Я ТЕБЕ ВЕРЮ!

расстались. Ребята направились знакомой дорогой на автостанцию, а Нина повела детей в противоположную сторону.
        -Привет передавай мамке. Не забывай нас, Чижик.
        Нина крепко обняла и трижды расцеловала на прощанье Гену, а потом, чуть поколебавшись, сделала тоже самое с Толиком:
        -Спасибо тебе за брата…
        До площади дошли без приключений.
        У автостанции уже стоял старенький пыльный и помятый автобус, на дверце кабины водителя которого, Толик разглядел почти стершийся логотип четырнадцатого московского автобусного парка.
        «Может, я уже и ездил на нем», - подумал Толик, поскольку парк находился недалеко от его дома.
        Едва они сели, как намотавший не одну тысячу километров по московским улицам, а теперь отправленный умирать в эту глушь, автобус, задребезжав всем, что в нем было, тронулся в путь.
        Гена задумчиво смотрел в окно.
        -Погостили… - протянул он, - Что-то еще впереди.
        -Я с тобой, - серьезно отозвался Толик, незаметно пожав его локоть.
        Гена повернулся к нему лицом. Его глаза опять смотрели испытующе, пристально и сурово, как тогда, в их первую ночь.
        -Я тебе верю.
 
 
 
 
        5.
 
 
        Автобус остановился на развилке трех дорог. Не хватало только камня, что был в сказке – налево пойдешь, направо пойдешь, прямо пойдешь…
        «…И нигде ничего не найдешь», - завершил про себя Толик, оглядывая окрестности.
        Вместе с ребятами из автобуса вышли две бабы, нагруженные тяжелыми сумками, и не спеша направились по левой дороге, где за горизонтом, очевидно, находилось что-то необходимое для их дальнейшей жизни, автобус покатил прямо, а они двинулись направо. У Толика за спиной был рюкзак, Гена тащил сумку, набитую заготовками и консервными банками с рыбой.
        Скоро они свернули на грунтовку, и пошли рядом, поскольку идти по дороге было невозможно из-за скользкой грязи. Шли довольно долго – сначала заросшим полем, потом вошли в лес. Несмотря на осень, еще жужжали вокруг неимоверного размера мухи и слепни.
        -Как же здесь люди живут, в такой глуши? – спросил Толик.
        -Сам увидишь, - чуть улыбнулся Гена, - если остался еще кто-то.
        -И ты здесь жил? – не мог до конца поверить Толик.
        -Жил и никуда не выезжал до того самого дня.
        -А как он тебя нашел-то здесь, твой «бойлавер»? Что его сюда занесло?
        -Так это не здесь было, а на трассе. Он из монастыря какого-то ехал. Грехи, наверное, там замаливал. Он у магазина остановился, а я сам подошел, закурить попросил. Захотелось в тачку крутую заглянуть. Вот и заглянул на пять лет…
        Гена повертел головой по сторонам:
        -Да… Тогда тут так еще не было. В этот лес за грибами ходили, за черникой. Много тут всего было, а теперь, глянь, как заросло. Человек уходит, и природа тут же все затягивает.
        Пройдя еще с километр, ребята вышли из леса, поднялись на пригорок и застыли в оцепенении над пятком покосившихся лачуг, да десятком необитаемых полуразвалившихся срубов. А сколько их тут было еще, о которых напоминали лишь поросшие бурьяном плешины земли с запущенными садовыми деревьями?  
        -Здесь раньше так не было, - опять проговорил Гена дрогнувшим голосом.
        Когда вошли в деревню, первым призраком жизни явился им хриплый собачий лай, донесшийся откуда-то с краю. Ему откликнулся другой, с дальнего конца. Толик заметил, что занавеска на окошке крайнего домишки приоткрылась, и было видно, как кто-то смотрит на них.
        -Разглядывают, - повел он головой.
