Эфес сломанной шпаги

Милосердие – не модное слово по нынешним временам. Вернее, модное, но в каком-то елейно-натужном виде. Вроде, к нему ежечасно призывают, но, что-то мало прислушиваются. Тем более ценны истинные его проявления. Что ж, и на камнях растут деревья, и, милосердие, как говаривал булгаковский Воланд, стучится в сердца…
2013 год ознаменовался потопом. Слава Богу, пока не вселенским. Но, не слабым. Почти весь Дальний Восток скрылся под водой. Сотни домов оказались затопленными. Тысячи людей в преддверии холодов остались без крова. И… сотни тысяч людей со всего бывшего Советского Союза откликнулись на их беду – слали смс-ки в акции марафона 1 канала, переводили деньги на строительство новых домов. Я горжусь тем, что наш соотечественник, бакинец Эмин Меджидов послал 600 смс-сок, о чем было сказано в Новостях 1 канала, что многие мои знакомые не оказались безучастными к судьбе пострадавших. Эти люди не совершили сверхъестественного  подвига, они проявили  человечность. Человечность, да еще бескорыстная,  дорогого стоит. Да, и в прежние времена обходилась недешево…
1547 год оказался богатым на события. В Европе Генрих VIII запретил чтение Библии мастеровым, земледельцам и слугам и сразу же скончался. На престол взошел его сын Эдуард VI, тот самый из «Принца и нищего». Его правление было милосерднее папашиного. Жаль, процарствовал и прожил мало. В России венчается на царство Иван IV Васильевич, да- да, Грозный и в том же году отправляется в поход на Казань. В Азербайджане началось крестьянское восстание в Ширване против Сефевидов. В общем, войны, восстания, мятежи. Впрочем, было и хорошее. В 1547 году на итальянский язык  был переведен Коран, сладкозвучный  Ронсар публикует первое стихотворение, а в 30 километрах от Мадрида, в местечке Алькала-де-Энарес появляется на свет Мигель де Сервантес Сааведра, царь испанских поэтов, воин и … великий гуманист.
Есть в Москве близ станции метро «Речной вокзал» памятник Сервантесу – копия замечательного мадридского памятника. Точная копия, вдохновенное, тонкое лицо, непринужденная поза. Но, вот, что удивительно. Стоило памятнику появиться, как некие люди обязательно отламывали ему шпагу. Поставили милиционера. Пока он стоял – шпага была. А ночью все равно исчезала. Появлялся обломок. Поставили датчики – может кого-то отпугнет. Нет. Так и стоит по сей день с …эфесом отломанной шпаги в руке. Систематическое хулиганство? Да. И горькая ирония судьбы. Вся жизнь его – с обломком шпаги - последнего оплота чести. «Не было в жизни моей ни одного дня, когда бы мне удалось подняться наверх колеса Фортуны. Как только я начинаю взбираться на него, оно останавливается» - писал Сервантес на склоне лет. Емко, точно, про жизнь, в которой нищета, искалеченная левая рука, опять нищета пять лет плена, несколько побегов, все неудачные…  Он вошел в историю как автор романа о Дон Кихоте – бессмертной песни о доброте, бескорыстии и великодушии. Его собственная жизнь была служением этому идеалу. Остановимся на ней немного.  Она не хуже любого романа, а пищи для размышлений в ней предостаточно.
