двери. Дождался, когда в очередной раз прихватило живот у Сережки, собрал соседских мальчишек и девчонок и показал аттракцион.
Потянул за бечевку, щеколда опустилась, и дверь открылась, явив хохочущей компании малыша свесившего ноги, на которых болтались спущенные штаны и трусы, и деловито ковырявшего в носу.
Сначала оторопел Сережка, но потом неуклюже спустился на пол, взялся за ручку двери, пытаясь ее закрыть, но в этот момент Сенька еще раз сильно дернул бечевку, и полетел малыш в грязную лужу, встав в ней на четвереньки и выставив напоказ сою голую попу.
Веселью не было удержу.
Сережка заревел от обиды, попытался встать, но запутался в штанах и растянулся в луже уже во весь рост.
Как-то летом у одних из соседей по дому поселилась семья дачников, в которой была маленькая девочка, возраста Сережки. Первые дни она с удовольствием играла с ним, пока не познакомилась с остальными детьми, и тогда уже переняла у них издевательски-насмешливую манеру общения с ним. Как волчонок, который, если отбивался от стаи, мог поиграть и побеситься даже и с зайчонком, но в присутствии членов стаи ему пришлось бы загрызть недавнего приятеля по играм.
Полюбил Сережка ходить к конюшне, благо до нее от двора было метров пятьдесят.
Там он облюбовал стопку ящиков, на которую если забраться, то окажешься прямо перед маленьким окошком, забранным ржавой решеткой и с выбитым стеклом, а за окошком было стойло Белки. Кобыла покорно стояла днями и смотрела в это окошко на улицу, а Сережка стоял на ящиках и смотрел в красивый, очень добрый и теплый глаз кобылы. Иногда он рвал траву вокруг и просовывал ручку сквозь решетку, кормя Белку, но чаще просто смотрел ей в глаз, так он мог простаивать часами.
Со временем он решил, что он подружился с Белкой, потому что она его не обижала и не пыталась убежать, и тогда он начал с ней разговаривать, а когда кобыла встряхивала головой, отгоняя надоедавших гнусов, он думал, что она с ним соглашается.
Только ей он рассказал о том, как он мечтает играть с остальными ребятами.
В это время ребята, что были постарше, увлеклись игрой в «индейцев», тогда это стало даже более популярно, чем игра в «войну», в которой никто не хотел быть «немцами».
В густом кустарнике, тянувшемся вдоль дороги от конюшни мимо кузницы к Среднему, были проделаны тайные ходы. На ветвях большой плакучей ивы на краю двора создан настил – пункт наблюдения, а ствол ивы превращен в столб пыток, срезанные с удочек лески превратились в тетивы, а потерянные голубями перья ценились вообще на вес золота.
И вот как-то заигравшаяся ребятня стащила с ящиков у конюшни обомлевшего от неожиданности Сережку, отнесла его к иве, привязала к дереву и начала сначала с дикими воплями плясать вокруг, а потом кто-то первый пустил в пленника стрелу, а следом присоединились и остальные. Веточки стрел не были очень уж острыми, и их удары не были слишком болезненны, да и расплакался Сережка больше не от боли, а от страха, зажмурился и заревел, чем еще больше раззадорил «краснокожих». У кого-то явилась мысль о пытке огнем. Недалеко от ног несчастного пленника сложили кучку хвороста и подожгли его, дым сильно щипал глаза, ногам стало жарко, и тогда уже взвыл Сережка во весь голос. Неизвестно чем закончилось бы развлечение, но услыхала его Соня, развешивавшая белье во дворе, прибежала, раскидала ногой костер, отвязала сына, подняла на руки и обнаружила, что бедный ребенок потерял сознание.
Принесла его домой, уложила на кровать, он пришел в себя, а она как в забытьи сидела, смотрела на него, находясь в жутком трансе от одной только мысли, что его может когда-то не стать.
- Мама, а где я был? – спросил ребенок.
- Здесь, - удивилась она.
- Нет. Я был там, а теперь здесь, а между? Я умирал?
