покорно пошел и сжег. Ты сжег и свой дом, мальчик. Разве ты этого еще не понял?
Илья помолчал, выжидающе глядя на двоюродного брата. Вера вдруг начала всхлипывать, к ней подошел отец и обнял ее, а она уткнулась в его плечо, как, бывало, утыкалась в плечо Олега — такого надежного, такого доброго (казалось ей).
Она вдруг поняла, что нашла ответ на вопрос, который не давал ей спокойно ожидать свадьбы, который мучил ее, несмотря на то, что она отпихивала его что было сил, гнала от себя — она, наконец, решила, окончательно, до донышка, любит ли она Олега или нет. И ответ оказался отрицательный. И она возненавидела на всю жизнь, но не Олега, а Илью. Это его лицо будет сниться ей до старости в мрачных ночных кошмарах. И оно будет всегда освещено пламенем.
А Олег глядел на нее, не отрывая единственного открытого глаза, и его лицо — все в синяках и потеках, было страшным и пустым.
- Дело по тому пожару не возбуждали, - сообщил Илья. - Пока списали на неосторожное обращение с огнем. Но у меня есть доказательство, что тебя на это безумие подтолкнули. Вот оно. Что же ты, дурачок, не уничтожил такую улику?
Он достал из кармана измятый клочок вырванной из блокнота бумаги.
- Это написано вручную, - пояснил он. - Это же не ты писал? Не твой почерк...
Олег с трудом покачал головой.
- Не ты. Адрес Жени Свазяна. Это тебе дали. Экспертиза покажет, кто писал. Это твой Герман? Или еще какая-то мразь? Я нашел это у тебя в комнате, и уже тогда уверился, что пожар — твоих рук дело... Если ты дашь показания, то они вместе с этой бумажкой утопят твоих покровителей. Тех, кто науськал тебя на поджог, пообещав помочь потом с дядей Ваней.
Все смотрели на Олега: Колька с непроницаемым лицом, Вера — с ужасом, Илья — с каким-то даже и сожалением. Только дед Лексей не глядел на внука, безмолвно и беззвучно сидел где-то в уголке.
-Ты имеешь шанс отделаться сравнительно легко. Как же они тебе такое дали? Видать, сами не умные... - сказал Илья. - Не поняли, что ты настолько дебил, что даже не выкинешь это. Не проверили... Забыл, что ли, братец, про эту бумажку, а? Забыл... Если они узнают, что она у тебя есть, ты для них станешь смертельно опасен. Черт его знает, что они выкинут. Мое мнение: тебе лучше сдаться самому и сдать эту мразь. Для тебя же безопаснее. Я провожу тебя до полиции, заодно и Юру заберем. А может, сейчас и иначе рассудим...
Он помолчал.
- Ну так что? Что мы решим с ним?
- Не надо... - выдавил из себя Олег.
- Что не надо?
- Не надо никуда ходить....
- Ах вот оно что? Не хочешь в тюрьму? Понимаю.... Ну а как ты думал?
Дед Лексей вдруг встал и подковылял к Олегу. Он, какой-то сгорбленный, долго всматривался в младшенького, покряхтывал, постанывал.
- Как же это так, Олежек? - спросил он. - Как ты на такое пошел-то, парень? Живую душу загубил....
- Дед!
- Да што уж теперь «дед»... Старый я, зажился на свете, к бабке хочу. Нешто вы понять можете... А тебя совсем губить не хочу. Ты сам себя губишь... Вот што, - дед Лексей повернулся к Илье. - Пальцевых мало, один сын у меня уже сидит, не хочу так умирать, чтобы и внук там же оказался. До чего дожил, ишь ты! Пусть убирается вон отсюда. И хватит с него, паршивца. И на похороны мои не приезжай, видеть тебя не хочу....
Голова у деда затряслась совсем часто, он тяжело присел на скамейку рядом с Олегом и спрятал бороду в ладони.
Илья повернулся к Николаю.
- Вы нам не чужие. Что скажешь, Коля?
Коля степенно огляделся, подумал. На Олега он смотреть избегал, отводил взгляд. Погладил Веру по голове.
- Ты говоришь, дела там нет?
- Нет, - угрюмо подтвердил Илья. - дело будет, только если мы сейчас придем в ментуру.
- А на нет и суда нет, - зло усмехнулся Коля. - Бог, видать, миловал: Верке замуж за убийцу не дал выскочить. А теперь, если в суд идти, какая молва пойдет? Сам знаешь, люди разбираться не будут. А Верке и без того сейчас солоно придется — мол, брошенная девка. Я-то знаю, что судачить будут... Ради дочки говорю: пусть проваливает, да так, чтобы духу его здесь не было. Слышишь, ты, мразь? Хоть к черту в зубы иди, только чтобы мы (тут Вера всхлипнула особенно громко) о тебе не слышали больше, никогда не слышали.
