ДЕКАДА или Субъективный Протез Объективной Истины

происходил процесс Дегуманизации политической жизни, а именно – Персонижизация действующих политиков.
Вкратце и по-простому это истолковывалось следующим образом: основная масса населения (Электорат – субъекты Феномена) имеют дело не с непосредственными людьми на верху, а с персонажами, опосредованными чем угодно, только не живым общением – с Персонажами (объектами Феномена), находящимися на политической сцене. Встречи с ними происходят, в основном, на экранах телевизоров и на страницах прессы. Предвыборные их явления народу, воспринимаются скорее так, как в былые времена воспринимались встречи с тем или иным известным актером во время гастрольных поездок. (Кстати, возможно, встречи с актерами кино стали менее популярными именно в связи с появлением персонажей более занимательного сюжета в бесконечном сериале под названием «Политическая сцена»). Сей процесс был обозначен как негуманный, потому что переживания народа в данном случае были скорее сродни получаемым в процессе просмотра фильма (спектакля), чтения детектива (эротической литературы), чем имевшим место в реальной жизни. Этим, в частности, объясняется скорее раздражение, чем умиление от пиар-акций фигурантов разной масти и раскраски с детьми, собаками, кошками, пчелами и пр., так как эти сцены воспринимались скорее как тормоз сюжетной динамики, чем очеловечивающая Персонаж характеристика или черта. Все это уже было знакомо по другим сериалам – не таким, правда, бесконечным и беспросветным, а сериалам, где есть герои, от которых у зла все-таки иногда бывают какие-никакие неприятности и которые завершаются в тот момент, когда «наши победили». Трагические исходы в сериалах тоже были понятны и приемлемы: трагедии в кино, и вообще в искусстве, полезны – в отличие от жизни они заставляют задуматься оставшихся в живых. В конце концов, правда в искусстве – это всегда то, после чего наступает конец.
В связи с этим пришлось признать, что подобное восприятие политической сцены таки стимулировало процессы Дегуманизации. А именно: крайние состояния человеческого бытия, переживаемые актерами политической сцены, населением воспринималось, как киночувства – может быть остро, но не долго. Они были преходящи. Закончилась серия, экран погас, опущен занавес и – рождений и смертей, радостей и бед, депрессий и агрессий этих персонажей для населения более не существовало. Правда, при наличии определенной художественной мотивировки происходящего на экране (…на сцене или от печатного слова…) население еще некоторое время могло пребывать под впечатлением. Но с течением экранного времени большинство этих актеров-персонажей приедалось зрителю, начинало выглядеть настолько слабым, что самостоятельно сойти с политической сцены уже не могло. Не помогало даже периодическое появление в сериале зарубежных звезд. А так как население, несмотря на слабую художественность сериала и хилый уровень мастерства исполнителей, не выказывало агрессивности, а было, в силу своего менталитета, более склонно к проявлению терпения, душевной стойкости и молчаливой готовности к новым жертвам, этот внутренний конфликт разразился кризисом подсознания, внешним, ощутимым и видимым проявлением которого и явился Феномен.
Теория была принята практически всеми политическими силами, кроме тех, чье мнение ошибочно. Обитатели политической сцены заволновались.

Развитие Феноменологии вглубь
В ожидании предложений по стратегическим и тактическим планам оперативные выводы, сделанные различными партиями, командами и семьями, были  практически одинаковыми – на экранах резко уменьшилось присутствие действующих политиков.
Впрочем, в данном случае теория была ни при чем. Это объяс¬нялось тем, что у граждан, а значит и у Электората, в связи с визу¬ализацией политактеров закреплялся устойчивый рвотный рефлекс, что значительно, если не совершенно, уменьшало их влияние и, глав¬ное, перспективы и возможности в грядущих Судьбоносных Собы¬тиях. В соответствующих кругах уменьшились и, практически, сошли на нет претензии по поводу непредоставления, отказа и недопущения к экранному времени. Наоборот, появились шуточные проклятия, ругательства, божба и прочая семантико-идиоматическая архитектура, общий смысл которой сводился к пожеланиям: «Чтоб тебя по телевизору в новостях показали».
Это был яркий, но недолгий период расцвета телебизнеса.
Вместо того, чтобы купить четыре машины, три яхты, два футбольных клуба, лишний дом, завод, пароход или, на худой конец, мороженое детям, а бабе ¬– цветы, Элита начала тратить трудом, потом и кровью нажитые деньги на заказ показов по TV своих оппонентов, претендентов и просто хороших знакомых. Тарифы были сумасшед¬шие, так как включали в себя, по крайней мере, частично, возможные риски телекомпаний по искам потерпевших за моральный ущерб. Заказывали друг друга нещадно. Особенно дорого стоило время в процессе демонстрации художественных фильмов, которые прерыва¬лись теперь не для показа всем надоевшей рекламы, а для визуали¬зации непереносимых видеообразов. Бред обыкновенный на экранах телевизоров постепенно вытеснялся чистым  бредом.
Но вскоре расцвет телебизнеса пошел на убыль. Во-первых, суды создали прецеденты по неудовлетворению исков потерпевших, а во-вторых, время, необходимое на то, чтобы видеообразы вызвали нужную реакцию организма зрителей, сокращалось не по дням, а по часам, и, наконец, достигло длительности, в которую никакой видео¬образ впихнуть уже было невозможно.        
