Путь, или история одной глупой жизни...

теле-трёп-шоу), но и исподволь, хотя и достаточно напористо, культивировались. Вполне в духе агрессивно навязываемой жвачно-жующему рассеянскому обществу пресловутой и зловонной толерантности.
       Одно только отчасти утешало его, а оттого и несколько облегчало и согревало существование его в стылом этом, хотя и «зажигающем» беспрестанно, обществе последних времён. Это – слова Спасителя: « Горе вам, когда все люди будут говорить о вас хорошо! Ибо так поступали с лжепророками отцы их» (Лк 6:26).

       Единственное же, что осталось в нём неизменным, таким же, как у ребёнка – это горячее его и искреннее, хотя и усталое уже, но счастливое всё же, его сердце. И душа, всё так же свежо и тонко воспринимавшая Красоту. Ту самую, что когда-нибудь спасёт-таки этот мiр, согласно слову Русского классика-пророка.
       Не знаем, как мiр (хотя и не сомневаемся нимало в истинности великого этого слова), но его она – Красота богосозданная – спасала всю жизнь. Поскольку, по сути дела, всю свою глупую жизнь он и жил-то только ею.
       В ней одной, в чём бы ни выражалась она: в музыке ли – тонкой, светлой, тревожной, фундаментально-мощной, грустной, щемящей, – особенно и превыше всего любимой им; в пейзажах ли великолепно-прекрасного естественного мира, созданного вселюбивым изволением Божиим, или отражении его мозаичном в разнообразно-неповторимых творениях великих живописцев; в любых каких либо иных видах и формах её, созерцательных или чувственных, – находил он опору и утешение в скорбях своих земных. В ней одной только и черпал он все свои жизненные силы, необходимые для преодоления любых житейских невзгод.
       Одна только она – Красота – и делала его человеком. Образом и подобием Божиим. Всё остальное, как понял он сам о себе, тянуло его вниз, на дно, в преисподнюю. Он же, всю жизнь свою глупую, с самых младых ногтей, никак не хотел, упорно не хотел – интуитивно, наверное, – уподобляться животному сословию. Оттого, видимо, тянуло и влекло его неудержимо всё время вверх. Ввысь.
       То есть жил он – посреди неизменно гнетущей его мiрской всеобщности и в неизбывном диссонансе с нею – преимущественно переживанием чувства Прекрасного. Тонким переживанием. При всём том, что совершил, по большей части – импульсивно, в этой жизни великое множество неправильных, а иногда даже и вовсе уж некрасивых, поступков (в совершении каковых, правда, искренне потом раскаивался).
       И вот это Прекрасное, никогда не угасавшее в чуткой душе его, всегда было божественно чистой, светлой и ясной путеводной звездою его. И имея такую звезду, никогда не мог он позволить себе, вне зависимости от суровости или даже жестокости внешних жизненных обстоятельств, утратить то высокое, человеческое, что досталось ему от Творца. Он, скорее, готов был терпеть потери во внешнем, окружающем его, бездуховном, грубо материальном и изощрённо приспособленческом м iре (и терпел, и переносил, и переживал их многократно), чем утратить хотя бы самую малую толику того внутреннего богатства, что имел.
       Некоторые из людей непостижимым каким-то образом умудрялись замечать это. И ему, случалось, совершенно неожиданно говорили, совершенно посторонние люди, что он удивительно богатый духовно человек. В такие моменты нечастые, сопровождавшиеся, почему-то, спазмом горловым, думалось ему, что, наверное, всё-таки, несмотря на все сомнения свои многие, не совсем уж напрасно живёт он на этом свете…

       Он всегда, всю жизнь свою глупую, верил. Верил в хорошее, светлое, вечное. Верил в добро, в правду, в справедливость, в истину. И когда созрел до понимания Истины, понял он, что всё это есть Бог. Он всегда верил, что свет сильнее тьмы, добро сильнее зла, правда сильнее неправды и лукавой разновидности её – кривды. Поэтому всегда наивно полагал, что побеждает сильнейшее. А посему добро неизбежно победит зло, и правда обязательно победит неправду. Ведь иначе и быть-то никак не может.
       Увы, оказалось (для него оказалось), что в реальной земной жизни, где «сатана ликует бал», такое случается, почему-то, куда реже, чем хотелось бы того искренним, беззлобным душам.
       Конечно, в окончательном итоге правда и добро закономерно победят-таки своих антиподов. И итог этот свершится, обязательно свершится. Но уже не в этой жизни. А в этом, земном мiре, который «во зле лежит», борьба эта безкомпромиссная идёт с весьма переменным успехом, и с явно выраженной тенденцией к победе (хотя бы и временной) другой закономерности – извращённой.
       Он всегда верил людям. С годами, многократно ошибившись и обжегшись, он подкорректировал несколько эту свою веру. Теперь уже он хорошо знал (ему ли было бы этого не знать?!!), чего можно ожидать от людей. Правда, далеко не всегда, несмотря на пройденную им весёло-суровую школу жизни, удавалось ему угадывать, от кого и что именно. И всё же он так и продолжал наивно ждать чего-то от людей. Не пакостей, подлостей и просто низости людской, полуживотной, а чего-то хорошего и доброго, человечного то есть. Ошибался, претыкался, и… продолжал ждать…

