Рыжий Сашка, будто пёс, не различал порога, разделяющего дом с горами. Было ему уютно и здесь, и там. В каникулы мог свинтить на месяц, прихватив всего-то буханку хлеба. Особенно Сашка любил сбегать к Юркому. Так старожилы в шутку звали ручей Сердитый.
Он держался на всём протяжении отрога Орлиного хребта. Преданно жался к его подошвам. У истока в засушливое лето едва заметно сочился, прячась в щелях. Чуть дождь, оживал. Сашка раздвигал напористые стрелки трав, припадал к камням, вслушиваясь сквозь звон цикад в слабенькое, вкрадчивое журчание. Лежал подолгу, и казалось ему, становился таким призрачным, однотонным, что не различить, где он, где вода живая, где горы, развернувшиеся и вширь, и вглубь, и ввысь.
Зимой Юркий промерзал, прятался в снегу. Но капля за каплей, пробивался. Ещё дальше уже щерился и снова бросался на тёмные камни. Одевал их в шапчонки ледяных медуз со стрекалами-сосульками. А вдоль берега находили люди следы Сашкиных, самодельных снегоступов.
Однажды по весне ручей накрыл сель. Забил мелкозёмом вперемежку с обглоданными стволами, камнями, глыбами. Обрушил склон. В чудовищном завале Юркий захлебнулся самим собою. И мальчишка слёг, чего отродясь не бывало. Спал с лица, ел только для того, чтобы мать не плакала. Тогда-то и постучал в дверь их дома старый Улуг – пастух с глазами столь голубыми и ясными, что всякого, кто смотрел в них, брала оторопь. В руках узелок с бесхитростным угощением: лепёшка, поверх неё полоски вяленного мясца, жёлтый кусок сыра да фляга с кристально чистой водой.
Только глянул на больного и осклабился, защёлкал языком, грозя пальцем:
- Сэхуру.
Сашка встал! И без того бывший тихим мальчонка затаился вовсе, словно вслушивался в ослабшее дыхание, в движение соков по телу. Двигался с медлительностью – мимо не пройти, всяк оборачивался, задерживал взгляд, будто разглядеть что пытался. Даже лютые псы с чёрными пастями смирели.
До самой осени наливался Юркий вытянутым озером. Наконец сам уподобился селю – продавил, разнёс преграду. Ревел яростно до самого устья. Очистился гневом и улёгся, довольно заурчал. А Сашка стал прежним. Лишь улыбался загадочней, чем прежде.
Так бы и продолжалось, если б не перебил прозрачную жилку валун размером с сарай, отведённый под сельский клуб. Судачили охотники, вот и кончился, ушёл в землю. Рыжий Сашка приостановился рядом с ними и покачал головой. Мужчины вздрогнули, губы одеревенели.
- Сэхуру.
А прошёл месяц, и шевельнулся галечник иссушенного русла, расступился для обильного ключа. Пробился Юркий! Заодно стал задиристей.
Селяне же косились на давно, много лет назад заброшенную мазанку, хозяева которой сгинули под лавиной. Рыжий мальчишка сбежал на поиски родителей – не вернулся. Лишь старый Улуг отваживался заходить туда с гостинцами. Иногда разговаривал с пустотой подолгу. Знать, чуял, когда возвращался сэхуру.
|