- Ну что же... Жаль мне тебя отпускать, да они дело говорят. Эх, хотелось бы мне твоих «благодетелей» прижучить! Ну да ладно, ради Пальцевых и ради Веры....
- Так будет лучше, поверь, Илья, - негромко сказал Коля. Илья кивнул.
- У меня есть эта бумажка, - негромко сообщил он Олегу, - и твои билеты на поезд. И Юра никуда не денется. Это на случай, если тебе, мудаку, в голову чего-нибудь взбредет — ты же у нас мститель! Или вздумаешь тут появиться, сукин сын. А может, она и тебе пригодится, если тебя придут за жопу брать... Ты теперь на крючке. Не соскочить.
- Ты всегда меня ненавидел, - хрипло сказал Олег. Он смотрел только на Веру.
Илья презрительно глянул на то, что осталось от такого уверенного и счастливого еще час назад человека.
- Нет. Я тебя, бывало, ругал за раздолбайство, но ты был наш, Пальцев, ты был мне братом. Господи, да кто бы мог подумать!... А вот ты — ты теперь точно будешь ненавидеть. Никто из нас не сможет теперь ненавидеть тебя так, как ты сам.
Колька увез Веру утром, дом свой красивый запер и просил деда Лексея поглядывать за порядком, как бы кто не залез. Вернулся он через несколько дней, уже один, и стал жить дальше, чинить соседям, чего попросят, а по вечерам немного больше обычного выпивать.
Веру в городе больше не видели, поудивлялись и опять забыли про нее: видно, когда птица из гнезда вылетела, назад уже не вернется.
И Олега больше не видели. Правильно, что молодым в нашем захолустье делать! Вот, хорошее дело было придумал, ребят собирать, да видать, поехал искать счастья там, где полегче. Ну что же, рыба ищет, где глубже, а человек, где лучше. А пацаны еще некоторое время по инерции приходили в подвал, да и забросили это дело, о чем в городе жалели: ведь опять озоровать стали, проклятые, то стекло разобьют, то в драку ввяжутся.
Юра, которого Илья развязал и отпустил, прибавив пару слов на прощание, тоже, кстати, куда-то подался. Да, уезжает из города молодежь, что и говорить... Его, вроде бы, видели в Н-ске.
Три недели Олег отлеживался у деда Лексея, пока синяки не сошли до той степени, что можно было выглянуть на улицу, да что на улице делать теперь! Вышел он один раз, в сопровождении Ильи, который отвез его на вокзал.
Пока Олег валялся у деда, он похудел, двух слов не сказал, и стал чем-то похож на брата. Голову он брить перестал, и вообще перестал бриться, довольно быстро отрастив бородку, которая, надо сказать, ему даже шла. Только нос остался кривым, Илья его, похоже, сломал.
По дороге на вокзал проехали по улочке вдоль пятиэтажек, где ходит раз в час автобус, выбрались на мост, который вяло чинили после наводнения, проскочили мимо церкви Покрова и автовокзала, распугали голубей на центральной улице. День случился теплый - бабье лето наступило, горы на горизонте виделись отчетливо, пестрели осенней листвой.
- Не хочу знать, куда ты поедешь, - сказал Илья. - Но не советую тебе соваться в организацию. Не для того мы тебя отпустили, чтобы ты оказался за решеткой или в могиле.
- Век не забуду твоей доброты, брат, - откликнулся Олег мрачно.
Больше они ничего друг другу не сказали. Илья проследил за отходом поезда и вернулся в город. Что он рассказал Наталье и Владиславу Алексеевичу с Полиной, никто не знает, только Наталья через полгода продала квартиру и куда-то уехала, и в городе из Пальцевых остался только дед Лексей.
Здоровье у деда изрядно ухудшилось, и он уже не такой бодрый, редко показывается на людях, по соседям перестал бегать. На кладбище к бабке Марье его иногда возят, но редко, и могилка там подзаросла.
Колька к деду заходит ежевечерне, заботится о нем, как о родном, кормит, да каждые выходные из райцентра приезжает старший сын с женой, а вот внук Илья стал бывать совсем редко. Жизнь, короче, продолжается худо-бедно.
Илья не любит свой родной город, иногда навещает родителей в райцентре, а остальное время проводит по-прежнему: днем, ни с кем не общаясь, выполняет свои обязанности в части (командование его ценит по-прежнему), ничем больше не интересуется и ждет ночи, когда он сможет закрыть глаза, увидеть Таню и услышать ее вопрос: «Ты меня любишь?». И тогда он отвечает ей: «Да, да, да».
