Spoudogeloion. История Европы в романах

Мак-Лаудов. Смотри, не прими его за Малколма, чтобы после не раскаиваться.
– Я вообще не буду обращать на него внимания! – возмущенно ответила Бесс. – Зачем он мне нужен?
– Ах, милая, если бы мы знали, зачем нам нужен именно тот мужчина, а не другой! – сказала королева.
***
Обед в замке начинался вечером и заканчивался к полуночи. На стол всегда выставлялось несколько десятков блюд, но Мария, привыкшая к роскоши Версаля и Холируда, считала здешнюю гастрономию бедной. Однако королева не проявляла недовольство по поводу еды, как не проявляла его по поводу других неудобств замка, – более того, в пост требовала убрать половину кушаний, в том числе всё скоромное. Сэр Эмиас, постов не соблюдавший, но обязанный присутствовать на обедах королевы, приходил от этого в уныние. «Бог дал человеку желудок не для того, чтобы он был пустым», – ворчал старый джентльмен.
Сегодня день был обычный, скоромный, и слуги принесли на стол молочного поросёнка, зажаренного в оливковом масле и политого винным соусом; фазана с ягодами и фисташковыми орехами; седло барашка, с зеленью и пряностями; филе форели, запечённое в сметане с луком; пироги с мясными и фруктовыми начинками, – а также провансальские паштеты, фламандские салаты, итальянские каприччио и арабские сладости.
На буфет поставили разнообразные вина; их подавали каждому из сидевших за столом по требованию, в стаканах из венецианского стекла, и потом эти стаканы мылись прислугой в сосуде с горячей водой – деревянном, чтобы опасность разбить драгоценное стекло была меньше, – и на глазах у обедающих, дабы они могли видеть, что чистота соблюдается в полной мере.
Мария требовала чистоты неуклонно и во всём, а особенно во время еды. Перед обедом проводился целый ритуал мытья рук. Серебряные тазики и кувшины с полотенцами всегда находились на входе в обеденную комнату, и прежде, чем сесть за стол, вся компания направлялась мыть руки.
– Вы не будете возражать, мадам, если мой молодой друг присоединиться к нашей трапезе? – говорил сэр Эмиас, подталкивая вперёд Кристофера.
– Я рада, – ответила королева, изобразив улыбку на лице.
– Мадам, вы слишком добры ко мне! – воскликнул Кристофер, приложив руку к груди и кланяясь.
– Как и вы добры ко мне, милорд, – сказала Мария, отбросила полотенце и пошла к столу.
Сэр Эмиас уселся возле королевы, а Кристофер сел около Бесс.
– Что за чудесная вышивка на скатерти! – произнёс он, чтобы начать разговор. – Золотые львы вытканы с необыкновенным искусством, а цветы будто благоухают… Меня зовут Кристофер, а вас зовут Бесс?
– Бесс – это имя для близких мне людей, – недовольно заметила она, не поднимая глаз.
– Позвольте предложить вам кусочек фазана, Бесс? – спросил Кристофер, будто не услышав её замечания. – Нет, нет, любезнейший, я сам буду служить леди Бесс, – остановил он лакея и прибавил, обращаясь к ней:  – Служить вам, – ради одного этого стоило прибыть в замок! Другой награды мне не надо.
– Какой обходительный юноша, – сказала, между тем, королева сэру Эмиасу.
– О, да! Он далеко пойдёт, – кивнул старый джентльмен.
– Вы давно имеете честь быть фрейлиной королевы Марии? – спросил Кристофер девушку.
– Я недавно приехала к её величеству, – отвечала Бесс, упорно не глядя на него.
– Значит, мы оба новички при королевском дворе! – весело рассмеялся он. – Давайте держаться друг за друга, вместе не так страшно.
– Вы чего-то боитесь?
– В данный момент я боюсь, что так и не увижу ваших прекрасных глаз.
– Откуда же вам известно, что они прекрасны, если не видели их?
