Страх девушки из Нагасаки

И снова лето. Макушка его. Его средоточие и центр. Год перевалил за половину и вот уже багровый июль плывет над городом в золотой ладье. Он полыхает вам в лицо своим дыханием, он парализует вас, и вы цепенеете. Вы уже не человек, вы – муха, вы – расплавленная масса, но даже мухе надо доползти до работы, и, как ни странно, там работать.
  Мне эти страдания не свойственны. Жару я люблю больше чем холод. Жара обольстительна и трепетна. Она – жизнь. Холод четок и горделив. У каждого свои преимущества.
И все же жара мне милее. В ней есть темперамент, страсть, поэзия. Только в настоящей поэзии живет маленькая саламандра – дух огня, который и делает ее искренней и бессмертной.
У Лорки, одного из моих любимых поэтов есть удивительная статья о «дуэнде» - некоем дьявольском, огненном духе творчества, без которого даже самые совершенные слова и филигранное искусство – пустота.
Дуэнде  у Лорки это не просто черт, из народной поэзии, это - огонь, мгновенно оживляющий кровь. В самом деле, почему мы иногда с воодушевлением принимаем, нет, даже вбираем в себя незатейливый, мотив, непритязательные слова, и остаемся равнодушны к совершенным по форме умным и высоконравственным изречениям? Да, потому, что нет в них огненнокрылого дуэнде, животворящего духа поэзии, заставляющего сердца биться чаще и сильнее.
Марии Кюри принадлежит горькое высказывание: «Любовь – чувство не почтенное». Вероятно, у великого химика и физика, так много страдавшей в жизни, были свои основания говорить так. Но при этом она неизменно добавляла: «Но животворное». Да, и может ли быть все правильным в нашей жизни? Возможно, тогда  и жизни давно не было бы…
Не так давно услышала по телевизору песню «Девушка из Нагасаки» в потрясающем исполнении Джеммы Халид. Не песня, - самум, вихрь, страсть! Каково же было мое изумление, когда я узнала, что автором текста этой песни, всегда считавшейся классикой блатного шансона, является Вера Инбер – благонамереннейшая  советская поэтесса, лауреат Сталинской премии, одна из ярких представительниц соцреализма, и … формалист от искусства, как называли ее критики.
Настолько явным и не поддающимся разумению был контраст между завораживающими строками песни и всем дальнейшим творчеством поэтессы, что я решила подробнее изучить ее жизнь.
   Творческий багаж Веры Инбер и обширен, и разнообразен. Сборники стихов, поэмы, проза, в том числе несколько книг воспоминаний, очерки, переводы.
   Всё написанное Верой Инбер в зрелые годы было непохоже на то, что она писала в молодости. Творения Инбер полностью соответствовали духу времени и канонам социалистического реализма. Но были напрочь лишены присущей ей когда-то искренности. Из стихов, как сказал один литературовед, “исчезла душа”.
Немецкий славист Вольфганг Казак писал:
