Византией и Первым Болгарским царством, после смерти причисленный к лику святых. Первый сербский святой.
По церковному преданию, в ночь перед битвой князю Лазарю явился ангел и спросил его, что он выбирает – «царствие земное», т.е. победу над турками и благополучие Сербии (но только пока он сам будет жить на земле) или мученичество ради Царствия Небесного (а также обещание, что сербский народ до конца времён останется православным). Лазарь ответил, что «земное царство – на миг, а небесное царство – навек» («земаљско је за малена царство, а небеско увек и довека»).
Ви́дов день (серб. Видовдан,болг. Видовден, рус. Скотный заступник, Медост, Модест, Амос, Фит) – главный национальный праздник Сербии, а также день, особо почитаемый в западной Болгарии, в меньшей степени восточными славянами. Особенно сильно в сербской традиции Видовдан связан с Битвой на Косовом поле. 28 июня 1389 года войска князя Лазаря потерпели поражение в битве с турецким войском султана Мурада.[/i]
Не по церковному установлению, но на своем месте он был. И спрашивал с каждого входящего по праву: вы-то здесь зачем?
Мы взяли свечи, сколько в руку попалось каждому, оставив деньги за них, сколько не жалко: так принято в сербских церквях. И поставили их в память ушедших.
– За русского полковника Николая Николаевича Раевского, помяни, Господи, душу усопшего раба Твоего, прости ему все согрешения его, вольные и невольные, совершенные словом или делом, ведением или неведением…
– За всех сербов, которые полегли в день битвы на Косовом поле. Вняв зову Лазаря: «Кто есть серб и сербского рода, но на Косово, на бой не пришел он…проклято его всяко колено!». Нет человека, который живет и не согрешит, но вмени великие дела, ими совершенные, за искреннюю веру в Тебя – и прости им…
– За всех тех, кто не пожалел жизни своей во имя Отечества, в прошлом, настоящем и будущем. Вот за них, этих мальчиков на фотографиях, ушедших из этого края снова! В Косово! В наши дни! И вновь не вернувшихся! Господи, на все воля твоя…
***
Чего только в утробе «Террахана» нет. Нашлось и большое старое одеяло. Я кинул его на травку невдалеке от памятника, возле стола и скамей, что стояли над обрывом. Прилегли с Маней, но по дурацкой привычке жителей мегаполиса недолго смотрели в высокое синее небо, не стали считать и облака, вдруг ниоткуда возникшие. Я открыл страницу «Википедии» на Николае Николаевиче Раевском. Машка довольно засопела над левым моим плечом: уткнулась в экран планшета, ей тоже интересно.
Минут через десять Маша выдала все, что пробежала в интернете глазами, в одной длинной тираде:
– Внук того самого Раевского, Раевские – старинный дворянский род... и т.д. Уж и в отставке, полковник, а в Сербию, добровольцем! Зачем?
Знать бы, зачем. Зачем мы с тобою тут, женщина моя любимая, чего ищем в этой стороне? У нас своих мало церквей на родной земле, или нет у нас с тобою крыши над головой в Подмосковье? Или работа у нас с тобой была худая, ни денег, ни удовлетворения, скажи-ка мне. Так ведь нет же! И у Раевского много чего было, да чего-то ему не хватало…
Если верить сербам, а они этой легенды держатся, то Раевский – прототип графа Алексея Вронского. Того самого, который герой Льва Николаевича Толстого. И значит, женщиной его была… Анна Каренина. Вернее, прототип героини.
Да можно ли верить легендам, не знаю. Неужто вечное это проецирование себя и других людей в мир романов, повестей, рассказов – хоть на четверть, но – правда? Но ведь я сам так и поступаю! Допустим, что так. Если некому молиться за тебя, потому что женщина твоя гибнет под колесами поезда, по твоей вине, и на душе холодно и пусто, так что же, и погибнуть не страшно. Как оно все же – к чужой жене за своей бедой ходить – отзывается в судьбе. «Не желай жены ближнего твоего…» – пронеслось в голове.
