Одноногий лист почтовой службы

Он стоял на невысоком подиуме, обтянутом зелёным бархатом, обласканный светом маленьких софитов. Обдери подиум наголо – крепкий занозистый поддон местами испятнанный белилами. Вокруг него раскинулись до далёких витрин отделы со стеллажами – без стремянки верха не достать. А по выходным у подножий двухэтажного универмага «Север» разворачивались магазинчики на колёсах да крытые палатки вразброс, руша прямые линии словно нарочно. Торговали здесь всем на свете: рыболовные снасти, ружья для подводной охоты; певучий фарфор соседствовал с бывалым алюминием кастрюль; тут же сверкал хром инструментов знакомых и столь чудных, что мастера озадаченно скребли затылки.
   Но Он занял подиум. Будто наслаждался величием, дразнил удалое воображение мальчишек, таинственно посверкивая алыми ромбиками отражателей. Упругий толстячок, - продавец спорттоваров, - поднимался к нему, оглаживал лысину, обрамлённую воздушными волосками, и брал за широкие рога. Медленно поводил ими из стороны в сторону, как укротитель. Указывал на заднее колесо со знанием дела.
   - Шесть скоростей. – И доверительно привешивал: - Последний.
   Тогда Валька прятался за полками и закрывал лицо ладонями, не понимая, почему вздрагивает, почему прут непрошенные слёзы. Боялся, что мать застукает, и придётся рассказать про то, как на днях отец у подиума раз за разом пересчитывал купюры дрожащей рукой, пока Валька не тронул его локтя: «Хватит, па, не тянем». «Всё-то ты понимаешь, - вздохнул отец. – Ничего, прорвёмся, дружище». Валька закивал, улыбаясь солнечно, мол, конечно, прорвёмся!
   А потом Он исчез. О том, что велосипед достался Андрюхе северскому, - так звали жителей квартала, где расположилась громада универмага, - Валька узнал нечаянно. Ведя одной рукой отцовский «Урал», вышел к дороге, перекинутой широкой лентой через крутой холм, и обмер. Ни машины. На вершине только Он. По-осеннему оранжевое солнце скатилось вдоль спины наездника, устроилось на крыле и будто подмигнуло. Один за одним появлялись ещё велики и ещё, суетились, выписывали петли, вставали на дыбы. Скромничала лишь девчачья «Кама», как бы обнюхивая вожака.
   - Стой, - тихо попросил Валька, но не был услышан.
   Стайка велосипедов сгрудилась, замерла и покатила вниз. Двинул и Он, как бы откололся от солнца, и наваждение схлынуло. Тишь отступила, вернулся птичий гомон, яростные гудки автомобилей. Мимо пустынной остановки, поднырнув к ней, прошелестел грузный троллейбус, мотая на широкие шины первые палые листья. Андрюха же вырвался вперёд ватаги, яростно вращая педали.
   - Валь-ка-ааа!
   С гулом, шипением воздуха, рассекаемого бешенным вращением спиц, пронеслись орлята, школьники, салюты: вжик, вжик, вжик. Вскоре ватага вернулась. Андрюха вдавил рычажок тормоза так, что заднее колесо повело с визгом, оставляя на асфальте лихой росчерк.
   - Погоняем?
   Валька мотнул головой, показывая на багажник с высоченной стопкой газет:
   - Некогда мне.
   Андрюха прищурил глаз, оценивая тугой пресс бумаги. Ему не терпелось померяться силами с циолковцем. Даже в том, как согнуто его колено, с каким напряжением упирается в педаль ступня, читался вызов.
   Но Валька смотрел только на Него, на дерзкий блеск новеньких спиц, строгую линию рогов руля, готовых резать ветер и хриплый клаксон-ревун. Казалось, Он был создан для сражений, бросаться на врага и побеждать.
   «Урал», что достался отцу по наследству, давно стал легендой, которую помнили немногие. О нём писали в столичной газете, пожелтелая вырезка из которой хранилась в семейном альбоме. Статья называлась «Одноногий лист почтовой службы». Журналист рассказывал про деда Вальки, потерявшего во время войны ногу, но сохранившего волю, упорство и жизнерадостность: «Николай Георгиевич собрал велосипед почту развозить. Когда спрашивали, зачем педали две, шутил, что женилку-то снаряд ему не устряпал».
