обращаясь к Сережке. - Садись, не обращай внимания.
В третьем классе, заметив, что на арифметике Сережка заглядывает ей через плечо в тетрадку, она прикрыла лист рукой и прошептала:
- Списывать не дам. Хочешь, я после уроков могу тебе помочь с домашней работой?
Он кивнул.
Почти каждый день они оставались в классе, и Надя пыталась вложить ему в голову премудрости, которые творятся в этом мире с цифрами и числами, но то ли бедолага не способен был постичь эти сложности, то ли у Нади не хватало педагогического таланта.
Так и тянул он этот тяжкий груз вычислений максимум на «между двойкой и тройкой».
Другой раз и тоже в туалете одноклассники покрасили пучок его волос на макушке зеленой краской, а потом в коридоре и классе плясали вокруг него и распевали:
- Лу-ко-ви-ца за-мор-ская! Лу-ко-ви-ца за-мор-ская! Лу-ко-ви-ца за-мор-ская!
Надя увела его в столовую, где перед дверью был ряд раковин, и отмыла его волосы, благо, что краска была акварельная. Но он все равно ждал, что в какой-то момент она встанет в круг с остальными и начнет над ним смеяться. Он опасался ее, он тянулся к мальчишкам. Чем больше они над ним издевались, тем сильнее его тянуло стать равноправным членом их компании.
Когда он перешел, хотя и с трудом, в четвертый класс у них появились отдельные учителя по каждому предмету. Больше всего ему понравилась Елена Борисовна – учительница по русскому языку и чтению, уж очень она была похожа на его маму, такая же тихая, худенькая, со светлыми волосами и печальными глазами.
Учителем математики стал Ворчунов Николай Семенович – невысокий, жилистый мужчина с седыми волосами и в проволочных очках. Он всегда носил один и тот же галстук и серый, как школьная форма, костюм, за глаза все ученики в школе звали его, естественно, Ворчуном.
Ворчун вел беспощадную войну с кражами, процветающими в школе.
Сначала пропадали деньги и всякие мелочи из карманов в гардеробе, поймать воришек не удавалось, но постепенно все ученики привыкли ничего не оставлять в карманах верхней одежды. Тогда кражи перешли в открытые поборы. Старшеклассники отбирали у малышей деньги, выдаваемые родителями на завтраки, те, кто не отдавал добровольно, помечались разбитыми носами и синяками. Добиться у малышей показаний не представлялось возможным, все были запуганы и иногда решались пожаловаться только родителям и то без имен и фамилий. Ворчун грозился привлечь к делу милицию, вывести негодяев на чистую воду и обеспечить им оформление привода в отделение, благо оно было в двух шагах от школы.
После первых десяти дней занятий он вызвал к себе Соню и предложил ей:
- Если вы не против, я бы хотел дополнительно позаниматься с Сергеем, иначе ему будет не закончить школу.
Соня низко опустила голову, боясь взглянуть на учителя, она их с детства не то чтобы боялась, но чувствовала себя жутко стесненной в их присутствии:
- У меня нет денег на это, - пролепетала она, да так тихо, что Ворчунов еле расслышал, а, поняв, о чем она, рассмеялся.
- Вы меня не правильно поняли. Я хочу ему помочь, деньги здесь не причем. Просто у меня каждый день, как минимум, шесть уроков, плюс всякие мероприятия школьные. Мне было бы удобно, чтобы Сережа приходил ко мне вечером домой, и мы бы с ним хотя бы два-три часа в неделю занимались. Я не вижу причин сомневаться в том, что он сможет переломить свой страх перед моим предметом.
Соня вскочила из-за парты, за которую села напротив учительского стола, и начала быстро кланяться Николаю Семеновичу:
- Спасибо вам, огромное! Спасибо!
Он испуганно встал и, ухватив ее за плечо, заставил прекратить кланяться. А ей показалось, что забрезжило что-то розовое, как тогда, когда был Олег.
- Что с вами? Успокойтесь! Это же естественно помочь детям.