– Но я вижу вас! В таком совершенном создании не может быть ничего несовершенного…
– Милорд! – позвала королева Кристофера. – Вы столь оживленно беседуете, что нам с сэром Эмиасом тоже хотелось бы послушать, о чём вы говорите.
– Я говорил леди Бесс…
– Бесс? Вы уже так её зовёте?
– Я говорил леди Бесс, какая чудесная вышивка на скатерти.
– Эту похвалу вы должны обратить ко мне, – сказала Мария, – ибо это моя работа.
– Да что вы, мадам?! Никогда бы не подумал, что ваши царственные ручки могут так мастерски владеть иголкой! – изумился Кристофер.
– Когда я вышивала эту скатерть, я почему-то вспоминала историю о Пираме и Фисбе. Вы читали Овидия?
– Не думаю. Сэр Кристофер знает латынь не лучше меня, – ответил за него сэр Эмиас.
– К сожалению, это правда, – кивнул Кристофер. – В этом изъян нашего образования. Лишь такие выдающиеся личности, как королева Елизавета, легко изъясняются и пишут на нескольких языках, древних и современных.
– Её величество королева Мария также владеет этим даром, – перебила его Бесс.
– Конечно! Простите мою бестактность, – не говорил ли я вам, что я новичок при дворе! И вы простите меня, мадам, никто не сомневается в вашем выдающемся уме и всем ведомо, какое блестящее образование вы получили, – Кристофер отвесил поклон Марии.
– Благодарю вас, милорд. Разрешите мне продолжить? – сказала она. – Я собираюсь рассказать историю Пирама и Фисбы, – как нам об этом поведал Овидий.
Жили когда-то в Вавилоне двое влюблённых – Пирам и Фисба. Они не могли жить друг без друга, но их родителей разделяла давняя вражда, – так что у бедных Пирама и Фисбы не было надежды на родительское благословение. Более того, прознав про их любовь, родители несчастных под страхом жестокого наказания запретили им встречаться.
Но, несмотря на запрет родителей, Пирам и Фисба всё-таки решили тайно встретиться за стенами города. Свидание было назначено у высокой шелковицы, стоящей на берегу ручья. Фисба пришла первой, но пока она дожидалась возлюбленного, появилась, как пишет Овидий, «с мордой в пене кровавой, быков терзавшая только что, львица». Фисба спаслась бегством, но с её плеч упал платок, который львица разорвала своими окровавленными клыками.
Когда Пирам пришёл на место свидания и увидел разорванное, испачканное кровью покрывало, он представил себе самое худшее. Коря себя за гибель возлюбленной, он вонзил меч в свою грудь. Фисба, вернувшись, нашла Пирама умирающим, – тогда она схватила меч и, направив его себе прямо в сердце, бросилась на него.
Пирам и Фисба погибли, – а после смерти боги превратили их в реки, которые текут рядом, стремятся соединиться, однако не могут сделать этого из-за неодолимых преград.
– Какая печальная история, – вздохнула Бесс.
– Нет повести печальнее на свете, – подхватил Кристофер. – Я вспомнил: один итальянский автор создал новеллу на тот же сюжет. Право слово, не знаешь, плакать или смеяться над этим произведением! Должен вам сказать, что итальянцы – народ с удивительным характером; южная природа, – яркая, пышная, но легкомысленная, – определённо оказала на него своё влияние. Каждый итальянец – артист по натуре; все они постоянно играют, сопровождая свою игру, как в хорошем театре, великолепной музыкой, и обставляя действие живописными декорациями. Политика, война, любовь, предательство, смерть – всё для них игра; они даже убивают и погибают играючи, так что никто не умирает у них, не сказав несколько красивых слов на прощание.
– Вы бывали в Италии, милорд? – спросила Мария.
