Серебряный век дзен

вас».










Кэсэй был самым знаменитым учеником Мэйцзы. Однако преемником его не стал, предпочтя основать собственную школу. По преданию, он был тем самым настойчивым монахом, который трижды предлагал Мэйцзы один и тот же вопрос о мече Сына Неба. Монахом он стал в девять лет, а в пятнадцать написал следующее стихотворение:

Прихожу — не печалюсь!
Ухожу — не грущу!
В марте синяя ветка!
В сентябре золотой листопад!




После того как Кэсэй достиг просветления у Мэйцзы, он покинул учителя и долго странствовал, проповедуя дзен различными способами.
Однажды к нему подошел крестьянин и спросил:
— Сколько нужно заплатить за ослиную шкуру, чтобы не были ни слишком много, ни слишком мало?
— Ровно четыре монеты.
— Почему именно четыре?
— Именно столько у меня в кошельке.
Когда позднее один из учеников Кэсэя попросил разъяснить этот эпизод, учитель сказал:
— Нирвана одна, но цена ее для каждого различна.




После девяти лет странствий Кэсэй обосновался в провинции Тайбэй на горе Кала. Первым его учеником был Ле Фэн.
— Каким было учение древних? — спросил как-то Кэсэй у Ле Фэна и сам же ответил: — Таким же, как и сейчас.




Однажды странствующий монах, желая испытать Кэсэя, ударил его палкой. Кэсэй схватил монаха за руку и закричал:
— Еще! Еще!




Ли Чуань, будущий преемник Кэсэя, прибыл на гору Кала, когда ему было девятнадцать лет. Как только Кэсэй его увидел, он закричал:
— Ложись!
Ничего не понимая, Ли Чуань упал на землю.
— Встань! — тут же приказал Кэсэй.
Ли Чуань стал подниматься, но Кэсэй крикнул снова:
— Ложись!
Чуть погодя он добавил:
— Ладно, хватит валять дурака. Садись обедать.
Ли Чуань внезапно достиг просветления.




Будучи еще совсем молодым, Кэсэй сказал:
— Время, проведенное праздно, — время, украденное у добра.
Много лет спустя один из его учеников повторил при нем эту же фразу.
— Глупец! — воскликнул Кэсэй. — Разве можно что-либо убавить от добра или что-либо прибавить к добру?
Через некоторое время он сказал:
— Время, проведенное праздно, — время, украденное у добра.




Однажды Ле Фэн сказал Кэсэю:
— Когда я спросил у Сикоку, что такое дзен, он ответил: «Визг поросенка». Что он имел в виду?
— Визг поросенка!
— Не понял.
— Пойди спроси у поросенка.




В другой раз Ле Фэн сказал:
— Что вы думаете о высказывании Сикоку «Нирвана — дырявый сарай с дохлыми пауками»?
— В этих словах больше смысла, чем в самом Сикоку.




Часто Кэсэй, вспоминая времена, когда он еще не был просветленным, говорил так:
— Девяносто тысяч лет назад…
Как-то Ли Чуань при этих словах кивнул
Кэсэй встал, поклонился и молча ушел.
— Какого черта он кланяется, — проворчал Ли Чуань.
В этот момент Кэсэй просунул голову в дверь и сказал:
— Какого черта ты киваешь?




Однажды, войдя в зал для медитации, Кэсэй спросил:
— Догадайтесь, что у меня в кулаке.
Ни один из монахов не нашел, что ответить.
— Бездельники! — воскликнул Кэсэй. — Сколько еще я буду вас кормить!




— В чем смысл прихода Дарумы с запада? — спросил монах у Кэсэя.
— С той поры прошло так много лет, что я все забыл.




Однажды Кэсэй спросил у монахов:
— Что такое нирвана?
— Ослиный помет, — сказал один.
— Драгоценный камень, — ответил другой.
— Пустое место, — предположил третий.
Кэсэй вздохнул.
— Из всего этого даже обед не сваришь.




