взвалил безвольное тело себе на плечо, пошатнулся, расставил ноги пошире, глубоко вздохнул, распрямился и двинулся, тяжело шагая, к выходу.
- Марко, ты же помнишь! – кто-то крикнул ему вслед.
- Конечно, ребята, это святое.
Он несколько раз останавливался, взбираясь на скалу. Однажды его так качнуло назад, что мне показалось, что он падает, но он удержался, дошел до машины, кивнул мне головой, чтобы я открыл заднюю дверцу, и очень аккуратно погрузил Бласа на заднее сиденье. Тот поворочался, перевернулся на спину и громко захрапел.
Перекурив над обрывом, мы сели в машину и неспешно поехали в сторону поселка.
- Что ты должен помнить? – полюбопытствовал я.
- То, что никому нельзя говорить, где я его нашел.
- Почему?
- Все мужчины De pescadores знают эту пещеру, но про нее не знает ни одна женщина. Это закон. Это святое.
Мне вспомнились ряды бетонных питерских гаражей. Видимо, это были наши местные пещеры, они были также святы, хотя про них и знали все. Несмотря на это, гаражи были святым местом, где мужчины могли позволить себе глоток свободы. Как все же мы одинаковы, хотя и живем на разных концах света!
Машина остановилась у аккуратного, ухоженного дома с клумбами цветов перед фасадом. Окна были темны.
Марко вытащил Бласа, опять взвалил его на плечо и, распахнув дверь, скрылся внутри дома.
Вышел он через пару минут:
- Можно уезжать на доклад и за деньгами. Он до утра не проснется.
«Cafe del Mar» располагался в центре поселка.
Над его крышей уже сгущались сумерки, когда мы припарковались на небольшой площадке перед входом.
Вошли в зал, там было тесно и шумно. Множество мужчин сидели за столами, толпились у стойки, стояли у стен. Все говорили одновременно, казалось, не слушая друг друга. Все горизонтальные поверхности были заставлены бутылками, рюмками, пивными бокалами, винными стаканами, пепельницами. Под потолком плавало облако табачного дыма.
Протолкавшись к стойке, Марко громко крикнул:
- Маркиза!
Она вышла из двери, спрятанной между стеллажами с винными бутылками.
Хозяйка ресторана была женщиной лет пятидесяти, достаточно стройной, с длинными темными волосами, собранными в пышный хвост на затылке, веселыми, даже озорными карими глазами, ярко накрашенными пухлыми губами и длинным, заостренным к концу носом. На ней было темное платье, с повязанным поверх него клетчатым передником.
Она облокотилась на стойку напротив нас, слегка поклонилась в знак приветствия, закачались в ушах серьги в виде огромных золотых колец:
- С удачей?
Марко утвердительно кивнул.
Она оглянулась на настенные часы, висевшие у нее за спиной, что-то прикинула и ответила:
- Минус пятнадцать минут. Это время пока ты ехал от моего дома сюда. Это уже не входит в оплату. Задание было закончено, когда ты доставил его домой.
- Хорошо, скряга, - улыбнулся Марко, - и налей. Знакомься – это Вадим.
Она, немного откинув назад голову, будто оценивая, посмотрела на меня:
- Турист?
- Мой друг.
- Тогда, как тебе.
Она поставила на стойку две рюмки, достала откуда-то снизу бутылку без опознавательных знаков и налила нам.
Марко поднял свою рюмку, подмигнул мне:
- Все надо испытать!
Я выпил.
Дыхание вернулось скоро, наверное, не прошло и пары минут, но слезы еще долго мешали ориентироваться.
Марко хохотал, хлопая меня по плечу:
- Со вступлением в клуб почитателей Маркизы!
Пока я промаргивался, Марко получил с Маркизы причитающийся гонорар, спрятал его в задний карман джинсов, поднял с пола пакет с рыбой и протянул его хозяйке ресторана:
- Будь любезна, зажарь нам это, чтобы мы могли после концерта не спеша посидеть на террасе. Нам надо будет еще бутылочку или, - он с сомнением посмотрел на меня, - или две. Моего любимого. Ты же помнишь.
