Большая Кавказская война (военно-политический роман)

убить, а в смысле чувств и надежд.
– Наверное, не только дымом, – сказал он, вспомнив Алексея Ногинского.
Но рассказывать не было сил. Хватит на сегодня войны, решил он, надо отдохнуть.
– Куда ты? – спросил он, отпуская её руку.
– Сейчас принесу.
Она скользнула в темноте грациозно, как пантера. Под её ногами не скрипнула ни одна песчинка. На мгновение он залюбовался ею и подумал, что они давно одно целое и что он её хочет всегда и при любых обстоятельствах. Жило в нём это чувство, проснулось и жило отдельно от сознания. Поздно же я тебя встретил, подумал он, лет бы на десяток раньше, и у нас была бы длинная-длинная жизнь с кучей воспоминаний, и я бы эти воспоминания берёг, как скряга. Но и сейчас мы наверстаем и будем любить друг друга долго-долго, сколько времени хватит. Странно было то, что он никогда так не думал о своих женщинах, воспринимая их как временное явление в жизни, а здесь взял и подумал совсем по-другому. Хорошо подумал, тепло подумал. Должно быть, что-то изменилось в нём, но он ещё не понимал, что именно.
– Я вот что подумала… – сказала она, возникнув рядом, как привидение.
Оказывается, он на мгновение задремал.
– Что? – спросил он, открывая крышку на кастрюле.
В ноздри ударил ароматный запах чеснока, укропа и тушёнки.
– Ложку возьми, – сказала она, устраиваясь между спинкой кровати и стеной и с любопытством, как показалось ему, смотрит, как он ест. Он ещё не привык к таким взглядам. Никто из женщин не смотрел на него так, даже те, которые любили его. С каждой по-разному, но совсем не так. С Боженой было лучше всего, потому что с ней всегда оставалась тайна, которую он старался разгадать, и от этого ревновал её ко всему белому свету и ещё, бог знает, к чему.
Ноги она поджала под себя и замерла, превратившись в тень. Он пожалел, что на ней джинсы, а не юбка, но тут же погасил в себе эту мысль, осталось одно желание, которое тлело в нём, как вечная искра.
– Что ты подумала? – спросил он, орудуя ложкой.
Он постарался сделать лицо добрым, потому что поймал себя на мысли, что всё ещё убивает того снайпера, который удивился, что русский живёт хорошо. Редко видишь глаза человека, которого ты убил, и ищешь во всём этом какую-то метафизику, которая там нет. А потом привыкаешь, плохо, конечно, и тебя редко удается чем удивить в жизни, а это тоже плохо: старым становишься, душа рано умирает. А она должна всегда удивляться. Вот меня снайпер и удивил, подумал он.
– Я думаю, – сказала она, – что отсюда придётся уехать.
И опять он удивился, почему она здесь в глухомани. Впрочем, он давно уже знал, почему именно. Ей бы актрисой быть, а она здесь прячет свою красоту. И вообще, она ему напоминала хорошо обточенный волнами корень дерева без всего лишнего или, наоборот, с избытком самых главных деталей, например, фигуры и мушки на верхней губе. Повезло мне, в который раз, подумал он. Редко кому так везёт. А воякам тем более. Он так и думал о себе: «Я вояка, этим и живу, а больше ничего не умею. Любить вот умею и быть верным умею».
– Однозначно, – согласился он. – Мы-то их сейчас упакуем. Но они снова в любой момент могут прорваться. Так что здесь, скорее всего, сделают пограничную зону.
– Я больших городов не люблю, – сказала она.
– Дом купим в пригороде, – сказал он. – Там чище. Плохо в больших городах.
Голос его дрогнул: он не было уверен в том, что оговорит. Война приучила его не заглядывать далеко, чтобы потом не остаться в дураках.
– Я знаю, что ты боишься, – сказала она.
– Я не боюсь, – не понял он её.
– Нет, ты боишься, – сказала она и помолчала, а потом сказала: – Мы всего лишь женщина и мужчина, оказавшиеся здесь и сейчас.
