сообразили. Я их уже поругал, – но в голосе го слышалась гордость за своих людей, которые воевали не за страх, а за совесть.
– Почему? – спросил Костя.
– Да потому что без согласования с командованием ставят мины, где ни попадя. Сами же потом подрываться будем, когда пойдём на запад.
– А пойдём?
– Обязательно! – уверенно ответил Вяткин.
Костя почувствовал, что Вяткин стал относиться к ним по-другому, с большим доверием, что ли? Это было приятно, словно они были приняты в какой-то закрытый клуб.
– Так вы что, за нами следили?
– Да ты понимаешь, отсюда с косогора всё хорошо видно, и ваша белая машина была как на ладони. А в ловушку вы их здорово заманили.
– Да, – согласился Костя, но не рассказал, что всё получилось стихийной, что он опять же стихийно едва не погиб и что у него после этого башка до сих пор гудит, как котел.
Не стал он огорчать Федора Дмитриевича. Незачем, подумал Костя. Им и так несладко приходится. Они здесь один на один с большущей силой, и ясно, чем это всё закончится, если немчура попрёт. Правда, Костя заметил безоткатные орудия и огромные реактивные миномёты, спрятанные за детсадом, за той же самой кафешкой и ещё в нескольких местах. Все они были расставлены грамотно, чтобы, во-первых, их не могли одновременно уничтожить, а во-вторых, чтобы была возможность одним залпом накрыть как можно большую территорию. Но это всё ерунда, понял он. Не продержатся они. Надо будет об этом нашим срочно передать, подумал он. Правда, наши и так сообразят, не маленькие. Он почему-то был уверен, что его отчеты играют немаловажную роль в планах военных.
Только после всего этого он вспомнил о Завете и пошёл её искать. Он нашёл её занятой обработкой ран Сашки Тулупова. Пузыри на лице у него лопнули. Завета обрабатывали их спреем от ожогов и вещала:
– Да не трогай ты их, сами подсохнут.
– А следов не останется? – голос выражал несвойственное Сашке страдание.
Ишь ты! – с завистью подумал Костя. Ему тоже захотелось, чтобы за ним вот так заботливо и нежно ухаживали.
– Конечно, нет, я сама сотни раз обжигалась, так что до свадьбы заживёт.
Правда, в её голосе не слышалось уверенности. Костя невольно усмехнулся: умеет она зубы заговаривать.
– Спасибо, – поблагодарил Сашка, но остался сидеть на табуретке, как приклеенный, и преданными, собачьими глазами глядел на Елизавету.
Костя для приличие кашлянул.
– О! – обрадовался Сашка, заметив стоящего в дверях Костю, – командир пришёл.
– Брысь отсюда, ковбой, – миролюбиво сказал Костя. – Проверь «соньку», пойдём ещё снимать.
– Есть снимать, командир… – Сашка недовольно покрутил мордой в белой опушке спрея и, оглядываясь, нехотя поплелся из помещения.
– Иди… иди… – сказал Костя ему вслед, а потом посмотрел на Завету.
Она подошла и спросила, как показалось ему, почти враждебно:
– Ну что скажешь?
Её чёрные глаза казались чернее самого глубокого колодца. Сердце у Кости тревожно билось. Ещё никто и никогда не смотрел на него так, даже Ирка Пономарёва в момент соития.
– Я не знаю… – сказал Костя, тушуясь под её взглядом. – Мне кажется, между нами что-то происходит?..
Он столько смысла вкладывал в эти слова и так ждал ответа, что в горле у него мгновенно пересохло. Да и сказать он, собственно, хотел не то банальное, что сказал, а, наоборот, выразить то безмерно огромное чувство, которое испытывал, глядя на неё.
– А-а-а… ты об этом? – произнесла она равнодушно и сразу стала такой далекой, словно на другом берегу реки. – Тогда забудь…
– Почему?.. – спросил он и не услышал собственного голоса.
– Забудь, и всё! – она отвернулась, словно желая пресечь все попытки выяснить отношения.
– Но почему? – он ничего не понял, он был не то чтобы огорошен, он был раздавлен в лепёшку.