   Стыки «Урала» выглядели узловатыми из-за наплывов сварки. И весь он был какой-то мужицкий, способный перевозить и тяжёлые брусья, и мешки сырого навоза для огородов, выдерживая на руле довесок в пару вёдер. По бездорожью позвякивал багажником, а в гору натужно кряхтел, но справлялся. Не раз помогал выжить в голодные послевоенные, спасал Кочегаровых и теперь. По грибы да по ягоды – с ним, на рыбалку – снова он, развозить почту – больше некому. «Урал» признавали лучшим все, кто имел крепкую руку и желание строить нечто стоящее, глаз радующее основательностью. Вот и баловали Кочегаровы любимца настоящим солидолом с руки, вмазывая в железные суставы.
   Валька думал о старом друге, продолжая смотреть на Него до шума в ушах. Как одолеть молодецкую наглость новичка? А хозяйка розовой «Камы» склонила голову, покрыв острое плечико длинными смоль-волосами. Он видел, как пульсирует жилка на шее Лели. Это беспокоило, разжигало кровь, руша равновесие всего мира. Такого с Валькой никогда не случалось и вызывало смятение. Нос лихорадочно цедил воздух. Бежать! Сразиться!
   - Некогда, - повторил Валька сурово, чтобы не сочли трусом, и степенно повёл «Урал» к девятиэтажному ряду домов схожих с костяшками домино, что поставили на попа.
   Он уходил дальше и дальше, и смаргивал картину, где «Кама» на холме тянется к выскочке, видел трепет жилки на тонкой шее, видел, что планета вращается быстрей и быстрей, но не откалывается от солнца – падает в него. Брызги заливают квадраты стекол верхних этажей тёплым заревом, что медленно угасает.
   Раскидав по ящикам часть газет, стараясь не ронять вложенные письма, Валька успокоился. Движения обрели привычную точность. Почта скользила в узкие щели гладко, не топорщилась и края страниц не бились. Вернувшись домой, он вспоминал только ушастую девчонку, которой помог с самокатом: приладил стойку руля и затянул, благо в подвесной аптечке нашлись и ключи, и запас гаек с хомутами.
   
   ***
    Андрюха любовно оглаживал бархоткой стремительные линии «Стелса» - сказочное видение, что обрело плоть. Упорхнули куда-то мысли об уроках, обещанном за бардак в комнате нагоняе, и даже о долговязой Лельке, подъезд которой исписал анонимными признаниями в любви. Он наслаждался ощущением значимости, передавшимся от велосипеда через прикосновения, через матёрое чувство обладания.
   Узкие, рифлёные шины плотные. Меж тёмных узоров рыжеют следы землицы. Ничего, смоются. А рессоры - проскочи хоть по выбоинам, копчик не отбить. И покраска особая. Вроде сверкающая, но утягивает взгляд в чёрный космос. Куда до него грубой, оцарапанной сини «Урала»? Дряхлый почтовик, место которому на свалке.
   Память Андрюхи завернула к Валькиному ответу: «Некогда». Бархотка в руке счастливого обладателя «Стелса» скомкалась. Некогда – не отказ. Значит, подсказывали чутьё и надежда: шанс есть. Валька вообще не боялся вызовов. Его даже внезапным криком не испугать: не сжимался и не вздрагивал, как другие, втягивая голову в плечи. Лишь быстро поводил глазами в сторону шума. Всё будет пучком, решил Андрюха и, поднырнув под раму плечом, понёс велик на балкон.
   Каждый день он выкатывал на бугор. Безоблачно иль непогода, высматривал соперника. Одинокий Валька появлялся со стороны Циолково, как по часам, помогая со второй работой отцу – прилежно развозил почту. Продолжится так и впредь, думал Андрюха, подкараулят залётные, отметелят ногами и уведут «Стелс». Ещё и погогочут над носом сломанным. Оно надо? Надо!