У него мороз пробежал по спине. Если ты чего-то не понимаешь, доверься ощущениям. Ни с кем ему не было так хорошо, как с ней. И вдруг она заговорила о том, о чём он тоже думал, но не делился ни с Олегов Вепревым, ни с Германом Орловым. Время – оно словно открылось перед ними, и они плыли в нём, как будто в большой лодке и не могли пристать к берегам, потому что они были крутыми и скалистыми.
Она была родом с Урала, из Перми, и жила в Пятигорске всего-то два года. Здесь у неё был похоронен муж, командир тридцать второй заставы. Вот почему она такая приспособленная к армейской жизни и ничему не удивляется, часто думал Игорь. «Мне кажется, если бы я тогда была с ним, он не погиб бы», – сказала она однажды и привела его к могиле у подножия Машука. Вся тридцать вторая застава, павшая ещё до того, как Спиридонов захватил власть. Шаталась уже страна, и конечно же погибшие оказались заложниками этого шатания, а духи воспользовались ситуацией, опять же англосаксы мутили воду, американцы им поддакивали, а турки скалились, воодушевленно потирая руки: у всех сбылись их вековые мечты, отхватили Кавказ, проучили Россию.
Он так и уснул с ложкой и кастрюлей в руках. Снилась ему какая-то фантасмагория, не имеющая никакого отношения к реальности. А проснулся от свежего воздуха. Энергия боя, которая жила в нём в течение дня, ушла, и ему сделалось зябка. Божена спала рядом, поджав под себя ноги и обхватив себя руками. Где-то внизу раздались странные звуки, словно кто-то крался и наступил на консервную банку.
Ничего, подумал Игорь, там Орлов, он своё дело знает. Но всё равно осторожно поднялся, пошёл и посмотрел.
По пути он заглянул к Севостьянихину, который сидел в углу между двумя окнами. Рядом с ними лежали радиостанция и автомат.
– Командир, спишь? – шёпотом спросил Игорь, вглядываясь в тёмную фигуру.
Но Севостьянихин не ответил. Игорю надо было поговорить с ним, впрочем, это можно было сделать позже, под утро. Однако стоило было Габелому повернуться, чтобы уйти, как Севостьянихин сказал:
– Повезло нам, кадровые силы боевиков ушли в Росси, а с нами воюют, можно сказать, новобранцы.
Игорь молча стоял перед ним. Ему было всё равно, с кем воевать.
– Завтра атакуем в направлении Бештау.
– Приказ пришёл? – с облегчением спросил Игорь.
Любой приказ означал, что они не одни, что о них помнят. А это большое дело в армии, когда о тебе помнят, потому что армия – это мощь, это сила.
– Не было приказа, просто ждать дальше бессмысленно. Утром пойдёшь в разведку.
– Есть пойти в разведку, – сказал Игорь и присел перед Севостьянихиным, чтобы обсудить подробности.
Лица у Севостьянихина не было видно. Белел лишь кончик знаменитого носа, который казался вялым и безынициативным. Потом Севостьянихин пошевелился, и Игорь различил его глаза. Вот глаза у командира оказались вовсе не сонными, а даже очень ясными и конкретными, должно быть, он думал о чём-нибудь приятном, сидя в темноте, а тут пришёл Габелый и испортил обедню.
– Думаешь, они нас не ждут?
– Да нет, может, и ждут. Кто его знает. Дело не в этом.
– А в чём?
– Что-то происходит, понимаешь?..
– В смысле?.. – удивился Игорь и положив автомат на колени.
– Сам подумай, Будённовск молчит как рыбы об лёд.
– Ну?.. Может, обложили?
– Такую базу не обложишь, – заметил Севостьянихин.
– Ну да, – чуть ошарашенно согласился Игорь. – Действительно… хм… я не подумал.
– Значит, что?.. – многозначительно спросил Севостьянихин и хитро вместе с гениальным носом посмотрел на него.
– Что?.. – удивился Игорь.
На ум, как назло, ничего не приходило. Спал ум – там, рядом с Боженой, и вообще, уму ничего не хотелось думать, уму хотелось тихо мечтать о счастье.
– Значит, им приказали молчать и не высовываться, – веско сказал Севостьянихин.
– Не-е-ет… не может быть… – удивился Игорь и окончательно проснулся.