И начал Сережка то раз, а то и два раза в неделю ездить к Ворчуну в его комнату в коммунальной квартире на проспекте Ленина в каменном доме возле рынка. Раньше рынок был на Ленина, почти напротив улицы Красных Командиров, где сейчас стоит большой дом с магазинами и банком.
Они занимались математикой, пили чай с сушками, иногда просто разговаривали.
- Так у меня ничего и не получается, - тяжко вздохнул Сережка над нерешенной задачей.
- Почему же ничего? Первая же получилась. Надо усилиться в своем труде, и начнет получаться больше. Если не опускать руки, то человек на многое способен.
- А зачем? Мы же все умрем.
- Умрем, конечно, - удивленно поднял брови учитель, - Но это произойдет очень нескоро, а до этого надо жить, а значит надо трудиться.
- Жить? Долго? Жить долго, чтобы умереть?
- Но жизнь – это же самое дорогое, что дано человеку…
- Зачем? Чтобы столько лет мучаться, а потом еще и умереть? Может лучше, если бы она была короче?
- Если ты будешь жить недолго, ты принесешь большую боль твоим близким, маме, например. Ты же любишь маму и не хочешь приносить ей несчастье?
- Я ее люблю, очень люблю, я даже на нее не сержусь, не обижаюсь.
- За что тебе на нее обижаться?
- За то, что она меня родила, что я появился здесь среди людей. Я не сержусь на нее, она же не знала, каким я буду, каким я стану…, как мне будет тяжело, как все вокруг меня будет не для меня. А, вдруг, ей будет лучше, если бы меня не было, она бы так не расстраивалась, не волновалась, не плакала бы по ночам, я же слышу. Может, я приношу ей несчастье, потому что еще живу?
Николай Семенович смотрел на маленького человечка и не знал, что ему сказать, в голове крутились какие-то заученные правильные фразы, вдолбленные в мозг годами учения и повышения квалификации.
Однажды, в день, когда должно было состояться очередное дополнительное занятие, Сережка увидел на последней перемене, что Семен Николаевич, поспешно натягивая на ходу плащ, выскочил из школы.
Подумав, что тот пошел домой раньше, мальчик решил, будет лучше пойти на занятие сразу после школы, а не ездить сначала домой и не терять зря столько времени.
На его звонок обитую дерматином дверь открыла пожилая соседка Ворчунова:
- Ты к Николаю? – спросила она, приглядываясь к гостю.
- Да.
- Проходи, знаешь где?
- Да.
Он прошел по длинному темному коридору, заставленному шкафами, коробками, велосипедами и лыжами. Лампочка висела только вначале, около входной двери, поэтому остаток пути мальчик, хоть и знал его хорошо, проходил на ощупь. Тихо постучал, и ступил на порог комнаты учителя.
Занавески были задернуты, но в свете пробивавшегося сквозь них весеннего дня он увидел что-то странное. На кровати у стены происходила какая-то возня. Приглядевшись, он увидел, на кровати Ворчуна и какую-то женщину, Николай Семенович, лежа сверху, как показалось Сережке, извивался под одеялом, уткнувшись лицом в шею женщины, а она достаточно громко стонала.
На мгновение оторопев, мальчишка, опомнившись, выскочил назад в коридор и тихо прикрыл дверь. Сначала он хотел убежать, но, подумав, решил остаться, и сел на старый табурет, стоявший за шкафом в коридоре.
Ждать пришлось долго, но вот за дверью комнаты послышалось движение, шаги, какие-то всхлипы, наконец, дверь открылась и вышли двое. Глаза Сережки окончательно привыкли к полумраку, и он узнал и Семена Николаевича, и его спутницу – руссичку, Елену Борисовну, которая, как показалось мальчику, плакала. Взрослые ушли по коридору, хлопнула входная дверь, назад вернулся Ворчун и только теперь заметил, забившегося в угол ученика.
- Ты давно здесь? – спросил он.
- Нет, - ответил Сережка.
- Заходи, - Николай Семенович распахнул дверь в комнату, вошел первым, раздернул шторы, поправил покрывало на кровати и сел к столу. - Есть хочешь?