- Нет, Чиполлинка, не умирал, ты просто очень напугался и потерял сознание.
- А что это такое – сознание?
- Ну, это, когда ты все видишь, слышишь и чувствуешь, а когда его теряют, то будто засыпают.
- Если я умру, я потеряю сознание?
- Не умрешь, не говори так. Еще долго, долго будешь жить.
- Но потом умру?
- Все умирают.
- А там, в умирании, там страшно?
- Этого никто не знает, но я думаю, что там не страшно. Там тихо и спокойно, там может счастье.
- Там не обижают?
- Нет.
- А почему они меня обижают?
Соне показалось, что все вокруг подергивается красным цветом, но силой воли она гнала от себя недостойную мысль о мести.
- По-глупости. Они еще маленькие и глупые.
- Значит и я глупый?
- Глупый не в смысле дурак, глупый в смысле мало еще знаешь, будешь расти, будешь все новое и новое узнавать.
- А те, кто много-много узнает, не обижает?
- Нет. Когда человек испытает боль, или его обидят, он не будет другим делать больно, не будет обижать слабых.
- Я никогда не обижу слабых…
- Вот и слава Богу!
- …потому что я самый слабый! - и такая отчаянная печаль прозвучала в его голосе, что непрошенные слезы потекли по маминым щекам. - Не возьмут они меня к себе никогда! – а на этом выводе уже заплакал и ребенок.
Летом семидесятого произошло два трагических случая.
Сережка сломал руку.
В питомнике на краю оврага на прикрытой от глаз посадками молодых кленов полянке росла старая высокая сосна, имевшая на высоте метров двух с половиной толстую ветку, уходящую в сторону от ствола почти под прямым углом, так что напоминала сосна человека, стоящего у края дороги и «голосующего», пытаясь поймать такси.
Кто-то уже давно придумал соорудить на этой сосне опасные качели. Один конец веревки закрепили на верхней ветке, а к другому концу привязали палку, образующую сиденье. Длина качелей была рассчитана так, что если вы садитесь на палку, держась за веревку, и поднимаете ноги параллельно земле, то расстояние от земли до вашей пятой точки не более двадцати-двадцати пяти сантиметров. А весь аттракцион состоял в том, чтобы, забравшись на ветку-руку, сесть на палку, вцепиться в веревку и оттолкнувшись от ветки, задрав ноги, испытать на себе ощущение свободного падения, которое, когда сердце уже заходилось, обрывалось рывком над самой землей, а в продолжении долгое раскачивание с взлетом на такую высоту, что можно было увидеть кузницу и конюшню.
Вот на эти качели и привели шутники постарше Сережку.
- Эй, Чипа, хочешь стать нашим корешем?
У малыша загорелись глаза от восторга перед такой перспективой.
- Давай, покачайся и будешь своим.
Ему показал один из заводил как надо пользоваться качелями. Глядя на взмывающего вверх и срывающегося вниз мальчишку, пролетающего так низко над землей, что поднимались под ним облачка пыли, Сережка с ужасом понимал, не стать ему корешем, ему было отчаянно страшно. Но от него не отставали, затолкали на ветку, закинули веревку и начали подбадривать, давай, мол, не дрейфь.
В это время наверху сосны спрятался один из компании, и когда Сережка уже стоял на ветке, ослабил узел, удерживавший верхний конец качелей.
Сережка зажмурился и прыгнул. Удар был такой страшный, что он несколько секунд не мог даже вздохнуть и боялся открыть глаза. Вокруг гремел хохот.
В поликлинике сказали, что в левой руке трещина. Положили гипс.
Он не рассказал маме, что случилось, сказал, что поскользнулся в овраге. Больше всего на свете он боялся, что мама запретит ему водиться с остальными ребятами, если вдруг они когда-то решат с ним знаться.
В это же лето умер Константин Кулешов, не перенеся второго инсульта.
Не стало у Сережки деда, убрала мама из комнаты ширму и начала собирать Сережку в школу, пора было идти в первый класс.
Наступило первое сентября.