– Смысла не вижу, – она отстранено посмотрела в окно, за которым добровольцы катили миномёт и тащили ящики со снарядами.
– Но почему? Почему? – Он схватил её за худые плечи и даже встряхнул, чтобы она наконец поняла его. Ему нужно было достучаться да её сердца. – Разве я тебя чем-то обидел или произошла что-то, чего я не понял?
– Что-то… – сказала она со скрытым упреком, и опять он ничего не понял, хотя какая-то смутная догадка шевельнулась в нём, как холодная снулая рыба.
– Я тебя не пойму! – воскликнул он, оборачиваясь ко входу, потому что там кто-то ходил. Должно быть, Сашка Тулупов, который страдал от одиночества.
– Ну и не надо, – она освободилась от его объятий. – Я с тобой потешилась. Можешь успокоиться, всё прошло.
Он повернулся к ней и подумал, господи, зачем мне эта мука? В жизни он часто натыкался на неё, но никак не мог к ней привыкнуть. Вечное непонимание, вечные упреки, вечная игра, кто кого. Надоело всё, подумал он с тоской, не зная, что ему делать. Хотелось совершить что-то из ряда во выходящее, но, конечно, он ничего не совершил, потому что не знал, что надо совершить.
Где-то далеко-далеко тонко, как комар, зудел вертолёт. Потом, должно быть, за рекой взревели двигатели, но тотчас смолкли. И тут же внезапно под стеной дома грянул тяжелый миномёт, и мина летела долго-долго, пока не разорвалась за рекой. Наверное, это демонстрация силы, отстраненно подумал Костя, но какое мне до этого дело?
Завета резким движением откинула волосы со лба и почти гневно посмотрела не него. Всё шло своей чередой, событие за событием, последовательность которых нельзя было ничем прервать, словно всё было заранее где-то и кем-то прописано. Только Костя в этом ничего не понимал. В его случае с Елизаветой всё повторялось, как со всеми другими женщинами, словно он не мог выбраться из заколдованного круга: влюбленность, надежда, расставание.
– Я с тобой всё время разговариваю, когда монтирую материал, когда искал Сашку… – сказал он в отчаянии, признав свою капитуляцию, – только ты не слышишь…
– Может быть, я и не хочу, – ответила она терпеливо и снова посмотрела на него так, что сердце у него сладко сжалось. – Может, мне ничего этого не надо?
– Ты обиделась? – спросила он, ничего не понимая, и взял её за руку. – Ну скажи, я всё приму.
– Ничего ты не примешь, если до сих пор не принял, – с какой-то разочарованием в голосе произнесла она и закусила губу.
Он уже знал эту её привычку, и она казалась ему милой и непосредственной. Господи, подумал он, тоскуя безмерно, ну почему я такой несчастный и почему мне никогда-никогда не везёт с женщинами, которые мне нравятся, и почему женщины придумывают сложности в жизни, которых я не понимаю.
– И всё-таки?.. – спросил он, смутно догадываясь, что причиной всему то, что произошло полтора дня назад.
– Ладно, если тебе так хочется, но ты сам напросился.
– Ничего, я вытерплю, – промямлил он, ненавидя себя в этот момент так, как можно ненавидеть только врага.
– Я воспользовалась тобой! – произнесла она, глядя ему в глаза.
– Как?.. – переспросил он, чувствуя себя таким опустошённым, словно из него враз ушла вся сила.
В голове аж зазвенело, и целое мгновение показалось, что он находится не здесь, в комнате разорённой девятиэтажки, а где-то в другом месте, и смотрит оттуда на самого себя – слепого и яростного одновременно.
– Ну как тебе толковее объяснить! – воскликнула она ещё раз, глядя на него ненавистными глазами.
– Попытайся, – терпеливо попросил он, полагая, что всё уже безнадежно, что он всё понимает, что всё растворилось, умерло и унеслось в пространство и в чистое весеннее небо.
– Я очистилась с помощью тебя! Ты хороший, чистый, порядочный, с принципами, но я тебя не люблю! – ещё яростней выпалила она.