Да такого командира подчиненные на куски порвут, подумал он. Свои не предают. Закон спецназа.
– Всё может быть, сынок, всё может, – вздохнул Севостьянихин.
Сынком Севостьянихин называл кого-либо крайне редко, разве что в минуту душевного волнения. Значит, такая минута настала.
– Что же делать? – спросил Игорь, всё ещё не в силах переварить услышанное.
– Вот вы с Вепревым и прикиньте, что делать. Потом мне доложите. Обмозгуем вместе. Сбор у меня в полпятого.
Расслабленное лицо Севостьянихина снова стало насмешливым, таким, каким Игорь привык его видеть двадцать четыре часа в сутки. Такого не раскусишь и на мякине не проведешь. Опытным был Севостьянихин, много повидал и понимал одну мудрость: мы никогда не знаем, где ошибаемся. А именно в этом и таился залогу спеха или неуспеха – не делать ничего такого, что привело бы к ошибкам, потому что ошибки – это человеческие жизни. С другой стороны, если бы это была какая-нибудь стратегическая операция, где важен успех на каком-либо фронте. А у нас? У нас локальные бои, мелкие стычки, ничего не решающие в принципе. Возможно, успех кроется как раз не в вылазках, а в надёжной обороне. Сковываем мы моджахедов, не даём им уйти дальше, вглубь России. Но и сидеть на месте тоже нельзя.
– Есть полпятого, – ответил Игорь, поднимаясь, и вышел в коридор.
У него сразу возникло множество вопросов. Да и само предположение Севостьянихина показалось диким: получалось, что армия их бросила по чьему-то приказу. Такой приказ мог отдать только главнокомандующий. Вывод напрашивался самим собой: не по приказу ли Америки моджахеды рванули «стену»? И чем больше он думал об этом, тем быстрее приходит в мнению, что командир прав, что их слили, оставили один на один с Чичей. Только зачем, сообразить было трудно, для этого надо сидеть Кремле и руководить оттуда, чтобы видеть картину всецело.
Одно он понял точно: получилось у них первый раз, вот майор и решил, что получится и второй раз. Дай-то бог, дай-то бог, подумал он суеверно, пробираясь на первый этаж в административный корпус. Бойцы спали там, где их застала темнота. Многие даже не сняли бронежилеты, а сидели, как большие, застывшие куклы.
Олег Вепрев, впрочем, бдел, как весенний заяц, цедя крепкий чай. Многие любили такой чай, который придавал силы и бодрость. Однако Олег Вепрев был ещё и эстетом, потому что пил чай с лимоном и коньяком. Где он достал лимон, естественно, являлось вселенской тайной. Были у Олега Вепрева свои тайные каналы, которыми он пользовался в критических ситуациях.
– Будешь? – спросил он, показывая на чайник, из носика которого шёл пар.
У Игоря отлегло с души – раз капитан не спит, значит, всё нормально, значит, никто из духов даже не смеет приблизиться к гостинице, потому что Олег Вепрев всё предусмотрел. Герман Орлов тоже ручки приложил, с удовлетворением подумал Игорь. Любит он это дело – ловушки устраивать.
– Да, нет, спасибо, – сказал он, присаживаясь рядом. – Выспаться надо.
На столе тлел таганок, роняя вокруг круг себя неровный свет, к стенке было придвинут раскрытый «зелёный» паёк.
– А это?.. – Олег Вепрев потянулся и бросил на стол ещё один «зелёный» паёк.
– Я уже поел, – ответил Игорь.
Ресторан был разгромлен вчистую. Но в темноте по-прежнему казался шикарным – таким, каким они его увидели впервые ещё года три назад, когда их стали посылать на Кавказ. Просто выключили свет, и мы сидим, как прежде, и всё хорошо и приятно и нет это чёртовой войны. Сейчас Вепрев скажет: «Ну что, мужики, ещё по одной?» И побежит в буфет, чтобы побыстрее и без официанта.
– Ах, ну да… ну да… – не без тайного смысла сказал Олег Вепрев и, как только один он умел, многозначительно шмыгнул носом. Только шмыг этот у него был не уничижительным, а