Итак, родился 9 октября 1547 года в абсолютно обедневшей, но очень знатной семье. Род Сааведра был известен с 11 века, покрыл себя славой. Но вот вместо славы 11 века нищета, о которой лучше Сервантеса никто не написал. «Несчастные - это нищие рыцари – щекотливо самолюбивые люди, воображающие, будто все видят за милю заплатку на их башмаке, вытертые нитки на их плаще, пот на их шляпе и голод в желудке». Как передано состояние вот этой униженности. Род, кровь, благородство в Испании наивысшие ценности. И вот, люди, обладающие всем этим, нищие. Неизвестно даже, хватило ли у его родителей денег – совершенно знатных, на то, чтобы отдать его в школу. Но по-настоящему он учился, ну как Горький, по книгам. Только книги. Он читал подряд все. Его биографы сообщают: даже если бумажка, исписанная чем-то, валялась на мостовой, он поднимал и прочитывал. Подростком ему повезло – он победил в стихотворном конкурсе. Его заметили, появилась возможность получить образование и писать стихи. Фортуна улыбнулась – радуйся! Не тут-то было. В это время собиралась романтическая армия против турок за господство на Средиземном море. Объявляют набор добровольцев. Призыву Мигель не подлежал – как младший сын в семье, его нельзя было брать в армию. Доброволец. Кто отвернул Фортуну? Здесь он сам. Да, пожалуй, наверное, и во всем остальном сам. Он просто был не такой, он для этого века был слишком искренним, слишком открытым, слишком несовременным. В конечном счете, всю свою жизнь он взывал к милосердию – в эпоху инквизиции.
И происходит знаменитая битва при Лепанто, в которой он не должен был принимать участие, ибо накануне битвы, с ним случился жесточайший приступ лихорадки. Он был почти без сознания. Но узнав, что сейчас будет сражение, он выполз на палубу – шатающийся, как тот самый Дон Кихот, юноша с пылающим взором – и затребовал: «Я предпочитаю умереть, сражаясь за Бога и короля, вместо того, чтобы укрываться в безопасном месте». И потребовал, чтобы его поставили не просто на битву, а в самое трудное, самое пекло, что и было выполнено. И там, в этом пекле, сабля противника лишает его левой руки. Ну, на войне, как на войне.  В конце концов, надо знать, на что идешь. Он получил три очень тяжелых ранения, рука висела как плеть, казалось, он больше никогда не вспомнит о своих воинских порывах. Ничего подобного. Это был Сервантес. Его оставляют на военной службе, оценив его храбрость, но отправляют домой в отпуск на корабле. Корабль, как в современных приключенческих фильмах, захвачен пиратами. Пираты из Алжира. Алжир – формально вассал Османской империи. Сервантес провел в плену долгие пять лет, более мучительных, чем для многих его товарищей. Его погубило то, что, по идее, должно было быть счастьем: у него были рекомендательные письма при себе, где воспевались его доблести – рекомендательные письма на родину. Это не было символическое пленение. Часто спали в оковах, подвергались всяческим издевательствам. Его отец, заложив тот жалкий клочок земли, который он имел, предложил пиратам выкуп за двух своих  сыновей. Отдал все и стал совершенным нищим. Пираты рассмеялись и сказали: «Здесь разве что за одного». Мигель сказал: «Конечно, Родриго, старший брат  отправится домой». «А я останусь». И провел еще в плену 3 с лишним года.