– Ах… вот в чём дело… – его прошибло словно током. – Извини… не сообразил… исправлюсь… пардон…
Он стиснул зубы и отступил на шаг. Всё встало на свои места. Мир приобрел четкие очертания, с понятными правилами, которые он знал назубок. Ну и хорошо зло подумал он, ну и ладно, пусть будет так. Только сердце почему-то ныло, не в силах расстаться с мечтой и надеждой.
– Ничего… бывает… – произнесла она ему вслед, как показалось ему, с сарказмом и насмешкой.
Он вылетел из квартиры красный, как рак. Всё, думал он, чтоб я ещё когда-нибудь давал волю своим чувствам. Теперь только, когда кто-то в меня влюбится, но так, чтобы я был уверен на все сто, нет, на все сто двадцать процентов! И то ещё погляжу!
Сашка Тулупов, как верный ординарец, вышагивал перед подъездом. Увидев Костино лицо, он отшатнулся:
– Там тебя этот… как его… Вяткин разыскивает.
– А где Божко? – спросил Костя и почувствовал, губы у него жесткие, как подметка.
– Не знаю, где-то шляется, – Сашка растерянно оглянулся, словно он был виноват в том, что Божко пропал.
– Так, – сказал Костя, – найди его, и уезжаем!
– Куда? – удивился Сашка.
– Как куда? Поедем туда! – Костя, не задумываясь, махнул рукой в сторону темнеющей степи.
– Ладно… – расстроенным голосом произнёс Сашка. – Пойду поищу. Чего ехать-то на ночь глядя?.. – проворчал он. – Отдохнули бы, выспались бы, а завтра по утру и махнули, куда тебе хочется.
– Иди, иди, ковбой, – велел Костя, ощущая, как лицо у него постепенно оживает. Мертвыми оставались только губы. – Найдёшь, приходите, я буду в кафешке. Ах, да! Стой, ковбой!
Сашка остановился, как вкопанный, и с надеждой посмотрел на Костю.
– Водка у нас есть?..
– А-а-а… – удивленно протянул он, – в машине бутылка… как обычно, НЗ.
– Ну всё, иди, иди… – сказал Костя и отправился искать машину, но хоть убей, не мог вспомнить, где они её оставили.
Он обошел квартал три раза. Треугольная бутылка водки марки «премиум» действительно валялась в углу под задним сидением. Тулупов оказался запасливым, как старшина на войне. А ещё там валялся круг «краковской» колбасы и кусок сыра.
Костя свинтил пробку и попробовал пить из горлышка, но ничего не получалось, потому что на бутылке стоял дозатор. Тогда, испытывая страшное желание напить, он отправился в кафешку.
Вечером прошел короткий весенний дождь, а ночью даже сверкали молнии и акация пахла так, что кружилась голова.
***
Утром, в предрассветном тумане они садились в машину. Игорь, как показалось Косте, хитро улыбнулся и словно невзначай спросил:
– А где Завета?..
Гад, подумал Костя, гад… урвал своё и издевается.
– Не знаю, – буркнул он, краснея, и, конечно, выдал себя с головой. – Наверное, она не собирается ехать дальше? – и посмотрел на Игоря. Лицо его ничего не выражало. Косичка висела уныло, как измочаленная плеть.
– Ах, да… да… – вспомнил Игорь, – что-то она мне такое вчера напела.
Костя едва не уточнил, когда вечером или утром? Если вечером, то из-за него, а если ещё утром, то, значит, она заранее всё спланировала и выяснение отношений тоже.
Прибежал запыхавшийся Сашка с «сонькой» и новыми аккумуляторами.
– Свои зарядил и новые достал… – похвастался он
Как и где он их выклянчивал, всегда оставалось великой тайной. Сашка никогда не открывал своих источников, а только хитро улыбался. Костя, разумеется, догадывался, что Сашка на любых позициях первым делом отправляется к связистам в надежде выпросить что-нибудь стоящее.
– Ах! – встряхнулся, как большой пес, Игорь. – Хорошо! Выспался я сегодня, будто снотворное принял.
Костя тяжело посмотрел на него, но так и не понял, что Игорь имел под словом снотворное, если то, о чём он подумал, то так тому и бывать, и слава богу, что Завета не едет с
