — кивает куда-то в темноту, за море, — Пауль мертвецки пьян...
Леонт с бокалом бредет между столиками. Ему надо что-то сделать — важное и обязательное. Он не может сосредоточиться.
— В штабе полка меня хотели отдать под суд. Я бежал... —объясняет вслед лейтенант. — И как гора с плеч! Представить себе не можете...
Башмаки-гири — через пустыню Гоби на своих двоих.
— Как бы я хотел быть таким, — приветствует Гурей. — Твердым, как скала, и направленным, как...
Кожа его похожа на утренний салат под маслом со щепоткой соли и крупинками черного перца.
“И ты тоже прав, — мысленно соглашается с ним Леонт. — Ничто не имеет меры”.

Изображение смазывается, как вялый рельеф. Всплывает черная подложка. Теперь перед Леонтом Данаки.
— Но я нашел ее! Я нашел ее! — радостно сообщает он.
— Кого? — машинально спрашивает Леонт.
Кажется, он видит одну и ту же картину — нарочитый стиль ваби и вазу Сэн-но Рикю в комнате, где хранятся рукописи Иванзина и в отдельной рамке портрет Иккю — Бокусая.
— Бутылку с фосфином! — кричит маленький грек. — Поиграем?
— Я тоже кое-что подобрала, — зловеще сообщает Анга от другого столика.
Леонт не успевает обернуться,  она прикасается чем-то липким.
— В кустах... —  показывает дерюжный мешок, из которого капает кровь.
Кажется, только в таких мешках можно носить отрубленные головы, вспоминает он Соломоновы острова...
— Я засушу, и она вечно будет со мной... — откровенничает она, как пятилетняя шалунья, вертя задом.
Даже перед Высшим она не обретет смирения.
— Ах-ах-ах! — кричит она. — Гадко!.. гадко!.. гадко!..
Ей не хватает клюшки для гольфа и индейского пера в волосах.
— Будь осторожен, она сумасшедшая, — предупреждает Платон.
— Кое-что для наживки по системе О’Шалесси номер восемь, — вежливо сообщает Анга. — Отличная приманка для акул и безголовых мужчин.
Она мстительно смеется.
— Надо уносить ноги, — тревожится Платон.
— На перекрестках только колдуны сидят! — потрясая мешком, кричит Анга.

— Я принадлежу к шко... — пьяно ворочает языком Аммун. — А в запасниках моих — одни шедевры!
Он рад подобраться к аляпистому счастью с другого боку, извалять в красках, чтобы потом разбираться, что получится.
— Выращу самый большой экземпляр, — хвастается Пеон. — Только в ком?
Подсовывает бокал Аммуну.
— Леонт, вы что-то мне обещали, — говорит женщина в черном бюстье.
Она несет свои голову и плечи, как блюдо с горчичным соусом.
— Да... припоминаю... — соглашается Леонт и думает, нет, это все не то...
— Я реши...
“Теперь я пропал”, — понимает он. Ему хочется встать на цыпочки, чтобы только быть вровень с ней и не тревожить ее чувства.
— Вы думаете, у меня что-то выйдет? — спрашивает он.
— Несом... У меня хорошее чутье на мужчин.
Она выплескивает неразделенную любовь — все равно кому, глупость взвинченного воображения.

— Мужчинам надо сочувствовать, — поучает Калиса, — добрая половина из них кретины, а вторая мнит из себя неизвестно что.
Средний вариант давно представлен ей в виде Леонта.
— А твой муж? — спрашивает Анга.
— Он вообще никто. Гениален, как все дураки...
Иногда она сама гадает, что ей надо. Образ мужчин смутен и расплывчат, лучше знакомиться с ними на расстоянии.
— Никто?
— Если бы ты знала, ты бы не задавала вопросов.
Попробовала бы она сама ответить.
— Но я-то знаю! — загадочно признается Анга. Воистину говорят: кусочек утки — есть чашка кофе, — объясняет Анга. — Кусочек плоти — уголок Вселенной. Не правда ли, точно? Ты даже не раскачиваешься и не думаешь в обычном смысле слова, а просто —”жик-к-к...”, и ты уже... Я бы с удовольствием кого-нибудь подвезла. А с другой стороны, разве люди годятся для этого. Слишком сырой материал, разве что Платон? Но он, подлец, приземлен. У него, знаешь, слишком