рядом, вдруг бухнулся на колени, как подрубленный, и дребезжащим голосом заголосил какую-то невнятную молитву. Его пришлось вывести.
У Ильи на похоронах уже ни слезинки не проступило, а когда отец заговорил с ним о помощи, сын окатил его таким холодным взглядом, что Владислав Алексеевич запнулся и замолчал.
На этих поминках были только свои, зашел сосед Колька-хохол, питавший всегда к Илье симпатию, да еще Танины родственники подъехали зачем-то, час посидели и незаметно растворились в вечерних сумерках.
Удивил Олег. Он явился в строгом костюме, пил мало, а посередине вечера взял слово и произнес короткую, но очень проникновенную речь. Илья, сидевший с опущенной головой, очнулся, удивленно глядел на него, а в конце вечера подошел и хлопнул по плечу.
- Эх, брат, - сказал ему Олег, все-таки немного захмелев: это было заметно по красным пятнам на щеках, - я твоих узнать не успел, а все равно горько.
Илья коротко кивнул.
- Нам, Пальцевым, продолжение нужно, - заявил Олег, - Род мы исконно русский, а нас все меньше становится. Несправедливо! Я ждал, думал, у брата ребенок родится, радость вдвойне: и нам прибавление, и всему русскому народу. А оно вон как получилось... Всегда нам несчастья, все время через беду идем. Палки в колеса нам ставят...
- Да какие там палки, - хмуро ответил Илья. - Врача на месте не оказалось вечером, вот и весь сказ.
- Врача-а! А как у врача фамилия? - навострился Олег и стал похож на большую охотничью собаку.
- Да мне без разницы, брат.
- Вот так всегда! Эх, Илюха, сами себя топим. Ты бы узнал, как его фамилия, наверняка инородец. Удивительно, живем в русской стране, а все врачи — жиды....
- Вот еще, - отрезал Илья. - Не буду я глупостями заниматься. И тебе советую: выкинь эти бредни из головы. Она у тебя, в принципе, ничего, но какая-то шальная. А за поддержку спасибо.
Владислав Алексеевич, между прочим, тоже рвался с докторами разобраться, грозился пустить в ход связи, обещал провести проверку роддомов во всем регионе и навести порядок. В конце концов он напился ужасно, бил кулаком по столу до крови и что-то кричал про вредителей. Затем Слава долго метался, ища врача-негодяя, по двору, волочил за собой деда Лексея и соседа Кольку, рассыпал поленницу и упал в бане, где и был оставлен на ночь.
Утром ему стало плохо, вызывали «Скорую», приехал фельдшер и сделал ему укол. Владислав Алексеевич медику слова не сказал, лишь постанывал сквозь зубы. Впрочем, к вечеру он оклемался, и про свои планы насчет роддомов уже не вспоминал.
Илья, убедившись, что с отцом все устаканилось, уехал в часть и с тех пор стал бывать у родителей реже. Он стал еще спокойнее и нелюдимее; сослуживцы, и раньше его за эти качества осуждавшие, совсем перестали к нему обращаться, кроме как по необходимости, и этим Илья был очень доволен. Он продолжал находиться на хорошем счету и скоро получил обещанного майора.
Жену он старался не вспоминать, чему жизнь армейская и устав очень способствовали; лишь по ночам ему являлось личико Тани и ее робкий, вопросительный взгляд. В этих видениях она то смеялась, то хмурила брови; и Илье казалось, что она иногда водит пальчиком по его лицу и рукам, как бывало прежде, когда он, усталый, приходил после службы в их новую квартиру. Он обнимал ее и гладил ее волосы, а жена затихала в его руках. «Ты меня любишь?» - спрашивала она, пришептывая, и Илья, задыхаясь, отвечал: «Да, да, да», глядя в пустоту своего жилища и сокрушаясь, что природная замкнутость препятствовала ему повторять Тане эти слова каждый вечер в то недолгое счастливое время, когда она была жива.
Как-то в марте собрались в выходные чистить у деда снег. Стояла оттепель, с утра ветер с юга нагнал тучи, которые было придавили город, но потом отползли к горам и там ворочались. В церкви звонили благовест, звук с каждым ударом ширился над крышами, поднимал ворон на крыло и сам улетал вслед за облаками.