– Да, бывал, – ответил Кристофер. – Послушайте же, как звучит повесть о Пираме и Фисбе в интерпретации итальянского автора, о котором я упоминал. В некоем городе жили два семейства, смертельно враждовавших между собой. Когда я говорю «смертельно», то это не аллегория: в новелле кровь течёт рекой, – то и дело кого-нибудь закалывают шпагой или кинжалом, и бедняга испускает дух, но, разумеется, не сразу, а после длинного предсмертного монолога. Вот, думаешь, он умер, – но нет, он поднимает голову и опять говорит что-то; вот, кажется, жизнь окончательно покинула его, – однако он внезапно воскресает, чтобы сообщить нам ещё что-нибудь. В итоге, когда его тело уносят, – чуть было не сказал со сцены, – с улицы, где его убили, вы ничуть не удивитесь, если он и в этот момент оживёт, дабы прибавить пару фраз к своему предыдущему выступлению.
Вы улыбаетесь, леди Бесс?  Я не преувеличиваю: именно так описывает автор кровавую вражду в своей новелле, – а по-другому в Италии быть не может.
Не менее любопытно описание любви. Пирама и Фисба – не помню, какие имена придумал им мой автор, поэтому буду называть их теми именами, которые дал им Овидий.  Пирам и Фисба влюбляются друг в друга с первого взгляда; их охватывает такая сильная страсть, что, не перемолвившись единым словом, они уже не способны жить в разлуке. Они готовы на самые безумные поступки, они не желают знать, к чему их это приведёт, они с презрением смеются над предостережениями друзей и доводами рассудка.
Вы возразите мне, сэр Эмиас, что в любви такое случается довольно часто?
– Так и есть, – пробурчал сэр Эмиас.
– Согласен, любовь и безумство нераздельны, – кивнул Кристофер, – влюблённый, как настоящий безумец, одержим одной идеей, которая полностью овладевает его умом, его желаниями и помыслами, которая пытается подчинить себе весь порядок его привычного мира. Да, любовь – это безумство, и прав был поэт, утверждавший, что тот, кто сохраняет ум в любви – не любит.
Итальянцы доходят в этом безумии до крайнего предела. Они ведут себя в любви как подлинные сумасшедшие и совершают поступки, достойные дома душевнобольных. Фисба, например, выходит ночью на балкон своего дома и начинает разговаривать со звёздами, деревьями, цветами и ветром: она рассказывает им, какой замечательный человек Пирам и как она его любит. Тут поспевает и сам Пирам, который потерял от любви слух, но зато зрение его обострилось: он видит в темноте, как Фисба шевелит губами, но слов её не может разобрать. Затем слух к нему возвращается, и Пирам с Фисбой горячо твердят о своей любви, привязывая к ней всё, что видят вокруг: луну, те же звёзды, ветки деревьев, зарницы на небе и даже ручную птицу на привязи. Как видите, я не преувеличил, – весь мир для влюблённых подчинён навязчивой идее.
Заканчивается эта история печально, но львицы в итальянской новелле нет: Пирам и Фисба расстаются с жизнью по недоразумению, причиной которого являются они сами. Родители хотят выдать Фисбу замуж за богатого горожанина; её духовник советует ей притвориться мёртвой, выпив особое снадобье. Она это немедленно делает, даже не подумав предупредить Пирама о своём хитроумном плане.
Пирам находит Фисбу бездыханной. Вы полагаете, он пытается привести её в чувство, вызывает лекаря, расспрашивает, по крайней мере, её духовника? Плохо вы знаете итальянцев! Он тут же выпивает яд и умирает, – конечно же, успев произнести монолог перед смертью.
Как только он умер, Фисба очнулась, – исключительно для того, чтобы тут же заколоть себя кинжалом; понятно, что с глубокой раной в груди она тоже произносит монолог перед тем, как умереть. Затем являются родители Пирама и Фисбы, приходит духовник, и все они вместе, над телами погибших влюблённых, также произносят речи, – нельзя же упустить такой повод!
Всё, повесть окончена! И что это, по-вашему, трагедия или комедия?
– Боюсь, что ваш пересказ отличается некоторой вольностью, – сказала Мария. – Странно, что вы рассказали о любви в подобном тоне, который больше подошёл бы сэру Эмиасу, чем вам.
– Я подтрунивал над тем, как любовь показана в итальянской новелле,