В новенькой форме, с левой рукой на перевязи, держась за маму, шел Сережка к автобусу. Дождались триста второго, все же на копейку дешевле, не пятак, а всего четыре. Доехали до школы, торжественная линейка и в класс.
За одну парту с ним посадили курносую белобрысую девчонку Надю.
На последнем уроке захотелось Сережке в туалет, да так сильно, что он даже зажмуривался, борясь с природой. Как же быть, рука одна, и вспомнил он, с каким трудом застегнула утром ему мама пуговицы на штанах с неразработанными еще петельками. Не дотерпел он, и набралась под партой солидная лужица.
Сначала кто-то из сидевших сзади заметил, начал показывать пальцем и хихикать, потом уже смеялся весь класс. Поняв в чем дело, учительница вывела его из класса, приговаривая:
- Беги, Сереженька, домой. Ничего страшного, не расстраивайся так.
- Мне маму ждать, - ответил он.
- Ну, подожди внизу, в раздевалке.
За спиной раздались поспешные шажки, подбежала Надя:
- Я с ним.
- Нет, девочка, тебе надо на уроке остаться, - возразила учительница.
- Нет. Раз нас вместе посадили, мы должны друг друга поддерживать, - и, не оборачиваясь, побежала за Сережкой вниз по лестнице. В раздевалке села на соседний стул и дождалась вместе с ним Соню.
Вечером мама надрезала края петелек на школьных брючках, а чрез три дня сняли гипс, но кличка «ссыкун» прилипла навсегда.
Приноровилась Соня, чтобы не отпрашиваться с работы, сажать Сережку в автобус к дяде Коле Ропшину. Устремлялся Сережка под никелированную трубу, прилипал носом к лобовому стеклу, как вперед смотрящий на пиратской шхуне из книжек, прочитанных ему мамой. На остановке «Школа» дядя Коля никогда не трогал автобус с места, пока мальчонка не перебежит дорогу и не нырнет в кусты, чтобы вынырнуть из них уже у ступеней школы за спиной памятника Ленину.
Занимался он много, с русским было все хорошо – врожденная грамотность и легкое понимание языка, с чтением тоже проблем не было, а вот с арифметикой была ну просто беда.
Как-то весной на перемене он бродил по школьному двору. Подошли четвероклассники:
- Эй, луковица, ты чей?
Он не понял, пожал плечами.
- Где батька твой? – уточнили вопрос.
- У меня нет папы.
- А откуда же ты взялся?
- Меня маме аист принес.
- Ха, - со знанием дела ответил мелкий знаток, - его мамке аист этого шибзика, видать, клювом сделал. Спроси у мамки, понравилось ей?
В ответ дружный молодецкий хохот.
Вечером перед сном, лежа под одеялом и наблюдая, как Соня гладит белье, спросил:
- А где мой папа?
Она замерла с поднятым утюгом в руке, осторожно поставила утюг на подставку, зачем-то вытерла руки передником, вздохнула и, подойдя, села на край своей постели, где теперь Сережка спал один. Как всегда, когда она волновалась и терялась, свет вокруг окрасился холодным подрагивающим голубоватым цветом.
- Твой папка далеко на Севере. Он работает там, добывает полезные ископаемые.
- Зачем?
- Чтобы у нас здесь было светло, чтобы в школе у тебя было тепло, чтобы ты не мерз и не болел. Он думает о тебе, он заботится о тебе и поэтому должен там работать.
- А почему другие там не работают?
- Все где-то работают. Вот дядя Коля работает, чтобы возить детей и взрослых, я работаю, чтобы было чисто в библиотеке, чтобы книжки лучше сохранялись и такие как ты могли узнать много всего интересного про наш мир и всех, всех людей других.
Как-то раз Сережку поймали несколько одноклассников покрупнее в туалете, двое держали, а третий, набрав в ладошки воды из-под крана, с усердием поливал Сережкины брючки. Когда он вернулся в класс, все вокруг стали зажимать носы и отскакивать от него:
- Ссыкун!
Надя встала рядом с ним, достала из своего ранца носовой платок и обтерла ему штаны:
- Молчите, дураки! – крикнула она, и