— Чей дзен совершеннее, Сикоку или Кэсэя? — спросил монах у Ле Фэна.
— Дзен Сикоку совершеннее, чем дзен Кэсэя, но дзен Кэсэя совершеннее, чем дзен Сикоку, — объявил Ле Фэн.
— Насколько дзен Сикоку совершеннее дзена Кэсэя? — продолжал допытываться монах.
— Настолько, насколько музыка совершеннее поэзии.
— Разве можно сравнивать музыку и поэзию?
— До этой минуты я думал, что нет.




Говорят, когда Ле Фэн достиг просветления, он воскликнул:
— Я живой! Живой!
После смерти Кэсэя он ушел неизвестно куда, и с той поры его больше не видели.




Другой ученик Кэсэя, Моэн, был еще более краток. Достигнув просветления, он воскликнул:
— Я!!
Именно Моэну принадлежит следующее высказывание: «Когда монах произносит «мой, моя, мое», даже если он говорит это о дзен, тут же появляется черт и уносит его душу».
Уже будучи стариком Моэн потерял зрение, но продолжал всех уверять, что видеть от этого стал только лучше.




Однажды монах спросил у Ли Чуаня:
— Когда дерево теряет лист, оно теряет или находит?
— Когда ученик задает вопрос, он теряет или находит?
— Не понимаю.
Ли Чуань швырнул в монаха чашку и вытолкал его за дверь.
— Нашел, нашел! — закричал монах.
Ли Чуань тут же впустил его обратно.
— Потерял, потерял! — закричал монах.




Ли Чуань часто раздавал палочные удары. Монах по имени До-до, прежде державшийся к учителю ближе, стал теперь держаться поодаль. Ли Чуань заметил это и сказал:
— Кажется, моя палка стала короче.




Однажды Ли Чуань вошел в зал для медитации и увидел, что один из монахов стоит на голове.
— Ты кто? — спросил учитель монаха.
— Бык, — ответил тот.
— Бедняга. Надо накосить тебе сена.




— Чей дзен более совершен, твой или Кэсэя? — спросил монах у Ли Чуаня.
— Весь дзен Кэсэя помещается в одном моем башмаке, — сказал Ли Чуань и тут же добавил: — Но башмак этот размером со вселенную.




Однажды во время проповеди Ли Чуаня До-до заснул. Заметив это, Ли Чуань подкрался к нему и изо всей силы огрел палкой. От неожиданности До-до вскрикнул. Со стороны это выглядело очень забавно, и монахи засмеялись. Монахов было так много, а смех был такой громкий, что перекрытия не выдержали и рухнул потолок. Несколько монахов получили увечья. У самого До-до оказалась сломана рука, но он не огорчился, так как в момент обвала обрел внезапное просветление.




Как-то монах по имени Лоу Дэ спросил у Ли Чуаня:
— Мастер, объясните мне, что такое хлопок одной ладони?
— Это удар моей палки, лентяй, — сказал Ли Чуань.
— Не понимаю.
Ли Чуань ударил его и спросил:
— Теперь понимаешь?
Монах не ответил.




Однажды какой-то человек постучал в ворота монастыря. Ли Чуань, оказавшийся поблизости, впустил гостя, но тут же с бранью вытолкал его обратно.
— Не впускайте его, — приказал он монахам.
Несколько дней, не обращая внимания на жару и холод, путник стоял перед воротами. Еще через несколько дней он построил у подножия горы шалаш. Днем он с утра до вечера медитировал, а по ночам монахи носили ему еду. Ровно через год он исчез.
Узнав об этом, Ли Чуань сказал:
— Он добился-таки, чего хотел.
Короткое время спустя в монастырь пришли слухи: два крестьянина, возвращавшиеся вечером в деревню, видели объятую сиянием фигуру человека, которая, сидя в позе лотоса, пронеслась над их головами и скрылась среди облаков.
Звали этого человека Хуанхэ.