“Инбер начинала как одаренная поэтесса, но растеряла свой талант в попытках приспособиться к системе. Ее безыскусно рифмованные стихи порождены рассудком, а не сердцем: ее стихи о Пушкине, Ленине и Сталине носят повествовательный характер. Отличительными особенностями поэм Инбер, посвященных актуальным темам советской действительности, являются однообразие, растянутость; они далеко не оригинальны”.
    Власть ценила Веру Инбер. Её избрали в правление Союза писателей СССР. Назначили председателем секции поэзии. Ввели в редколлегию журнала “Знамя”. От неё многое зависело. И она не преминула этим воспользоваться. Громила, ниспровергала, участвовала в травле Пастернака, написала погромную статью против поэта Л.Мартынова, в результате чего весь тираж книги последнего был уничтожен, а его самого надолго отлучили от издательств.
Нелепая, со спичечными ножками, с каким-то невероятно взбитым коком на голове, с шарфиком на тоненькой шейке, скрипучим голосом, она являлась в литературные объединения, и донимала всех едкими замечаниями, догматическими нотациями. Ворчливо излагала ортодоксальные истины, шаг влево, шаг вправо, уклонение от идейного курса партии в литературе уже расценивалось ею как крамола.
«Литературной комиссаршей» называл ее Е.Евтушенко. Да, и в жизни она изводила своих близких.
   Со слов Корнея Чуковского садовник, работавший на даче Инбер в Переделкино, говорил ему: «Сам Верынбер - хороший мужик. Душевный. Но жена у него... не дай Боже!»
Простоватый садовник объединил имя и фамилию поэтессы в одно целое. И распространил на всю семью. Самому Верынберу, академику Илье Страшуну, было нелегко с самонадеянной и требовательной женой. То ли по совету врача, то ли исходя из каких-то своих соображений, Вера Инбер посадила мужа на строгую диету и требовала, чтобы он придерживался её неукоснительно.  Илья Страшун понимал необходимость каких-то ограничений. Возраст, болезни и всё такое. Но, судя по всему, надолго его не хватало. Он начинал бунтовать и требовал расширения рациона. Вера Инбер в корне пресекала бунт. И всё возвращалось на круги своя.
Вера Инбер умерла 11 ноября 1972 года, пережив близких - мужа и дочь. В дневнике она грустно сетовала:
«Бог меня жестоко покарал. Пропорхала молодость, улетучилась зрелость, она прошла безмятежно, путешествовала, любила, меня любили, встречи были вишнево-сиреневые, горячие, как крымское солнце. Старость надвинулась беспощадная, ужасающе-скрипучая...»
Время беспощадно, и, когда-то всенародно известную поэтессу Веру Инбер забыли. Если что и осталось в памяти, так это многократно цитируемый, по случаю и без случая, посвященный Вере Инбер двусмысленный стишок Маяковского:
“Ах, у Инбер! Ах, у Инбер!
Что за глазки, что за лоб!
Все глядел бы, все глядел бы,
Любовался на нее б!”