Чем больше я думал о судьбе Раевского, тем отчетливей всплывал в памяти образ гениального, но почему-то мною не любимого нашего поэта. А потом я чуть ли не явственно услышал строки, ставшие панегириком собственной судьбе Его:
Белеет парус одинокой
В тумане моря голубом!
Что ищет он в стране далекой?
Что кинул он в краю родном?..
Что-то (или кто-то) вернуло меня в реальную жизнь, и я заорал:
– Ах ты, овца!
Машка возмущенно хлопнула меня по плечу. Зря, между прочим, не ее я имел в виду. А именно что овцу. Стадо, пока мы лежали, перебралось к церкви поближе, травка тут сочная, зеленая. Заблудшая овца, одна из стада, подойдя ко мне поближе, пыталась жевать мою руку. Просила чего-то, соли, что ли? Совсем как собака, и руку хозяйскую, подающую, знает. Губы мягкие, ласково тычется в ладонь.
– Ладно, Машка. Ты не овца, овца не ты. И я не баран, как будто думать умею. Вряд ли Раевский из-за любви потерянной погиб, от осознания вины. В той части, что уехал и погиб на балканской войне, возможно, и был прототипом героя Льва Николаевича. Так времена были такие, Раевского ли имел в виду Толстой, иль кого другого, а добровольцев русских в Сербии было немало. А насчет любви, это – нет.
Маша, подумав, кивнула головой.
– От большой любви остается в истории след. Никуда она не исчезает. А о Раевском в этом смысле – ни слова. Где учился и как, с кем дружил, кто родня, где воевал, все знаем. А о женщине в его судьбе ничего и нигде. Так не может быть.
И впрямь не может. Мне не впервой писать о личности исторической; начнешь искать материалы, и если она была, самая главная в жизни женщина, то обязательно будет рядом. Раньше, позже возникнет, может, исчезнет потом, но будет.
У Раевского Николая Николаевича вот такой, главной, единственной, – ее нет. Есть мать, которая любит сына до сумасшествия. Анна Михайловна Бороздина, вдова (Николенька осиротел в свои четыре года), для которой ее сыновья единственный свет в окне, ради них она живет и дышит…
Исх. 20:2-17; Втор. 5:6-21.
***
– А секретная миссия? Он же, Раевский, не впервой на Балканах. Сербским владеет прекрасно. И помнишь записку его докладную?
– Какую записку, Машуль? Я что-то проспал?
– Нет, не проспал. Ты ходил за солью для своей прекрасной леди.
Я действительно искал соль для овцы; да я и нашел ее на столе. Она сложилась в глыбу от сырости, и, пожалуй, не годилась для еды людям, но моя новая знакомая была рада донельзя лакомству. Я, по-видимому, оправдал ее ожидания полностью, а вот Машкины – нет. Что-то она успела прочесть без меня, а теперь торжествовала, видя мою растерянность. Я пробежал статью глазами, поскольку Маша милостиво отдала мне планшет. «Дуэль, газета борьбы общественных идей, – для тех, кто любит думать», от 26 июня 2001года. Интересно; я подумать еще никогда не отказывался.
– Опять конспирология, Манюнь, уволь! Готовил восстание, да что-то плохо готовил. Если я правильно помню, все восстание закончилось роспуском Болгарского легиона. А Михаила Обреновича , тот еще был конспиратор и предводитель восстания, на пару с любовницей расстрелял какой-то убийца, тем и кончилось все.
Ох, зря я это. Маша загорелась. Начался полет фантазии. Вам и не снилось.
В три минуты практически она нарисовала целый роман, рассказала от корки до корки.
И был в том романе замечательный образ Горчакова, последнего русского канцлера. Вот он, «питомец мод, большого света друг, обычаев блестящих наблюдатель» , получает от некоего штабс-ротмистра Раевского докладную записку о том, что следует готовить русских офицеров в отставке, чтоб возглавили сербское восстание, которое должно перерасти в балканское.