Хуанхэ было его не настоящее имя. Он получил его по названию великой реки, на которой работал перевозчиком. Он считал себя последователем Конфуция и все прочие учения отвергал, как ложные. Однажды он перевозил монаха из школы Кэсэя. Узнав о взглядах перевозчика, монах задал единственный вопрос:
— Зависит ли истина от всего сотворенного?
Хуанхэ не нашел, что ответить, и на следующий день, оставив лодку соседу, отправился к горе Кала.
Впоследствии он основал собственную школу.




Монахом, вопрос которого столь круто изменил жизнь Хуанхэ, был Моэн. После смерти Кэсэя он долго странствовал, пока Ли Чуань, почувствовав близость ухода, не призвал его и не назначил своим преемником.
Однажды молодой монах спросил у Моэна:
— Я никак не могу победить свой страх. Что мне делать?
— Немедленно ступай в свою келью и представляй, будто ты тигр.
Через несколько часов из кельи донеслось свирепое рычание. Когда Моэн вошел туда, он никого не увидел.




Однажды Ян Цзу спросил у Моэна:
— Почему говорят, что цикаде не понять деяния птицы Феникс? Разве малое не подобно большому, а большое — малому?
— Может быть, Ян Цзу и подобен Джуанцзы, но это не значит, что он не должен оказывать ему уважения.
— Что такое уважение? Что такое Джуанцзы? Что такое Ян Цзу?
Моэн воскликнул:
— Дайте ему сейчас же тридцать ударов палкой и немедленно гоните прочь!
Ян Цзу ушел, но именно он впоследствии стал преемником Моэна.




Как-то До-до сказал:
— Когда Иньцзы стал просветленным, его тело содрогалось в конвульсиях.
— Болтливый старик, — заметил Ян Цзу.
— Безмолвный свидетель, — подтвердил Моэн.




Иньцзы был учеником Кэсэя. После смерти учителя он удалился в пустынное место. Через некоторое время у него появились свои ученики. Одно время их число доходило до полутора сотен. Однако, когда Иньцзы умер, достойного преемника не нашлось и община распалась.
Прославился Иньцзы тем, что проповедовал дзен улыбки. Когда кто-либо из монахов обращался к нему за советом, Иньцзы улыбался, считая это достойным наставлением.




— В чем смысл прихода Дарумы с запада? — спросил монах у Ян Цзу.
Ян Цзу издал пронзительный вопль.
— Следует ли это понимать как невозможность ответа на мой вопрос?
Ян Цзу встал.
— Не понимаю, — признался вежливый монах.
Ян Цзу скрестил руки на груди, закрыл глаза и сказал:
— Му!
Монах упал без сознания.




— Кто такой Будда? — спросил монах у Ян Цзу.
— Нищий, которому посчастливилось стать принцем.
— От вас, мастер, я ожидал более глубокого ответа.
Ян Цзу засмеялся.
— Можешь ждать от меня чего угодно. Я же от тебя не жду ничего.




Однажды странствующий монах спросил у Ян Цзу:
— На что похоже просветление?
— На дробь боевых барабанов!
— Когда я был в монастыре Лин Шу, — продолжал монах, — тамошний настоятель Энь Лань, отвечая на этот же вопрос, сказал, что просветление похоже на крик младенца. Что вы об этом думаете?
— Эхо от моих барабанов разносится очень далеко.




— Есть ли какая-нибудь разница между просветленным человеком и непросветленным? — спросил как-то Тэн Бо у Ян Цзу.
— Ян Цзу дважды оглушительно крикнул и сказал:
— Итак, есть ли какая-нибудь разница между первым моим криком и вторым?
— Не понимаю.
Ян Цзу ударил его.
— А теперь?
Тэн Бо оглушительно крикнул.
— На сегодня, — сказал Ян Цзу, — я освобождаю тебя от палочных ударов.




Однажды под стенами монастыря остановился бродячий музыкант и