- Марко, я помню вкус каждого, кто хоть раз переступал этот порог.
За нашими спинами началось какое-то движение.
Я оглянулся.
Посетители расступались, сдвигались ближе к стойке, отодвигали столы, освобождая место для пятерых мужчин в атласных свободных черных рубашках и красных косынках, повязанных на шеях. Трое из них были с гитарами. Им подали стулья. На зал опустилась тишина, первые касания струн пронизали ее неспешной мелодией.
Низкие голоса, поочередно вступая, нарастая, заполнили все пространство.
Медленный размеренный ритм песни качал меня, как на волнах. Незнакомые слова, казались понятными, они создавали настроение, которое не нуждается в точных значениях. Я поддался магии суровой печальности рыбацкой песни.
Как же это было красиво, мужественно и одновременно чувственно.
Тишина в зале не нарушалась даже в коротких перерывах между песнями.
Я был очарован!
Но все прекрасное когда-то заканчивается.
Музыканты поклонились и хотели уже покинуть импровизированную сцену – часть зала у стены без окон, но кто-то крикнул:
- А нашу?!
Исполнители переглянулись. Один из гитаристов провел рукой по струнам, второй тихо взял аккорд, третий заставил пальцами левой руки стонать струны на высокой ноте, и зал угрюмым хором затянул протяжную песню.
- Это, вроде как, гимн De pescadores. «Моя рука всегда будет готова тебя спасти, я всегда уверен, что ты радом» и в том же роде, - попытался Марко перевести мне, склонившись к моему уху, но я отмахнулся, смысл был понятен и без всякого перевода.
Слушатели-исполнители встали, положили руки на плечи друг другу, медленно раскачиваясь в такт своим же голосам.
Я заметил, что глаза наиболее старых посетителей увлажнились.
Песня была очень длинной и оборвалась в тот момент, когда казалось, что больше не будет возможности терпеть напряжение вибрирующих нервов.
Наступила тишина.
И, вдруг, хлопнула дверь, и между слушателями и гитаристами явилась Маркиза: в волосах алая роза, темной платье сменено на яркую, красную блузку и светлую юбку с тремя воланами ниже бедер.
Она сделала знак музыкантам, вскинула чуть согнутые в локтях руки над головой и громко щелкнула пальцами, медленно оторвала от пола одну из ног, обутых в черные туфли на толстом каблуке, и ударила этим каблуком по доскам пола одновременно с первым резким и громким аккордом.
Гитары бесновались, рассыпая вокруг радугу отчаянных звуков.
Каблуки обрушивались на пол все сильнее и сильнее, ладони над головой отбивали ритм, тело, плавно изгибаясь, медленно вращалось вокруг собственной оси.
Сначала робко, а потом все более решительно зрители, кажется, непроизвольно, поддавшись волшебству танца, начали хлопать в ладоши, следуя за нарастающим ритмом. Он ускорялся и ускорялся. Уже было не различить ног танцовщицы, их движения слились в единый фон мельканий, руки не успевали разлепиться перед тем, как опять соединиться, тело уже напоминало волчок, воланы подпрыгивали и ниспадали как попрыгунчик.
«Все! Все! Быстрее уже нельзя!» - и именно в момент, когда пришла в голову эта мысль, гитары резко смолкли одновременно с последним ударом каблука.
Раскрасневшееся, покрытое испариной лицо Маркизы было обращено к зрителям, она сияла. Зал взорвался аплодисментами.
Танцовщица поклонилась и ушла в дверь между стеллажами, а уже через три минуты вернулась в темном платье, клетчатом переднике и без розы в волосах:
- Ребята, мне кажется, пришла пора поднять бокалы за наших гостей-музыкантов.
Зал опять заполнился шумом и сутолокой, как будто и не творилось тут совсем недавно волшебство.
Мы сидели на террасе напротив друг друга на грубых деревянных скамьях по разные стороны стола, придвинутого к стене ресторана, над нами висела неяркая лампа и ночное небо, усеянное звездами. Полумесяц, немного склонившись, с завистью заглядывал в наши тарелки. Теплый, влажный ветерок приносил гул прибоя.