– Да то-то и оно, Маня. Кому такой резидент нужен, который всему миру знаком. От него же головная боль одна, его беречь надо, он представитель фамилии, которой и Горчаков не указ! Горчакову службисты нужны, работники, а не гусары! И потом, ты же читала биографию Раевского. Он всю жизнь галопом по Европам; дед его волей судьбы и своею волей делал дело, а внук… талантлив, умен, да, но не мастер. Что не мастер, то не мастер, он просто прыгал от нечего делать, даже до генерала не дорос, как дед и отец. Много денег, славы много, но не своей. Он себя не нашел. Тот, кто задумывает восстания, тот становится известен, даже в случае неудачи, потому что он их осуществляет. А этот... ну, не тянет он на тех, кому под силу брать Париж и основать Новороссийск. Не дотянул он до отца и деда…
Словом, дуэт у нас не сложился. Маша надулась, обиженная на то, что загубил ее потрясающую идею романа из русской истории. А у меня в голове промелькнуло продолжение стиха:
Играют волны – ветер свищет,
И мачта гнется и скрыпит…
Увы! Он счастия не ищет,
И не от счастия бежит!
Хотел додумать, вспомнить до конца, все-таки программное стихотворение, должен помнить, под него такой базис положен, почитай, характеристика не одного поколения российского, да Маша отвлекла какой-то нарочито холодной фразой. Вот незадача, я стихи читаю, жена злится. Не было у меня такой цели, – ее обидеть. Перемелется, конечно, мало ли своих собственных идей я уложил во гроб. И ее идей тоже. Обо всем не напишешь. И обо всех тоже. Жаль, конечно, Горчакова. Такой он у Маши получился яркий, не образ – мечта. Несколько мгновений назад я увидел это выразительное лицо, легкий прищур внимательных глаз. Эх, жаль…
***
– Маня, давай подниматься. Тучи вон в долине, кажется, дождь собирается. В прошлый раз чуть не утонули, помнишь?
А Маша все никак не успокаивалась. Разбередил ей душу рано ушедший из жизни полковник Раевский, взволновал он мою женщину.
– Ну, по крайней мере, он ведь герой. Этого ты у него не отнимешь?
Я вздохнул глубоко, готовясь.
– Нет, родная, по мне он не герой… Он разбил под Алексинацем со своими солдатами правый фланг армии турок, когда противник превосходил его в несколько раз. Он в день своей гибели повел в штыковую атаку своих солдат на врага, имеющего трехкратное превосходство, и дай Бог ему все же благодарной памяти потомков, снова победил. Вот если бы он погиб в одной из таких атак… «русских», бессмысленных и обреченных с «правильной» военной точки зрения, – он бы стал героем. Но, оставаясь в душе гусаром, он рисковал своей жизнью бессмысленно и преступно...
Казалось, тема была исчерпана. До дома доехали быстрее, чем ехали к церкви, дорога была знакома, да и навигатор верещал девичьим голосом исправно: он адрес хорошо знал.
Остаток дня прошел в работе. Мирный, тихий вечер. Укладываясь спать, Маша, чмокнув меня примирительно, сказала то, что вынашивала все это время, как оказалось:
– Теперь этого уже никто не узнает. Кого он любил, был ли резидентом, был ли героем. Та пуля все перечеркнула, и, как ни умничай теперь, никто не знает. И ты тоже.
В чем-то она была права. Впрочем, как всегда.
Под ним струя светлей лазури,
Над ним луч солнца золотой…
А он, мятежный, просит бури,
Как будто в бурях есть покой!
Дождь исправно работал, оплакивая раннюю чью-то погибель, стучал за окном, барабанил по крыше. Тиа-пам, тим-дам, тим-бам… Тип-пам, тим-дам, тим-бам… спать не дам…
[i] Михаи́л Обре́нович III (4(16) сентября1823-29мая (10 июня)1868) – сербский князь в 1839-1842 и 1860-1868 гг. Его первое правление закончилось свержением (1842), а другое – его убийством.
«Послание к кн. Горчакову». А.С. Пушкин.
Зимой 1814 г., едва залечив рану, Раевский Н.Н(дед нашегогероя) вернулся в армию. 30 марта 1814 г. русские войска подступили к Парижу. Корпус