Первое время усилилась роль радио. Имущие закупали и без-возмездно передавали в пользование малоимущим радиоприемники. Однако вскоре на многие передачи, а затем и вовсе на голоса, веща-ющие на известные  политические темы, реакция стала аналогичной.
Известные и состоятельные политики выставляли операторов – talk-managers, которые могли некоторое время, пользуясь своей безвестностью, говорить без остановки и смысла обо всем, продвигая, между прочим, идеи своих патронов. Но вскоре грязные технологии внедрились и в аудиомир – стало хорошим вкусом нанимать артистов-пародистов, которые неожиданно посреди своих выступлений начина¬ли подражать голосам известных  политиков.
Круг сужался.
«Но истые пловцы – те, что плывут без цели» – как высказался один поэт по одному поводу. Все большее значение приобретала пресса, где статьи и интервью деятелей начали печатать без фотогра¬фий – они заменялись кратким словесным портретом типа: «Крупная голова, высокий лоб, умные, усталые, добрые глаза» и т. д. Однако тут же стали появляться анекдоты престидижитирующие эти достойные описания. Например: «У армянского радио спрашивают: как вы видите портрет идеального политика?» – Армянское радио отвечает: «Прэжде всэго соврэмэнный полытык – это болшая, болшая и умная голова.» – «Ну и?» – «Что „Ну и?”?» – «А остальное?»  – «А остальное – жопа».
С печатным словом, таким как интервью, аналитические выступления, программные заявления и прочее, также возникли проблемы – от них стали требовать содержания. Ведь под предлогом общеизвестности определенных идей, явлений и пр. уже давно закрепилась тенденция скользить по их поверхности. Но пока политики многословно выражали свои мысли, пользуясь экранным временем, никто особо не задумывался, о чем они говорят и что все это означает. Говорит, да и говорит. Однако, когда, за неимением других источников, с политической жизнью страны, идеями и планами тех или иных жителей политической сцены стало возможным ознакомиться только на страницах прессы, появились вопросы, которые звучали весьма лапидарно и неприятно: «О чем речь?». Политический промискуитет, пылкие дифирамбы, перемежающиеся со столь же пылкими инвективами, частая перемена мнений и позиций настораживали Электорат, который принимал все это за глубину мысли, ему недоступную. Появилась необходимость в пояснении, расшифровке, интерпретации и проч. Стали массовыми тиражами издаваться «Путеводители по перспективам (дальше – фамилия, партия и пр.)».
В Путеводителях все слова, без которых можно было обойтись, подлежали изъятию. Выражались только простейшие целенаправленные мысли, которые обладали не только политическим смыслом, но и указывали человеку, их читающему и, возможно, их использующему, определенную позицию. В несколько предложений и абзацев они вмещали целый круг идей – глубоких, программных, высоко¬интеллектуальных построений. При этом одной из целей было практически не допустить неадекватного восприятия и толкования. Особая функция Путеводителя состояла в том, что он не только выражал что-то, но и уничтожал то, что выражается оппонентами. Многословные формулировки, определения, эпитеты, метонимии и пр. упаковывали, по силе-возможности, в одно слово, которое как бы аннулировало целую совокупность слов; эллиптичность текстов достигла своего апогея. Самое сложное в Путеводителях при таком подходе было избежать большой точности. Она (большая точность) была также опасна, как стало нежелательным и невоспринимаемым привычное ее отсутствие. Указывалось правильное поведение для тех, кто желал приобщиться к благам, декларируемым в Путеводителях, и допустимые его отклонения. Программную окраску Путеводителям придавало не столько значение фраз, текста и контекста, сколько их структура («Праздник Нужен / Нужен Праздник»; «Наших Очень Много  Очень Много Наших / Много Наших Очень»). Такие сокращения углубляли смысл, и, одновременно, сужали круг вызываемых ассоциаций. Важно было также то, чтобы слово можно было легко выговорить, а фразу повторить. Многое из того, что Электорату не нравилось, переставало быть мыслимым. А следовательно, как бы уже и не существовало в его мозгах, да и в действительности тоже. Возродилась старая добрая профессия  политинформаторов  – толковиты. В научных кругах не обошлось без споров – из какого источника бьет это народное слово¬творчество: то ли «толковый», то ли «толкач» или может даже «толмач». Официально их тоже называли. Поскольку пиар-борьба переместилась в значительной степени в сферу филологическую, по¬явились специалисты по вербальному имиджмейкерству – «Разно¬словы», «Дефиниторы», «Эйфористы», «Каузофаги», «Имманенты», «Запевники», «Этиморасты», «Филиграны»  и другие – тонкие стилис¬ты, знатоки инверсий, виртуозы аллюзий, обладающие глубокой парадигматической и синтагматической интуицией и даже техниками сублиминального влияния. Их количество и узкие специализации  множились на глазах.
Среди обывателей самой излюбленной темой обсуждения ста¬ли «Рвотные рейтинги» политиков: «Меня от этого прямо наизнанку выворачивает!» – «А меня ничего, только есть не могу, когда его вижу или слышу (Но есть все равно без 100 грамм не могу, когда его вижу)». Разные центры также подхватили эту инициативу снизу, регулярно проводя социальные опросы на предмет определения вышеуказанного рейтинга обывателей политической сцены. Большой популярностью пользовались субботние выпуски разных газет, где теперь вместо исчерпавших себя гороскопов, стали печатать рвотный рейтинг. В связи с важной ролью, которую