Рыба, действительно, оказалась прекрасной. Ром тоже не подкачал.
Из ресторана расходились по домам посетители, не забывая перед тем, как спуститься с террасы, подойти к нам и попрощаться:
- Спокойной ночи, Марко!
- Марко, ciao!
- До свидания, Марко!
- Марко, рад был тебя видеть!
- Удачи, Марко!
Поток уходивших иссяк.
- Удивительно, они все тебя знают, - сказал я.
- Ничего удивительного, - ответил Марко, отодвигая пустую тарелку, - здесь все всех знают.
- Нет, я не о том. Я тоже дома знаю большинство соседей в лицо, но я не знаю всех имен.
Марко усмехнулся:
- Меня по имени здесь начали называть лет десять назад. Это через несколько лет после моего возвращения. До этого я был – сын Джермана.
- Не понял.
- Джерман – это имя моего отца. Такая у нас традиция. Девчонки с самого рождения зовутся своими именами. Мальчишки, юноши, молодые мужчины называются сыновьями своих отцов до тех пор, пока не женятся или не совершат что-то значимое для соседей.
- Ты был женат?
- Нет. Я удостоился права носить свое имя десять лет назад, когда восстановил справедливость.
- Что ты сделал?
- Я сделал то единственное, чему меня, к сожалению, только и научила моя жизнь. Ничего другого я, как следует, делать не умею. Я же тебе говорил, что у меня все не как у людей.
Он закурил, резко проведя ладонью по винтовой пробке бутылки рома так, что пробка отлетела куда-то в темноту, налил нам в очередной раз.
- А что за справедливость?
- Я всегда считал, что нельзя штрафовать на сотню человека, который украл тысячу. Все должно уравновешиваться. Иначе этот человек поймет, что он оказался в прибыли. Я понимаю политиков, которые нам говорят по телевизору про гуманизм законодательства и, как ее, толерантность. Нет, я все понимаю, но я за тот закон, который приносит всем равные последствия за равные поступки. Я сделал то, что счел справедливым. Мои земляки согласились со мной. Они стали называть меня по имени.
- Я помню твои рассказы об отце. Он тоже так поступал? По принципу око за око?
- Да. Так поступают мужчины. Так он меня учил. Точнее не учил, он, вообще, меня не учил, он жил, как жил, не скрывая от меня то, как он живет. Из него воспитатель был еще тот! – усмехнулся Марко, задумался на минуту, а потом продолжил. – Там, в сторону Города, в моем детстве был туристический центр. Это в трех километрах от De pescadores. Теперь там уже город. Этот центр был кварталом бунгало, ресторанов, пляжей. Так вот, там был один дорогой ресторан. В нем официантки должны были ходить в фирменной униформе. Перед каждой сменой или после ее окончания они переодевались в специальной раздевалке. Она была в полуподвале. И там были такие узкие окна под потолком, на уровне земли. Ну, ты понял, мы у этих окон собирались во время начала и конца смены. Мы – мальчишки De pescadores – точно знали время всех смен. Это было здорово! Однажды, когда мы в ночной темноте склонились к ярко светящемуся окну, нас там застукал мой отец. Он случайно проходил мимо. Наверное, случайно. Мальчишки разбежались, надеялись, что он их в темноте не узнал. Я не побежал. Смысла не было. Он стоял надо мной и смотрел на меня. Мне тогда было уже тринадцать. Он стоял несколько минут, что-то обдумывая. Я уже приготовился к трепке. Но отец крепко взял меня за руку и поволок в другой конец этого туристического центра. Там был ночной клуб, а сзади бордель. Он усадил меня у двери и долго о чем-то говорил с хозяином борделя. Потом мы долго ждали. А потом этот хозяин вышел и сказал: «Она освободилась». Отец подтолкнул меня к двери, а хозяин проводил на второй этаж к одной из комнат. Я тебе могу сказать, что девственность я потерял в таких умелых
