Большая Кавказская война (военно-политический роман)

своим низменным инстинктам. Город лежал в низине и переливался огнями. Подбежал испуганный охранник:
– Господа… господа… по закону шариата алкогольные напитки можно распивать только в помещении гостиницы.
Александр Гольдфарбах посмотрел на него так, словно увидел чёрта и чуть ли не перекрестился. Глеб Исаков возмущённо взмахнул руками, собираясь улететь в чёрное небо, где у него обитал двойник. Нора Джонсон ничего не поняла. А прекрасная Лора Гринёва загадочно улыбнулась, словно она одна знала, чем всё кончится. И действительно, не переться же нам обратно в гостиницу, подумал Феликс, это не по-русски.
– А знаешь, что такой Америка? – Александр Гольдфарбах тыкнул охранника холёным пальцем в грудь.
– Да, сэр, – кивнул охранник. Америка – это…
– Не напрягайся, – сказал Глеб Исаков.
– Хорошо, – согласился охранник.
– Это очень могущественная страна, – заверил его Александр Гольдфарбах. – Ты даже не представляешь, как могущественная!
– Да, сэр, – испуганно согласился охранник.
– Ты лучше подскажи, где нас пристроиться. Мы будем вести себя паиньками.
– Сэр, меня выгонят с работы… – сказал охранник не очень твёрдо и, ищя поддержку, с мольбой посмотрел на Феликса.
Феликс пожал плечами, говоря тем самым, что он не комментирует действия Александра Гольдфарбаха.
– Слушай, что тебе говорят, – вмешался в спор Глеб Исаков, – и ты станешь счастливым человеком.
– Это тебя успокоил, – Александр Гольдфарбах сунул ему в карман формы купюру.
– Сэр, меня всё равно уволят, а сейчас очень трудные времена.
На это раз его голос ещё менее твёрд, в нём проскальзывали панические нотки. Похоже, он знал, что такое жизнь и страшился её.
– Ничего, – похлопал его по плечу Глеб Исаков, – возьмёшь автомат и пойдёшь воевать в Россию.
Как всегда, он нёс ахинею, как всегда, он был глуп в своих умозаключениях. Нора Джонсон ничего не сказала, потому что мало что поняла. Гринёва же промолчала, потому что знала, чем, где и как заканчиваются все русские пьянки. Надо родиться в России, чтобы понимать значение выпивки для русской души, подумал Феликс. Выпивка была национальным Гимном, Знаком, Судьбой!
Охранник затравленно вертел головой:
– Ладно, согласился он, – идёмте я покажу вам место. Только ради Аллаха, не шумите. Меня уволят, я и так уже три раза был ранен.
Феликс пригляделся: охранник, действительно, был немолод и вполне мог участвовать и впервой, и во второй чеченских войнах, но дослужился всего лишь до гостиничного охранника, и у него, действительно, был повод задумываться о смысле жизни.
– Я тоже был ранен вот здесь! – громко сказал Александр Гольдфарбах, показывая себе на грудь, – но, слава богу, выжил.
Врёт, подумал Феликс. Господин Александр Гольдфарбах появлялся только на пепелищах, когда все мировые страсти улягутся. Вот тогда и начиналась его работа сутяжника с игроками мира сего, которые естественным образом наследили за собой. И, видать, работа шантажиста была весьма прибыльной и удачной, иначе бы Березовский не держал его при себе. Вот и теперь он выискивал себе кусок покрупнее да пожирнее, и как гончая, чуял его, он не мог найти. Естественно, на такой информации можно было много наварить. Главное, знать, как. А Александр Гольдфарбах знал, как это делается. Так по своей наивности думал Феликс, не веря теперь абсолютно никому: ни Норе Джонсон, ни, естественно, Александру Гольдфарбаху, ни мистеру Биллу Чишолму, даже самому себе, не говора уже о Глебе Исакове. У него осталась только призрачная надежда, что его великолепная, прекраснейшая Лора Гринёва совсем не такая, что она единственная понимает и, главное, любит его, но не хочет поступиться гордостью.