С крыши капало, снег был темный, тяжелый, водянистый.
Илья, как приехал, скинул полушубок, схватил лопату и ушел во двор. Олег вяло раскидал сугроб у туалета и обосновался на крыльце курить. Остальная семья смотрела телевизор, а женщины попутно собирали на стол.
Дед Лексей щурился на экран недоверчиво, но постепенно увлекся, подпрыгивал, щипал себя за нос, хихикал и брызгал во все стороны крошками от мягкой булки, которую попутно жевал.
- Ох, мотри, што делают. Ишь ты!
- Что, дед, нравится? - крикнул с крыльца Олег.
- Ого! Чисто наши мужики. Бывало, сойдутся руками махать... Ух ты! - дребезжал дед.
- Мать, что там дают?
- Не знаю, сынок. Вроде бы, Москву.
- Это заседание Госдумы четверговое повторяют, - хмыкнул Владислав Алексеевич, - отличились депутаты, что и говорить. Я уже видел. У нас обсуждали...
Олег заржал на весь двор:
- А я уж думал, хоккейный матч - с каким-то месиловом.
- Да тут почище хоккея будет... Иди, посмотри. Илью зови, успеете там со снегом. Посидим вместе в кои-то веке.
- Не, дядь, я тут. Посмолю на воздухе...
Наталья вышла к нему, обтирая красные руки о передник.
- Скоро уж обедать будем. Сейчас мы с Полиной салат дорежем, и сядем. Олежка, ты бы сбегал за хлебом, а?
Олег чувствовал настрой поразительно для себя мирный. Даже общая семейная суета не вызывала раздражения, которое он с некоторых пор среди домашних чувствовал, а, скорее, умиляла. Деда он слушал с усмешкой, поглядывал на двоюродного брата, без устали машущего лопатой, а на мать покосился даже ласково и перечить не подумал.
- Ладно. Сейчас схожу. За хлебом и еще кое-зачем, а?
Олег ухмыльнулся, не спеша встал, потянулся, сходил с инспекцией к буфету и по расчищенной Ильей дорожке вышел за ворота.
Оскальзываясь на раскатанном мокром льду, он добрел до крайней пятиэтажки, где в подвале располагался магазинчик, пошутил с молодой продавщицей, пообещал ей заглянуть как-нибудь вечерком и вызвал резкий смех и шквал ответных скабрезностей. На выходе он увидел знакомых соседских ребят; те прятались за углом, пили дешевое вино. Олег подошел, ему протянули бутылку; отказываться он посчитал невежливым и несолидным и тоже глотнул.
- Чего празднуем, орлы? - спросил он.
- Димка в армию уходит, - ответили ему, стараясь говорить по-взрослому, с хрипотцой.
- Что, провалился Димон на экзаменах-то, значит?
- Засыпался, - радостно подтвердили сразу несколько голосов.
- Да я баллов на ЕГЭ не набрал, - с досадой сказал тощий паренек в грязноватой потертой куртке.
- А откосить?
В круге помолчали.
- Это, Олег, ты же знаешь, на откос бабла надо. У Димки нету. Батя у него все пропивает.
- Да я лучше в армию... - сказал Димка, тряхнув чубом. - Чо там, год служить. Отслужу. А то дома достало уже. А на завод впадлу...
- Что это тебе впадлу? У меня папка всю жизнь у станка, люди уважают. А ему западло. Щас как дам тебе...
- Погодь, Юрок, не кипишись, - останавливали сына мастерового приятели.
Олег слушал, хмурясь, еще выпил вина. Он задрал голову, сощурился на ворон, восседающих на крыше ближайшего дома, помолчал, сплюнул и сказал:
- Впадлу, не впадлу, а какой завод? У нас четыре в городе было, два осталось, да ЖБК дохнет, скоро закроется. Заказов нет, работы нет. Сахарный пашет худо-бедно, да туда хрен возьмут, там работяг хватает, своих девать некуда. Димона туда не пустят.
- Верно, верно, - загомонили подростки.
- Юрка тут не совсем по делу сказал, - со значительным видом вещал Олег, который возвышался над компанией на голову. - Для отцов наших станок — дело важное, тут все правильно, их за это уважать надо. А нам уже такое не подходит. Нам покруче станка что-то надо. Правильно я говорю, братва?