   Лелька думает, будто царапает ей в подъезде признания Валька. В школе над ним посмеивается, а сама гордится. Вглядывается в циолковца как-то подозрительно скоротечно, словно боится, что другие заметят. Хоть разок бы подумала на него – на Андрюху. Это его карга со второго этажа едва не ошпарила кипятком. Высадил бы стёкла вредине, но даже она казалась ближе, родней из-за Неё – Лельки.
   А потом и Она как бы отодвинулась на второй план. Андрюха нетерпеливо подбивал носком педаль, так хотелось сразиться, чтобы показать всем, какой он сильный; дать противнику фору, чтобы видели и благородство, и широту души. Только почтальон, как ни терзал Андрюха хриплый клаксон, как ни выписывал опасные виражи, одобрительно кивал, де, молодец, жаль, что некогда, чем злил, распалял жажду. Лишил сна вовсе.
   Выезжал «Стелс» на бугор семь дней кряду, карауля, когда старый, отвыкший сражаться за честь «Урал» соизволит принять вызов. За ним прикатывали остальные, иногда подтягивалась «Кама». Они резвились, играли в догонялки, пока вожак ждал изваянием. А на восьмой день предводитель дрогнул. Там внизу, у подножия холма улицу пересёк соперник с пустым багажником. «Стелс» взял с места, понёсся, распаляясь от погони и скорости. Позади рассекали, рвали в клочья воздух орлята, салюты и даже тяжёлые скифы. Не отставала и «Кама».
   Валька ждал на гаишной стоянке с усмешкой, налитой силой. Решительность и прослабленные локти седока испугали Андрюху. Губы свело до того, что чувствовалась в них болезненная сердцевина. Уже и велосипед соперника выглядел не поскрипывающим старичком – бывалый зверь в шрамах, сшитых металлом, что въелся в плоть. Единственное светлое пятно на рулевом стакане – самодельный дубовый лист из дюраля, словно подхвачен в гоне по железному лесу.
   Сколько можно стоять против друг друга, пока остальные кружат тенями, затягивая петлю? Кто-то должен тронуть затверделый воздух, всколыхнуть его, первым высвободить грозовую искру. Андрюха ловил неповоротливым языком ртутные шарики слов: «Как дела? Тьпху. Фора! Ну, её…» Но больше сил уходило на то, чтобы не отвести взгляда. Из-за него разойтись по-доброму уже не получалось.
   - Погоняем, - встряхнул тишину Валька.
   - Условия? – спросил Андрюха.
   - После поможешь почту раскидать. Идём справа до речки-вонючки. На центральный проспект не выходим. А вы, - Валька старался не смотреть в сторону «Камы», - у горбатого мостка ждите.
   - Это ж через весь город! – заскулил Олежка Портос.
   Второгодник Генка гоготнул:
   - Не отощаешь.
   - Точняк. – Кешка Акакин ловко сплюнул через плечо. – Напрямки и на трёхколёсном обставим.
   Генка, привстав на педали, выпалил:
   - Кто последний, тот сифак.
   - Ух-ха!
   - Гип-гип-гип!!!
   - Не играю, - надрывался Олежка вслед упорхнувшим друзьям. – Вот гады. Не игра-а-юууу!
   Хотя страх отступил, неизвестность кружила Андрюху тошным томлением. Ехали они ноздря в ноздрю, ходко ехали. Спереди накатывали и убегали за спину дома, крепенькие деревца, изредка и робко тронутые ранней охрой, которую сбрасывали пока неохотно. За ними снова дома, по большей части кирпичные. Проскочили трухлявый, как пень, ларёк, облепленный прелыми с лица, но бойкими старушками. Потом стало просторно, показался литейный завод, что курил и трубами, и окнами горячих цехов. «Урал» отважно нырнул в пролом забора. «Стелс» за ним.
   Навстречу выскочил огромный, - сущий телок, - пёс и гулко булькнул. На зов явилась семейка таких же лохматых помощников. Стали стеной и смотрят. Валька на ходу огладил загривок самого здорового и будто шепнул чего. Северский остановился, неуверенно поёрзал в седле, чуть отвернув переднее колесо. Не видел раньше таких зверюг. Расселись рядком и смотрят. Собакам полагается или хвостом мести, или