– Ради Аллаха, господа, тише, – испуганно оглянулся на гостинцу охранник, из которой за ними, несомненно, наблюдали и фиксировали каждый шаг. – И бутылочку спрячьте, спрячьте вашу бутылочку, господа…
Он повёл их на задний двор, за какие-то железные конструкции, которые в свете луны казались воздетыми в бездонное небо скорбными руками. В низине за соснами пряталась беседка с дубовым столом и скамейками.
– Вот тебе ещё за услуги, – сказал Александр Гольдфарбах, и в его голосе проскользнули барские нотки.
То ли от избытка чувств, то ли от преданности, но охранник смахнул со стола клейкие тополиные почки и, пробормотав: «Баркал» , убежал, испуганно косясь на здание гостиницы.
Глеб Исаков расставил стаканы.
– They belong to a new wave of «objective journalism» , – вернулась к разговору Нора Джонсон и изобразила на лице учтивость.
Российский аналог «журналистика без оглядки». Но именно она, журналистика, оказалась самой и самой консервативной, ибо мир кухонь в одночасье рухнул, свобода выплеснулась на улицы, а журналистика плелась где-то в хвосте и однажды обнаружила, что она не в силах осмыслить происходящее, что она безнадёжно деградировала. Оказалось, чтобы писать по-свободному, надо учиться мыслить по-свободному. Тут и началось самое интересное, потому что вся пресса моментально пожелтела, ибо никто не знал, где верх-низ, где право, а где лево. Благодатная почва для промывания мозгов населению. Ура! Наша маленькая буржуазная революция свершилась!
– Наверное, у вас очень правильная страна, – сказал Феликс, думая совсем о другом, как бы очутиться рядом с Гринёвой, но она, как назло, села между Глебом Исаковым и Александром Гольдфарбахом. – У нас бы на такие пустяки не обрати ли бы внимание, – добавил он, замечая, как Глеб Исаков вроде бы как случайно прижимается к Гринёвой, а той хоть бы хны.
– I hope you do not trust them?  – решительно спросила Нора Джонсон.
Она походила на вышедшую в тираж лесбиянку. Пару раз Феликс с удивление заметил, как она откровенно рассматривает Лору Гринёву – так обычно мужчины смотрят на женщин. Он вспомнил, как одна его приятельница, чертовски красивая приятельница, здороваясь с ним, всегда смотрела куда-то ему в пах. Она оказалась любвеобильной, но замеченной в порочащих её связях, как то: ещё с десятком-другим мужчин. Феликс сразу же её бросил. Похожий взгляд был и у Норы Джонсон.
– Нет, конечно, – весело ответила Лора Гринёва и вопросительно посмотрела на Феликса: правильно ли она сообразила.
Феликс незаметно показал ей большой палец, поставил в гроссбухе жирную пятёрку с не менее жирным плюсом и догадался, что она специально держится с ним так, чтобы их потом ни в чём нельзя было заподозрить. Молодец, девочка, решил он, далеко пойдёт. Они выпили, и водка показалась ему слабенькой, как сидр.
– Финская, – сказал Глеб Исаков и выложил бутерброды.
Он по-прежнему избегал взгляда Феликса и старался не общаться с ним. Ясно, чтоб если бы не Александр Гольдфарбах и Нора Джонсон, с которыми он дружил из корыстных интересов, он, как и прежде, обошёл бы Феликса Родионова десятой дорогой. А здесь деваться некуда.
Феликса же воротило от его голоса и манер. И вообще, мысленно он его уже уволил из «военного отдела». А ведь за ним должок, вспомнил Феликс. Ну да мы ему ещё припомним, и он решил при случае набить ему морду.
– Эти люди себя дискредитировали, – важно объяснил Александр Гольдфарбах.
– Я не в курсе дела, – миролюбиво ответил Феликс.
В общем-то, ему было наплевать на подобные мелочи: буря в стакане воды. Нам бы их проблемы. Его больше заботила Лора Гринёва, которая мучила его, как зубная боль.
– What they do not tell you, it's all a lie , – заверила его Нора Джонсон, и её гневливая морщинка между бровями обозначилась явственней.