- Верно, правильно!
- Так что, Димка все отлично рассудил. Пойдет в армию — воин станет! - веско сказал Олег. - Отечество защищать — великое дело! Можно сказать, святое. Батя у тебя, Димон, бухарик, а вот тебя все уважать будут, благодарить. Будешь России защитник. Дело чести! Молодец, Димон, за тебя пью!
И Олег допил вино.
- Вот так-то, братва, - заключил он и пошел за дом, свернул на колею к дедовой хате. Парни глядели то на его удаляющуюся плотную фигуру с подпрыгивающей на ходу бритой бугристой головой, то на валяющуюся в черном оплывшем снегу бутылку.
- Олег — умный мужик, - протянул кто-то неуверенно.
- Да...
- Вот же сказал... Все по полочкам разложил. Да, Димон?
Димка стоял и лучился щербатой улыбкой.
- Поняли? Россию пойду защищать. Это вам не на смене горбатиться! Дело чести, вот оно как.
Насупленный Юрка вдруг спросил:
- А чего это Пальцев сам в армаду не ходил? Да и на заводе не работал. Хе, батя-то у него где, забыли, что ли? Языком-то трепать каждый горазд, а ты постой у станка...
- Да его не взяли, говорят...
- Говорят, говорят... А кто говорит?
- А хрен знает... Ты у него спроси.
Юрка почесал затылок:
- У него спросишь... Как даст, потом неделю на улицу не высунешься, пока не заживет.
Парни помолчали.
- Давай, выворачивай карманы, - распорядился Юрка, - Пальцев, сука, все наше вино выдул. Еще на одну насобираем.
Олег тем временем брел вдоль заборов, помахивая сумкой, глубоко дышал и улыбался. После вина, а особенно после разговора с пацанами настроение у него еще больше улучшилось, стало радостно. Он любил, когда его слушают, разинув рот.
А такое происходило редко. В семье и вовсе не случалось, даже мама его одергивала, когда Олег начинал говорить о величии России и святом деле защиты отечества. А пацаны — слушатели благодарные, глядишь, и проникнутся. Может, в городе кружок наладить? Вот из таких Димонов...
Надо будет рассказать в Н-ске на сходняке, когда он туда машину погонит, какую он в городе воспитательную работу ведет, а то старшие товарищи, кажется, смотрят пока на него недоверчиво. Олег думал, как докажет им, что он — человек нужный, деятельный, не пустое место. Глядишь, и отметят. Хорошо бы, если бы, наконец, отметили. Давно уже в организации, а, действительно, ничего толкового не сделал. Надо срочно исправлять положение.
Переполненный такими мыслями, он уже проходил мимо Колькиного дома к своим воротам, как вдруг правая нога поехала на льду и он, вытаращив глаза и растопырив руки, плюхнулся в глубокую, пенистую лужу.
А за Колькиной оградой раздался чей-то приглушенный, тщетно подавляемый, колокольчатый смех.
Олег заматерился, заворочался, пытаясь подняться, высоко поднял сумку с хлебом и водкой и сделался очень нелепым и похожим на плотно набитый дерюжный мешок. У соседа открылась калитка, выбежала девушка и, краснея и прыская, стала тянуть его за рукав и сумку.
Олег зло цикнул, выпустил сумку, оперся ладонью о противный щербатый лед и, наконец, смог подняться. Он глянул исподлобья на девушку, еще раз прошелся матом, рявкнул:
- Ну, что уставилась? Упал человек!..
- Ты очень смешной, - смеялась девушка, блестела задорно свежим личиком. - Ты был такой смешной! Извини...
- Черт, ну грохнулся, чего ржать-то... - пробурчал Олег, пытаясь отряхнуться. - Блин, еще и изгваздался весь.
Он поглядел на девушку так, будто она виновата в его падении, хотел опять ругнуться, но услышал еще один взрыв смеха:
- Ой, ты так смешно руками махал! Как осьминог. Давай, Олег, я тебя почищу.
- Верка, ты, что ли? - узнал Олег.
Девушка улыбнулась застенчиво и потянулась к нему:
- Дай куртку.
- Ладно, оставь. Обойдется, мне же тут рядом. Дома постираю... А ты как здесь? Ты же вроде далеко