        -Ну, а что же ты хочешь? –   отозвался Гена, - Здесь каждый приезд новых людей – событие. Они еще на меня поглазеть придут…
        И, очевидно, вспомнив, что говорила Нина, приостановился и сказал:
        -Толясь, давай, придем сейчас, посидим немного, а потом уйдем, погуляем по окрестностям до темноты. Я не хочу никого видеть. Уже понятно, что мне здесь делать нечего, но, коль приехали, хоть вспомнить, как пацаном тут бегал.
        Они подошли к вросшему в землю дому, выделявшемуся, однако, свежевыкрашенным   фасадом, чистыми белыми занавесками на окнах и ухоженным палисадником. Гена решительно распахнул калитку и направился по дорожке к крыльцу. Занавеска на окне дернулась, и едва они подошли к дому, как дверь распахнулась. На пороге стояла довольно красивая когда-то, как можно было предположить, женщина неопределенного возраста с лицом, носящим на себе признаки пристрастия к горячительным напиткам. Об этом же свидетельствовал и ее сипловатый голос.
        -Ой… Ой… Кто это? – заговорила она, напомнив чем-то Нину, - Геночка… Сыночек родненький приехал мамку проведать.
        Она сошла со ступенек и обняла сына. На стоящего рядом Толика пахнуло перегаром. Гена тоже обнял мать, поставив на землю сумку, но лицо его выражало не радость, как при встрече с Ниной, а скорее скорбь. Женщина, тем не менее, взяв его за воротник и привстав на цыпочки, чтобы дотянуться, залепила ему три горячих поцелуя в щеки.
        -Вот радость-то… Вот радость… - продолжала причитать она, увлекая их за собой в дом.
        -Познакомься, это Толик, он мне как брат, - твердо сказал Гена.
        Женщина окинула Толика прищуренным цепким взглядом, однако выражение ее лица и интонации голоса при этом не изменились:
        -Ну и что же? Дружок-то какой у тебя представительный, серьезный.
        Они прошли через сени в дом. Из-за стола навстречу поднялся мужчина, возраст которого было трудно определить, поскольку половину его лица закрывала густая борода, спускавшаяся аж до живота, сливаясь с такими же длинными, лежащими на плечах и завивающимися на концах волосами. Глаза были молодыми, а взгляд глубоким и пристальным.
        -Рады, рады, с миром принимаем, - произнес он, - Мать забывать нельзя. Чти отца и мать свою, как учит нас Господь.
        В его мягком голосе превалировали, очевидно, постоянные поучительные нотки, а манера речи была неторопливой и обстоятельной.
        Мужчина протянул Гене руку:
        -Тимофей.
        Гена молча пожал ее, не поднимая взгляда от пола, и обратился к матери:
        -Там тебе Нинка прислала чего-то, посмотри. Я сумку в сенях оставил.
        -Так ты и к ней заезжал? – воскликнула мать, всплеснув руками.
        -Заезжал, - односложно ответил Гена.
        -Тимофей, - протянул мужчина руку Толику, - С кем имею честь?
        -Анатолий, - ответил Толик, отвечая на рукопожатие.
        -Дружок это Геночкин, - добавила за него мать, выходя в сени.
        -Прошу, - Тимофей сделал широкий жест в сторону покрытого растрескавшейся клеенкой стола, на котором были тарелки с нарезанными колбасой, селедкой и сыром. Тут же стояли две большие миски: одна с квашеной капустой и солеными огурцами, а другая - с отварной картошкой. Венчала «натюрморт» большая бутыль белого полупрозрачного самогона.
        -Чем богаты, тем и рады, - проговорил Тимофей, - Господь не оставляет. Картошечку сейчас подогреем…
        -Да я им сейчас щец мясных нагрею, - сказала мать, входя в комнату с консервными банками в руках, - Открой, Тимош. Все тоже к столу будет, раз такая радость у нас сегодня.
        Тимофей взял в руки банку, рассмотрел ее и с удовлетворением произнес:
        -Наша, местная. Кормит Россия матушка. А при государе императоре, батюшка рассказывал, мужики по сорок центнеров собирали. И безо всяких комбайнов, будь они неладны. Своими руками. Своим горбом и мозолями…
        -Ты помнишь дядю Витю-то Лошкарева? – перебивая его, спросила мать, обращаясь к Гене, и не дожидаясь ответа, заговорила, - Батюшка он теперь у нас. И какой! Старец. А мы его всю жизнь недоумком считали, прости нас, Господи…
        Она размашисто осенила себя крестным знамением.