Да ещё песня о девушке из Нагасаки на слова поэтессы:

“У ней такая маленькая грудь!
А губы, губы алые, как маки.
Уходит капитан в далёкий путь,
Оставив девушку из Нагасаки”.

Судьба автора бессмертной «Девушки из Нагасаки», была куда прозаичнее  и горше…
***
Я смотрю на портрет молодой Веры Михайловны Инбер, урожденной Веры Моисеевны Шпенцер, слушаю, как она исполняет собственные стихи. Очаровательное, полное одухотворенной грусти и нежности лицо. Кокетливая шляпка на кудрявых волосах, модный дорожный костюм, женственная  фигурка. Прекрасная дикция, мелодичный голос. Такие девушки, отучившись в молодости на курсах, благополучно выходят замуж и становятся матерями семейств.
Возможно, так бы и случилось. И Вера Шпенцер, дочь успешного владельца крупной типографии и учительницы русского языка в казенном одесском училище, составила бы судьбу и счастье какого-нибудь из отпрысков состоятельных одесских фамилий. Но этому помешали два обстоятельства. Вера родилась 10 июля 1890-го года и юность ее пришлась на революцию и становление нового мира. А второе и самое главное - она была двоюродной сестрой Льва Троцкого.
Положение родственников, тех, кого при Сталине именовали врагами народа, было малозавидным.  Так, почти все близкие главного врага народа в целом и товарища Сталина, в частности Льва Троцкого, были уничтожены.
   Горькая чаша сия миновала лишь одного человека - Веру Инбер.
После окончания гимназии Вера Шпенцер поступила на историко-филологический факультет Высших женских курсов.
Довольно скоро она вышла замуж за журналиста Натана Инбера. Это он сказал о своей жене: «Ее губы пахнут малиной, грехом и Парижем». (Глядя на портрет Веры в молодости, трудно с ним не согласиться.) И уехала из России.
   Писать стихи Вера Инбер начала в гимназии. Позднее она вспоминала:
“В 15 лет я писала: Упьемтесь же этой единственной жизнью, Потому что она коротка. Дальше призывала к роковым переживаниям, буйным пирам и наслаждениям, так что мои родители даже встревожились”.
Смело для подростка из приличной еврейской семьи.
В 1912 году увидела свет первая книга стихов Веры Инбер “Печальное вино”.  Её похвалил Блок.
   Книга произвела впечатление на Илью Эренбурга.
В стихах Инбер, утверждал Эренбург, “забавно сочетались очаровательный парижский гамен (уличный мальчишка, сорванец - фр.) и приторно жеманная провинциальная барышня”. Критик Иванов-Разумник в статье с претенциозным названием “Жеманницы” поставил книгу Веры Инбер “Печальное вино” в один ряд с книгой Анны Ахматовой “Четки”. Другой рецензент с этим не согласился. Отдавая должное поэтическим достоинствам книги Веры Инбер, он заметил, что она, как и многие другие поэтессы того времени, всего лишь пыталась подражать Ахматовой, “не достигая, впрочем, присущих Ахматовой подлинности и глубины”.
В 1914 году, перед самым началом войны, Вера Инбер с мужем и родившейся в Париже двухлетней дочерью Жанной покинули Европу и вернулись домой, в Одессу. В Одессе Вера Инбер продолжала писать стихи. И публиковала их в местных газетах. Ещё она выступала на поэтических вечерах.
Её иронические изящные, слегка вычурные стихи пользовались успехом. Вера Инбер считала себя знатоком моды и претендовала на роль её законодательницы. Она делилась своими соображениями в статьях и выступала с лекциями. Инбер объясняла одесским женщинам, что такое модная одежда. Одесские женщины были в восторге от “парижской штучки”. Октябрьские события вынудили людей состоятельных и известных бежать из Москвы и Петербурга в Одессу.
В их числе были писатели Бунин, Волошин, Алексей Толстой. Это оживило литературную жизнь города и сделало её более насыщенной.
С конца 1917 года и до января 1920 в Одессе функционировало некое литературное объединение. В просторечье “литературка”. В руководство “литературки” входил муж Веры Натан Инбер.
Начало 20-х годов Вера Инбер провела в Одессе.
Она долго не могла определиться. Ещё на что-то надеялась. Но надежды оставалось все меньше.
Всё решила поездка в Константинополь. Уезжала она вместе с мужем. Вернулась одна. Натан Инбер решил не возвращаться. В пресловутой новой жизни он не видел для себя ничего хорошего. Какое-то время Натан жил во Франции. Затем его следы затерялись. В 1922 году Вера Инбер приехала в Москву. Здесь ей было на кого опереться. Двоюродный брат Веры Инбер Лев Троцкий считался вторым человеком в стране после Ленина. И она могла рассчитывать на содействие.
У Веры Инбер часто спрашивали, не родная ли она сестра Троцкого.
И она кокетливо отвечала:
   - К сожалению, только двоюродная.

Тогда она еще могла себе позволить отвечать кокетливо…
Кто-то справедливо заметил: первые двадцать с небольшим лет Вера Инбер жила. Остальные годы - выживала.
   Довлело декадентское прошлое. Абсолютно неприемлемые для советского поэта строки типа: “У маленького Джонни горячие ладони. И губы, как миндаль...”. Мешало “мелкобуржуазное” происхождение. Но наибольшие опасения вызывало родовое клеймо со смертельно опасным названием “троцкизм”. В “троцкисты” зачисляли всех почем зря, по делу и без дела. Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Что же до близких родственников Троцкого, то их это касалось в первую очередь. И его кузина Вера Инбер, имела все основания для беспокойства.

* * *

Вера Инбер старалась выглядеть в глазах литературного начальства, и не только его, благонамеренным советским писателем. И в смысле творчества, и в смысле гражданской позиции. В её положении это был, пожалуй, единственный