       И всё так же любил он бездонную синь небесную (вот уж, что любимо было им пуще всего!), а также и ветер свежий в грудь. Небо синее!!! Что может быть лучше него?! Вообще-то, весь мир Божий великолепен и прекрасен. Но, вот, земля Русская, прекрасная изначально и украшенная повсеместно прежде россыпями бриллиантовыми храмов, чудно-велелепных в простоте своей Божественной, испохаблена нынче вся бесчисленными строениями неисчерпаемо-многообразно-несуразными «эстетов» нынешних, рассеянских. Стонет Она бедная, неслышимо для глухих и незрячих, под игом немилосердным насильников эстетствующих.
       И только небо, Святое Небушко Русское не может быть испохаблено никем из них. Недоступно оно им. Этим калифам на один только час. Жалким, ничтожным, но возомнившим себя хозяевами жизни этой, тленной, смрадной (сколь бы ни окропляли они её антиперспирантами своими пахучими) и неумолимо скоротечной.
       Небо – олицетворение Божие – всегда являлось для него, как и для всех человеков (не потомков обезьян), источником света, чистоты, свежести и радости неизъяснимой. Только теперь уже, когда смотрел он, упоённо как-то, в Синь чудную, более чем прежде, рвалось из груди его что-то туда, как домой. И более чем прежде, раствориться хотелось ему всем существом своим, телом своим в синеве упоительно-свежей и невыразимо прекрасной.
       Небо, безошибочно чувствовало трепетное сердце его, Синь эта, необозримая, безкрайняя и ненаглядная, и есть настоящий, истинный и желанный его дом, где никогда ещё не был он, но куда предстоит вернуться ему вскоре…

       И всё чаще щемило ему сердце при воспоминаниях о прожитой жизни. Всё чаще горло сковывал спазм и на глаза накатывались тихие слёзы. Столько (!) друзей его, дорогих и незабываемых, а также и просто знакомых ему людей покинули уже бренный этот мiр и отошли в мир иной. А он всё ещё пырхается зачем-то здесь. Среди чужих, незнакомых и неблизких ему людей. В заботах каких-то, суетных, мiрских, чуждых его сердцу заботах. А также и в мыслях своих каких-то глупых и в воспоминаниях своих, никому не нужных.
       Ему хотелось, почему-то, в отличие от цепляющегося всячески за существование это земное, грубо-физическое, племени животного, к ним, скорее к ним, любимым своим, ушедшим ввысь, в Вечность неизмеримую.
       Единственным огоньком тёплым, греющим усталое его сердце и всё ещё привязывавшим пока его, хоть как-то, к земле этой грешной, была семья его: жена родная и дочурка любимая, совсем уже взрослая и самостоятельная.

       Всё прошёл он в глупой своей жизни. Или почти всё, необходимое для чёткого осознания себя человеком. Русским человеком, в конечном счёте. От моря до поля. Моря, у которого родился он и любил которое, как мать свою, никогда не бывшую у него. И до поля Русского, воспетого некогда советским евреем (дай, Господи, ему, еврею Русскому, место в чудных обителях Твоих, уготованных праведникам!).
       Поле Русское, полюшко-поле, заменило ему (правда, только отчасти), когда осознал он русскость свою, ничем не заменимое, как казалось ему прежде, горячо и нежно, а точнее – невесомо-невещественно – любимое им синее море. Оно, Русское поле – олицетворение простора неоглядного, широты и простоты Русской – стало продолжением всеобъемлющей и нескончаемой любви сердца чуткого его.

       Однако, сдаётся нам, наблюдателям глупой жизни сей, устал уже он от обилия событий, выпавших на богатую и счастливую его долю.
       И испытывал он желание внутреннее приступить к подведению итогов нескладной своей жизни.
       И после подведения их хотелось ему погрузиться в невесомую Тишину вечного созерцания…

       Но рано ещё, наверное, – осеняла иногда его светло-грустная мысль, – подводить итоги.

       Путь его не закончен пока ещё.
       И, быть может, доживёт ещё он до истинного возрождения любимого Отечества своего? Неизбежно грядущего на смену лживому, рассеянскому псевдовозрождению под фарисейски лукавые лозунги и импотентные заклинания «реформаторов» нынешних, которыми только лишь иезуитски прикрывается стремительно продолжающееся глумливое уничтожение Русской России.
       До того времени доживёт, быть может, он, когда очнётся, наконец-то, от дурмана телевизионно-наркотического, наваждения дурного сна, кошмара ночного, продолжающегося вот уже 93 года, стряхнёт с себя паразитов-прилипал многочисленных и восстанет из праха и пепла родной народ его Русский? Многострадальный (по грехом своим, впрочем) народ, всячески развращённый за последние эти 93 года и тщательно втоптанный революционерами и «реформаторами» всех мастей в миазматическую грязь. Ту грязь, что представляет собой противоестественную для нормального человека – творения Божия – причудливую и гадостную смесь из антихристовых социальных утопий и зловонных демонократических «ценностей».
       Может быть, удастся ещё увидеть ему в благоухании Истины расцветающий вновь цветом ярким – весенним – Русский народ под благотворным и мудрым водительством Симфонии законных властей?
       Власти духовной, в виде свято-отеческой Русской Православной Церкви, очистившейся от вкравшихся и заполонивших Её за те же безвременные годы немалочисленных духовно-блудливых, еретических, бюрократических и апостасийно-соглашательских иуд.
       И государственной власти, в виде Русского Православного Монарха. Царя. Не лукавого наёмника-временщика со всегда сопровождающей его, как и всех таковых временщиков (президентами да премьерами у демонократов многоликих именуются они), хищной сворой хапуг, а рачительного Хозяина дома – Отечества – своего и Отца народа-зиждителя, Отечество державное это создавшего.

       И только тогда сможет вдохнуть он свежего и чистого – Русского – воздуха всею своей полной грудью.

       И только тогда сможет возрадоваться, наконец, душа его усталая полноценной и светлой радостью. Последней и самой лучезарной земною радостью. И именно с этой-то радостью безмерной желал бы он закончить смиренно дела и труды свои земные и перейти в Мир иной – Мир Света, лучший из миров…

       Ну а пока… жизнь продолжается.

       Нет. Уточним.