        -Да…- умиротворенно протянул Тимофей, - Батюшка наш себя еще покажет. На таких столпах вера православная на Руси всегда держалась.
        -К нему уже и православные потянулись, - продолжала мать, ставя на плиту кастрюлю со щами, - Вон, аж из Твери приезжают.
        -Да что - из Твери? Прошлое воскресенье из Москвы автобус с паломниками завернул, - гордо произнес Тимофей, - Возродится земля Русская, воспрянет от безбожия!
        Он повернулся к иконостасу, занимавшему всю противоположную стену между двумя окнами, и благоговейно перекрестился.
        На крыльце послышался шум, и кто-то постучал в крайнее окошко.
        -Кого там принесло? – проговорила мать, приглядываясь, - Батюшки, Софронов пожаловал.
        Она вышла в сени и вернулась вместе с мужиком лет сорока в кирзачах и ватнике.
        -Ба, Никола, ты ли это? – широко развел руками Тимофей, - А мне говорили, что ты сидишь.
        -Так я-то что? – забормотал мужик полубеззубым ртом, - Они сами за мной не идут. Я-то уж давно узелок собрал. Мне-то что? Что тут, что в тюрьме – какая разница-то? Ты это, того…
        Мужик запнулся, увидев в доме посторонних.
        -Пойдем, пойдем, - увлек его Тимофей за перегородку, отделявшую часть комнаты.
        -Садитесь, ребят, - пригласила к столу мать.
        За перегородкой послышался шорох и звон стеклянной посуды. Скоро они вышли, и мужик сразу же ушел, унося что-то в кармане ватника, а Тимофей подошел к матери и передал ей сотенную купюру:
        -Прибереги. Копеечка к копеечке…
        -Грех ведь это, - поморщилась мать.
        -Ну, а батюшка-то у тебя на что? Пойдешь, да исповедуешься. Все чин чинарём, как ты скажешь.
        Он опять осенил себя крестным знамением, и подойдя к столу, перекрестил тарелки со щами:
        -Благослови, Господи, ястие и питие рабов твоих…
        -А вы разве священник? Вы можете благословлять? – спросил Толик.
        Мать метнула на него недобрый взгляд.
        -Я трапезу благословляю, - внимательно глядя на него, сказал Тимофей все тем же поучительным голосом, - Это должен делать каждый благочестивый христианин. Кто нам дает пищу? Господь. Вот мы и должны Его возблагодарить, прежде чем приступать. Ну, с Богом.
        Он сел за стол и взял в руки ложку.
        -А это кто был? – спросил Гена, обращаясь к матери, когда принялись за обед, - Неужто Колька Софронов? Я его даже не узнал.
        -Он тебя тоже, - ответила мать, - Где ж ему тебя узнать, если он всю жизнь не столько дома, сколько в тюрьме? А ты его помнишь разве? Его же первый раз посадили, когда тебе и семи лет не было.
        -Помню немного.
        -Первый-то раз ему немного дали – по малолетке прошел. Ну, когда они на пару с Рябининым магазин-то подломили. А уж за убийство десятку мотал.
        -Кого он убил? – спросил Толик Гену, но ответила мать, охотно поддержав с ним разговор:
        -На станции с еще тремя нашими двоих парней зарезали. Те приезжие были, из Москвы. Чего там не поделили, не знаю. Да он и сам не знает, пьяный был. Слово за слово, подрались, укокошили их и прямо в снег зарыли – дело зимой было. Ну, а по весне те оттаяли, милиция приехала, шурум – бурум начался, тут его и взяли.
        Толик с Геной переглянулись.
        -А сейчас за что забрать должны? – поинтересовался Гена.
        -Опять за убийство, - махнула рукой мать, - Зазнобу свою