Он становится вдохновителем и организатором побегов. Его дух несокрушим, соответствует его облику, его лицу, его внутреннему ощущению воина-романтика. Его поведение находится в полной гармонии с его идеями. Он организовывает побеги – один, другой, заговоры, находит людей, которые готовы за деньги им попробовать помочь. И каждый раз какой-нибудь срыв. Чаще всего, предатель, который выдает его и всех организаторов. А схваченный Сервантес всегда говорит: «Я один. У меня не было сообщников. Это был только я». Были благодетели, которые помогали побегам, давали деньги на то, чтобы вызволить пленников. Но они пугались, что «если будете схвачены, вы нас выдадите». Сервантес говорил холодно и отстраненно, видимо обладал, невероятной силой внушения, они верили: «Я не выдам. Если меня даже разрежут на куски, ваши имена никогда не будут известны». И они продолжали помогать. Подтверждением вот этой магии его личности, являются отношения некоего Гасана-паши, свирепого рабовладельца, к Сервантесу. Он испытывал какое-то мистическое чувство к нему. Он несколько раз призывал его для того, чтобы вынести свой приговор, после очередной затеи с побегом. Какие были приговоры? Выколоть глаза, посадить на кол, отрубить голову – выбор такой. И каждый раз Сервантес шел с готовностью, что это будет. И стоило паше только посмотреть на Сервантеса, вглядеться в его глаза,  он сразу говорил: «Нет, пусть живет, в плену, в цепях, в оковах…» А потом даже заявил: «Пока этот испанец вот здесь, у меня в плену, мои богатства, мои корабли, моя земля будут в безопасности». Есть доказательства, что при  попытке побега в 1577 году Сервантес был выведен на площадь казни вместе со своими сообщниками, виновными меньше него. Расправа была такая: им сначала отрезали уши, потом повесили. Но вдруг Гасан-паша сказал: «Приковать Сервантеса на пять месяцев к каменному полу в одиночной камере, это будет наказание». Толпа начала протестовать. Начала протестовать против Гасан-паши, что, в общем, невозможно. Необъяснимое решение… И тогда Гасан-паша поднял руку и сказал: «И сто ударов плетью». И это все, на что он пошел. Было что-то в  этой личности, перед чем благоговели друзья и склонялись враги. А ведь он еще не писал никакого «Дон Кихота». И благотворители, в итоге, выкупили Сервантеса. Это не помешало ему еще раз, спустя 10 лет после Лепанто, сражаться у Азорских островов с одной рукой. Не юному, а  пережив муки и страдания плена. Несокрушимый характер. Черты его лица, утратили юношескую нежность, но приобрели утонченность зрелого мужества. Дамы от него в восхищении. В 80-е годы роман с некой очень знатной дамой дарит ему единственного ребенка - дочь Изабеллу. И он всю жизнь – он, а не дама – растит эту Изабеллу и заботится о ней в силу своих небогатых возможностей…  А 1584 году он все-таки вступает в брак с девушкой из такого же знатного и такого же нищего рода. Ему 37, ей 19. Что он сказал относительно брака? Это потрясающе, очень маленькая цитата: «Один древний мудрец,- писал Сервантес, - говорит, что в целом мире есть только одна прекрасная женщина, и советует каждому мужу, для его спокойствия и счастья, видеть эту единственную женщину в своей жене». Он так и делал. Ему чуть за 40… Калека, семью не обеспечивает, сестра на его обеспечении, вот эта внебрачная дочь Изабелла, жена…  И они нищие. Потому что прокормить их своим литературным трудом он не может. Он пишет произведения – не «Дон Кихота». И все они не пользуются спросом. Ему дают должность при дворе, сборщика налогов, ему, воину, поэту. Отнимать последнее у бедняков, и пресмыкаться перед сильными  мира сего, особенно перед монастырской братией. Он делает все наоборот. Благородно, но не в духе Испании XVI века. Монастырская братия так озверела и рассвирепела, что посмела его отлучить от церкви, человека глубоко верующего, который закончит свои дни членом ордена францисканцев. Его сажают в тюрьму за недоимки, вроде как недобросовестного кассира. И вот, здесь в тюрьме он начинает писать «Дон Кихота».
Роман задуман как насмешка над рыцарскими романами, но – смеяться над Дон Кихотом странно, разве что, сквозь слезы. Кто-то смеется, кому-то кажется, что это правда забавно. Что он мельницы путает с врагами, с чудовищами, бурдюк проткнул, думая, что это дикий вепрь, а оттуда вместо крови полилось вино. Заступился за избитого пастушонка, так в ответ его избили еще больше. Освободил каторжников, сочтя их невинными пленниками, которых ведут, в рабство – они его и поколотили. Ах, как смешно! Не смешно – трагично. Он, понимал это, лукавый испанец, прятавший усмешку в усах. Но не так, как мы понимаем это сегодня. Он пытался за этой своей иронической улыбкой спрятать истинное страдание. Высказывал благороднейшие вещи. Ну, например, из наставлений Дон Кихота для Санчо-губернатора: