Пятицарствие Авесты

Мне очень плохо, и я живу только заботами о детях да надеждой, что ты останешься жив и разыщешь нас.
Повернувшись, она отошла, не оглядываясь, и вся маленькая процессия вскоре скрылась за холмом. «Если я скажу, что буду ждать тебя, — я ничего не скажу. Я всегда буду рядом с тобой в мыслях, всегда рядом с тобой в твоих болях и радостях, которые я чувствую и буду чувствовать всегда», — вспомнил Марк слова Софии, сказанные ему ночью.
Противостояние зилотов с отрядами Иоанна продолжало обостряться, и становилось очевидно, что мирного решения ему не будет, а военное грозит крахом всей стране без участия в этом римских войск; вот тогда совет зилотов решил повторить то, что было проделано ранее, когда в город вошло ополчение, сформированное сикариями Мосады: в Иерусалим были призваны войска сына Гиоры, созданные на основе того самого ополчения. Зилоты понимали весь риск предприятия, заключавшийся в том, что невозможно было предсказать, как поведёт себя Симон, однако он лояльно относился к сикариям, следовательно, и к зилотам, а терпеть далее своеволие Иоанна было нельзя. Так спустя год после ополчения в город вошло войско Симона. Почти год прошёл после ухода Антонии с семьёй в Пеллу; почти год после смерти Анны был потрачен зилотами на бесполезные попытки достичь согласия в Иерусалиме; почти год длились беспорядки в Риме, питавшие надежды иудеев на благополучный исход войны, а также на восстание против римлян в Сирии и войну против них парфян. Эти надежды не оправдались, что оставляло евреев одних в своей войне с империей.
В самом Иерусалиме с приходом войск Симона положение не только не улучшилось, но, против ожидания, ещё более осложнилось, так как вспыхнувшие было крупные столкновения между отрядами Иоанна и Симона не принесли успеха ни той, ни другой стороне и переросли в столкновения мелкие, бесполезные, истощавшие силы противников, приносящие вред городу и его населению. Во время этих столкновений были уничтожены запасы продовольствия, дававшие возможность выдержать длительную осаду, и над Иерусалимом нависла угроза голода, а следом стало известно, что Рим признал Веспасиана императором, и Тит с войском возвращается в Иудею.
Помня участь Гамалы, павшей в голодной осаде, Марк со своими сторонниками потребовал в совете отправки делегации к парфянам с целью склонить тех к войне с Римом или, в крайнем случае, оказать возможную помощь иудеям.
Решение об отправке делегации не вызвало разногласий, поскольку любая надежда на помощь извне в данной ситуации была отрадной, тем более что контакты с Вавилонией и Парфией по этому поводу происходили неоднократно. Избранная делегация была разнородной по национальному составу, что давало ей большую надежду на успех переговоров, в её состав вошли Марк и два зилота из Гавлана, сражавшиеся вместе с ним в Гамале. С тревогой покидал Марк готовившийся к осаде город, перенаселённый беженцами, лишённый запасов продовольствия, с беспокойством в душе о сыновьях и Иоанне, слабо утешаясь мыслью о том, что они воины, что их судьба зависит от них самих, но с ещё большим беспокойством о семье Андрея; и лишь мысль, что Иаир не оставит в беде дочь с внуками, несколько успокаивала его. Дорожные заботы скоро отвлекли его от этих мыслей, так как приходилось продвигаться с особой осторожностью, поскольку по пути следования делегации находились римские гарнизоны и была большая вероятность столкнуться с каким-нибудь отрядом из такого гарнизона. Нельзя было исключить вероятность того, что сведения о делегации дойдут до римлян непосредственно из Иерусалима, а потому нужно было опасаться возможной засады по пути следования. Всё же первая часть пути прошла благополучно, делегация приближалась к пределам Декаполиса, местности более спокойной, чем оставшаяся позади Иудея, и сикарий уже предвкушал встречу с родными в Пелле, где было решено передохнуть перед дальнейшим следованием. Отряд приближался к долине Иордана по очень знакомым Марку местам, где слева в пределах двух часов пути находился Скифополь с римским гарнизоном, в нём расположенным, а справа на таком же расстоянии — Пелла. Было меньше месяца до весеннего равноденствия, утро выдалось сухое и тёплое, когда отряд миновал узкое неглубокое ущелье, по которому проходила дорога, и вышел в долину. Все были настороже, потому что начинался опасный участок пути, удобный для возможной засады, и внимательно вглядывались во встречавшиеся местами заросли долинной растительности. Молчали, лишь глухо стучали копыта да изредка фыркали лошади; внезапно в стороне раздалось лошадиное ржание, и отряд мгновенно остановился.
— Назад! — закричал кто-то. Марк заметил, как заблестел металл в расположенных невдалеке зарослях, и суетливо развернувшийся отряд поскакал к ущелью, только что оставленному им; а следом галопом выезжали на дорогу десятка полтора римских всадников, преследуя отступавших. Неожиданно одна из лошадей преследуемых, заржав, взвилась на дыбы, едва не сбросив всадника; а Марк тут же почувствовал удар в спину и резкую боль в левой лопатке. Обернувшись, он увидел торчащее за плечом древко стрелы — он был ранен, и это было плохо. Сикарий даже не мог досадовать на себя: нельзя было ожидать, что всадники будут вооружены луками, но, несомненно, следовало ещё ждать атаки дротиками, а потому необходимо было выбрать наиболее удобное для боя место в узком ущелье, куда они влетели на полном скаку. Марк, скакавший последним, окликнул своих боевых друзей по Гамале, предложив остальным уходить от погони, и ему не стали возражать: никто не мог рисковать миссией. Друзья выдернули стрелу, застрявшую в кости; после резкой боли движение левым плечом стало более доступным, но достаточно болезненным и досадно раздражающим.
Выбрав узкое место на подъёме дороги за поворотом, они спешились, готовые к обороне; появившимся преследователям было тесно на лошадях на неширокой дороге, что вынудило их тоже спешиться и готовиться к бою в пешем строю; такое развитие событий, хотя и не оставлявшее большой надежды уцелеть, было на руку сикариям, так как, уничтожив даже половину римлян, они могли обезопасить делегацию. Старые бойцы обнялись перед боем, на всякий случай прощаясь друг с другом, а Марк, понимая, что глупо делать наставления или просить о чём-либо друзей, ни в чём не уступавшим ему, всё же попросил:
— Берегите силы.
— Стареешь, Марк, — усмехнулся Никанор.
— Почему это? — нарочито обиделся тот.
— Ты стал недоверчив, — поддержал товарища Михаил.
Улыбнувшись шуткам, сикарий тут же с досадой отметил неутихающую боль в левом плече. Легионеры, хотя и спешились, но всё равно вынуждены были тесниться, не имея возможности атаковать широким фронтом, и их атака началась метанием дротиков, также оказавшимся безрезультатным; но сикарии, наоборот, оказались от этого в выигрыше: опустившись на колени и прикрывшись щитами, они остались невредимыми и, более того, оказались вооруженными дротиками, которые и не замедлили применить в ответ, в результате чего появились первые жертвы среди нападавших. Солдаты вынуждены были принять рукопашный бой на невыгодных условиях, а узость ущелья давала возможность зилотам удерживать фронт, не допуская окружения; и хотя биться приходилось одновременно против двоих, а не одного противника, они могли рассчитывать на успех при своей тренированности и стремительности ведения боя.
Превозмогая боль, Марк удручённо думал, что потерял былую живость из-за ранения; но половина легионеров всё же была выведена из строя. Однако и ярость атак не ослабевала, а сражавшиеся зилоты не могли позволить себе отступление, сохраняя темп боя, которому вдобавок мешали тела убитых и конвульсии изувеченных воинов, пытавшихся вправить обратно выпавшие внутренности из распоротых животов, глазные яблоки из рассечённых глазниц или ползком волочащих свои неподвижные конечности.
Бой длился недолго — сикарии не могли позволить себе длительный бой из-за невозможности сохранить силы при таком его темпе, — но легионеров оставалось ещё шестеро, когда пал Никанор; Марк с другом уже не могли удерживать фронт, вынужденные защищать его, ещё живого, поэтому они, окружённые врагом, встали над телом товарища спиной друг к другу. Положение их явно осложнилось, они начали уставать, кроме того, у Марка невыносимой болью отдавало в плече при каждом движении левой рукой; одежда же прилипала к спине, пропитанная загустевшей кровью, стесняя движения, бередя рану. Больше всего он боялся быть раненным вторично: из-за большой потери крови можно было потерять сознание. Утешала только мысль, что в случае их гибели римляне не решатся преследовать делегацию. Отражая атаки с правой стороны, сикарий сделал вид, что не замечает противника слева, и нанёс удар прежде, чем тот сделал свой, но в этот момент и сам был ранен в бедро третьим легионером. Выругавшись с досады, он метнулся в его сторону, отбросив щит, и поразил того, вдруг скорчившегося и закрутившегося на каменистом склоне, а Марк, поднимая выроненный легионером меч, получил ещё один удар по левому плечу. Не почувствовав сгоряча новой боли, он обернулся и, увидев, что римлянин готов ударить его вторично, отразил удар, но и сам выронил поднятый меч из левой руки, повисшей вдруг бессильно вдоль тела. Михаил, стоя на колене, отбивал удары другого римлянина, Марк же, встав рядом с другом, охладил пыл нападавшего; ранивший сикария легионер был в явном замешательстве и тотчас поплатился за это, но и поразивший его сам рухнул на колени от боли в бедре. Справившись с болью, Марк поднялся на ноги, готовый к бою, но увидел лишь убегавшего за поворот легионера да окровавленного Михаила, склонившегося над Никанором и пытавшегося привести того в чувство.
Разорвав кое-что из своей одежды, они перевязали раны друг другу и Никанору, так и не пришедшему в сознание, а затем, поймав лошадей, с трудом втащили его на одну из них, привязав к седлу, взобрались на коней сами и направились к Иордану, минуя поле боя, трупы и тела живых, но искалеченных легионеров, покорно жавшихся к скалам ущелья. Теперь можно было не опасаться погони — они будут уже в Пелле, когда известие о случившемся достигнет Скифополя, а расквартированный там гарнизон вряд ли в состоянии выделить ещё один такой же отряд.
Был полдень, когда они подъехали к Иордану. Находясь в полузабытьи от большой потери крови, Марк временами терял сознание, рискуя упасть с коня; в подобном состоянии находился и Михаил, за которым следовал конь с Никанором, привязанным к седлу, неподвижным и безмолвным. Очнувшись от брызг и фырканья, сикарий увидел, что их лошади жадно пьют из реки. Ему самому невыносимо хотелось пить, окунуться в освежающую струю, однако об этом нечего было и думать: самостоятельно он не смог бы опять взобраться на лошадь, а рассчитывать на помощь не приходилось.
Понукая коня в глубину, склоняясь ему на шею, прижимаясь к ней грудью, он дотянулся до воды и, зачерпывая её ладонью, лихорадочно стал пить, а с трудом напившись, умылся кое-как и выбрался на противоположный берег, где остановился, ожидая Михаила, пытавшегося привести в чувство Никанора и