Американцы заражены мессианством. Каждое воскресенье Нора Джонсон ходила в церковь и молится на ночь. Может быть, от этого все их беды – переделать мир под себя? – подумал Феликс и впервые нашёл объяснение поведению американцев, которое было абсолютно чуждо русскому духу.
– К тому же они любовники! – со смехом сказал Александр Гольдфарбах.
– И это люди, которые учат весь свет быть толерантным! – воскликнула Лора Гринёва и насмешливо блеснула глазами.
– Не надо быть наивным! – нервно отозвался Александр Гольдфарбах. – Честно говоря, господа, меня их отношения мало волнуют. Гораздо интереснее, что будет сейчас и в данный момент.
– Что будет? – наивно переспросил Глеб Исаков. – Война будет, что ещё будет.
– It's just all understand , – многозначительно сказала Нора Джонсон.
– Нас интересует нечто другое, – снова важно сказал Александр Гольдфарбах. – Скрытое движение материи.
– Но кто же об этом в открытую заявит, – засуетился Глеб Исаков, стараясь показать свою журналистскую хватку.
– We аre not talking about that , – словно отрезала его Нора Джонсон.
Глеб Исаков растерялся и, чтобы скрыть свою промашку, снова налил водки. Они выпили в мрачной тишине, откуда-то снизу долетел пронзительный звук трамвая да в акации запела цикада, а в остальном Имарат Кавказ затих в предчувствии большой войны.
– Мы говорим о сенсации, которая витает в воздухе, – наконец-то проговорился Александр Гольдфарбах и вопросительно посмотрел на Феликса.
Если он сейчас унизится до того, что попросит раскрыть ему информацию, то он будет самым большим дураком в мире, невольно подумал Феликс, и ему впервые за сутки стало по-настоящему весело, он даже на мгновение забыл о своей неудаче с Гринёвой.
– А что это? – очухавшись после оплеухи, спросил Глеб Исаков.
– Мы не знаем о чем идёт речь, – признался Александр Гольдфарбах. – Просто наши коллеги проявили нетактичность и пытаются водить нас за нос.
– But sooner or later, it will end , – многозначительно поведала Нора Джонсон.
– Да, кончится, – заверил непонятно кого Александр Гольдфарбах и снова вопросительно посмотрел на Феликса.
– А я при чём? – удивился Феликс, сообразив, что отмалчиваться дальше опасно и подозрительно.
– What did they ask you?
– Они мне показали телеграмму адмиралтейства, в которой названа точная дата начала войны, – не моргнув глазом соврал Феликс.
– So what?
– Хотели, чтобы я напечатал в нашей газете, – снова соврал Феликс, – а гонорар поделил поровну.
И так у него ловко вышло, что ему захотелось рассмеяться им в глаза и посмотреть, какие у них после этого будут рожи – особенно у Глеба Исакова. Вот кто тут же побежит доносить. Порой откровенная ложь доходчивей правды.
– Это не тайна! – очень серьёзно сказал Александр Гольдфарбах.
– Yes, it is no mystery , – согласилась Нора Джонсон.
– Для кого как, – сказал Феликс, намекая на тот общеизвестный факт, что все сенсации имеют предварительную информацию, вектор, который можно нащупать. Но такое дано не каждому. Это высший пилотаж в журналистике, ибо тогда можно достаточно точно прогнозировать и прослыть умным малым. Такому малому живётся, словно сыру в масле.
– Они бы не стали тебя поить, – убеждённо сказал Александр Гольдфарбах. – Я их знаю.
Несомненно, он заподозрил, что Феликс соврал.
– А мы встречались в Европе. Эта был дружеский жест, старые долги. Они мне предложили сделку, я отказался.
– Why?  – с безнадежность в голосе спросила Нора Джонсон.
– Мелко, – будничным голосом пояснил Феликс. – Через пару дней и так всё будет ясно. Тогда и начнётся настоящая работа.
Александр Гольдфарбах хлопнул себя по лбу, словно он прозрел:
– Я понял, на что ты нацелен.
– Да, я буду писать об ужасах и зверствах, чинимых русской армией, – просто и естественно ответил Феликс. – Такова линия нашей газеты