- Нет.
Дрожа всем телом от волнения, Сережка не сдержался и спросил:
- А вы обижали Елену Борисовну?
Николай Семенович впал в задумчивость. Связь его с Еленой, продолжалась уже три года, и как все тайное в последнее время и эта связь стала явной, получился скандал, который не постеснялся вынести на суд общественности Еленин муж. Тяжкий разговор состоялся у Ворчунова с директрисой школы. Как вы могли? Семья – ячейка общества! Мать двух детей! Уважаемый муж! Пример ученикам! Ну и все в том же духе. Сегодня у них с Еленой было последнее прощальное свидание.
- Наверное, да, - тяжело вздохнув, прервал паузу Николай Семенович.
- Зачем? Она же слабее вас.
- Да, слабее. И я виноват в том, что дал волю своим чувствам, которые в результате привели к тяжелым для Елены… Борисовны последствиям, - он не понимал, как объяснить ребенку.
А Сережка думал совсем о другом.
О том, как Елена Борисовна похожа на его маму, и почему в этой жизни обижают только его, его маму и людей похожих на них? Зачем Николай Семенович делал больно и мучил ее? Неужели только потому, что она похожа на маму и потому, что она такая же слабая, и ее некому защитить?
Путаница мыслей совсем измучила Сережку, а сердце пронзила острая обида на учителя, ведь мальчишка же так его уважал, почти любил и так доверял, а оказывается он не лучше других, даже хуже, потому что притворяется хорошим, добрым, а сам…!
Занятие получилось какое-то нервное и скомканное.
На следующий день на большой перемене, сидя на скамейке рядом с компанией ребят постарше, Сережка услышал, как Леха Плейшнер сказал кому-то из приятелей:
- Ворчун-то еще и с руссичкой крутит.
У Плейшнера была, конечно, настоящая фамилия – Степанов. Но когда ему кто-то из десятиклассников размазал на голове липкую ириску, и пришлось ему выстричь часть слипшихся волос, приятели вспомнили вышедший год назад фильм о нашем крутом разведчике и нарекли Леху новой кликухой.
- Да. Он делает ей больно, - неожиданно влез в разговор Сережка.
- Чего, чего, малявка? Что ты там пищишь? – наклонился к нему Плейшнер, да и остальные обернулись, с удивлением глядя на малыша, лезущего во «взрослые» беседы.
Все еще находясь под впечатлением вчерашнего открытия и не проходящей обиды, Сережка не мог удержаться, его все еще распирало возмущение от сделанного накануне открытия, о готовности Николая Семеновича обидеть слабого.
- Он ее кусал за шею, а она плакала, - выпалил он.
В это время к компании подошел старший брат одного из ребят - Василий Белов, недавно вернувшийся из армии, и теперь являвшийся грозой для любого, кто попытается покуситься на главенство в школе компании, в которую входил его младший брат – Петька, Леха Плейшнер, Иван Выходцев и еще несколько мальчишек.
Сережка рассказал, свидетелем чего он стал.
Василий, заметив, что Леха хочет что-то сказать, дернул его за рукав и скомандовал:
- Так, парни, пошли разговор есть, дайте этому отдохнуть, перемена у него.
Когда Сережка возвращался с автобуса домой и проходил через «Ленинградец», от навеса над теннисным столом подбежал Плейшнер и крикнул:
- Эй, Серега, куда торопишься?
- Домой, - удивился мальчик тому, что кто-то вообще знает его нормальное имя.
- Пойдем к нам, одному-то скучно, - предложил Леха, взявшись за плечо Сережки и повернув его в сторону навеса.
Там сидело человек десять ребят, асфальт вокруг скамеек был заплеван и забросан окурками, на столе валялись ракетки и пара шариков. Со всех сторон послышались приветствия, Сережку усадили на одну из скамеек, кто-то, откусив кусок картонного мундштука беломорины, протянул бычок малышу:
- На, затянись, - и вставил окурок ему в зубы, Сережка вздохнул, резкий дым попал в горло и вызвал
