Прайд. Книга 6. Маятник исхода. Часть 2.

приключиться. Его уносит обратно, а я понятия не имею, как остановить процесс.
- Ты же Учёный!
- Да, а не чудотворец! – Илья схватил меня за руку и я с трудом повернул голову в его сторону, - дружище, ты как?
- Просто великолепно, - губы казались кусками посторонней плоти, наспех пришитой к лицу, - расскажи о Пророчестве, пока я…
- Да, хорошо, слушай, - он сцепил зубы и помотал головой, - Пророчество, да…
- Илья!
- Есть восемь чёрных монолитов, на каждом из которых изображён распадающийся Кристалл, а ещё есть восемь Львов, которые должны вмешаться в Смерть Мира: Реконструктор, Ключник, Кукловод, Художник, Разрушитель, Тень, Мать и Учёный. Если приложить ладонь к определённому камню, то получишь часть видения, где серая масса Порчи заливает грани, после чего наступает полное Ничто. Каждый Лев, из Пророчества, получает лишь кусок образа и фрагмент информации о своём предназначении. По отдельности все они не имеют никакого смысла. Предполагаю, что основной массив, способный связать фрагменты в единое целое, находится в монолите Реконструктора.
- И? – голос товарища доносился издалека, точно мощный поток очень быстро уносил меня по тёмному тоннелю.
- Что «И»? Ты – Реконструктор и эту информацию способен получить только ты сам. Но камень находится в Сердце Льва, а мы даже не знаем, осталась ли существовать наша Грань, вообще. Те два мира, которые схлопнула Порча, примыкали именно к Сердцу. Предполагаю, что Порча пытается отрезать нас.
Тоннель, по которому меня уносило прочь, стал доверху заполняться ледяной жидкостью абсолютно чёрного цвета. Пытаясь вырваться наружу, я звал ту, которую так хотел видеть, хотя бы перед смертью:
- Зара!
И тьма пожрала вселенную.



ОМЕГА



Капли дождя тяжело лупили о стекло, оседая на частой решётке и покачивались на прутьях, точно опытные гимнасты. На ночь окна закрывали ещё и толстыми металлическими ставнями, но делали это скорее по привычке, чем в силу реальной необходимости. Надобность отпала ещё пару недель назад, когда силы начали стремительно покидать тело, сменяясь тягучей апатией. Больше всего это напоминало болото, где прежде увязли ступни. Теперь трясина успела поглотить всё тело и лишь голова всё ещё оставалась на поверхности, позволяя глазам с тоской наблюдать унылую картину засыпающего мира.
Капли лениво били по давно немытой поверхности и превращались в размазанные серые кляксы, разбросавшие ложноножки в разные стороны. Мне, с моего места, было видно лишь крохотный участок маленького оконца с фрагментом решётки. Можно было лишь представлять, что где-то там, далеко-далеко, продолжает существовать синее небо и ослепительное солнце посылает лучи всем жителям Земли.
Всем, кроме пленников и мертвецов.
Таких, как я.
Даже не знаю, к какой категории себя и причислить. Меня держат взаперти целый месяц, но вот уже который день ощущения подсказывают: приятель, ты – мёртв. Мёртв с того момента, как грубые пальцы в защитной перчатке сорвали медальон и унесли прочь. Однако некоторое время я ещё ощущал его пульсацию на расстоянии продолжать жить, хотя бы безумной надеждой, что всё образуется. Меня выпустят наружу и позволят ощутить блаженный холод металлического украшения.
Потом связь прервалась. Чувствовалось это, как луч путеводного маяка в полном мраке. Внезапно огонь начал пульсировать, словно горящая бабочка и вдруг погас совсем, оставив меня во мраке. Тотчас демоны холода, которые всё это время таились в темноте, набросились сов сех сторон и принялись рвать тело на части, утаскивая куски сознания в бездонные пропасти ничто.
Вот именно тогда я и умер окончательно.
Осталась пустая оболочка, способная лишь неподвижно лежать на жёсткой койке, плотно прижатая широкими ремнями и бездумно глядеть в кусок окна, за которым падают тяжёлые капли совсем не летнего дождя.
В этом пустом коконе, так и не превратившемся в яркую бабочку, продолжали блуждать чужие мысли и воспоминания, которые остались от непрожитой жизни той самой бабочки. Иногда эти воспоминания соединялись в нечто, напоминающее рифмованные строчки и тогда губы, сами по себе, шептали:
Осень,
Я перестал видеть сны,
Туманная просинь,
Тоннели реальности снова темны.
Больно,
Холод волчицей врывается в дом,
Вздрогну невольно,
Снова забыл, что случится потом.

Наблюдатели, которые притаились внутри крошечных тёмных зрачков, спрятавшихся в стенах комнаты, очень не любят такие моменты. Стоит пустой оболочке приняться за чтение стихов и можно ожидать скорого прихода недовольных гостей. Когда-то меня пугали эти визиты, приносящие боль, но сейчас я превратился в муляж, равнодушный к боли. Поэтому губы продолжили размеренно шептать:

Тесно,
Жмут ледяные объятья дождей,
Мне здесь не место,
Манят пространства пустынных полей.
Тьма,
Неспешно струится в моей голове,
Ты снова сама,
Иди, исчезай в голубой синеве.

Вот. Они идут. Толстые стены, обшитые мягкой дрянью не пропускают звуков, но ведь можно ощутить вибрацию тяжёлых шагов, торопливое зловонное дыхание и дребезжание коротких недовольных реплик. Какие-то обрывки недополученных возможностей, изгибы изломанной судьбы, позволяют чувствовать приближение мучителей.
Глухой писк закончился тихим щелчком и дверь распахнулась, пропустив внутрь парочку в синих костюмах. Мужчина и женщина, похожие, словно родственники своими необъятными габаритами. Толщине их предплечий позавидовал бы любой свиной окорок, а выражение стеклянных глаза весьма напоминало такое же у сытой свиньи. Они мертвы, как и я, вот только, в отличие от меня, были мёртвыми всегда. Холод, на месте их душ, мог бы обжечь, но мне уже всё равно. Поэтому я продолжаю смотреть в окно и шептать:

Финал,
Осень, на смертном, на одре, готова к зиме,
Я всё сказал,
И растворяюсь в сладостном сне.

- Ишь, бормочет, - мужчина принялся натягивать перчатки из толстой резины, - ща то поутих, а прежде, как забурмочет – так жди беды.
- Федя, меньше текста.
Женщина, за спинами санитаров, разительно отличалась от них и фигурой и манерой поведения, больше свойственной начальству. Тело плотно упаковано в чёрный комбинезон со множеством кармашков, а голова скрыта пластиковым шлемом с прозрачным забралом. В руке женщина держала штуковину, весьма напоминающую дрель и явно готовилась пустить её в дело. Но не торопилась: слушала кого-то.
- Зина, придержи голову, не стой столбом. Федя.
- Да, да, - названный Федей, послушно кивает бритой головой, демонстрируя хорошо заметный шрам у виска, - видала б ты, до чего сильный этот гад! Лариска вона, с переломом до сих пор лежнем лежит, а Колькина рука только срастаться начала.
- Федя, твою мать!
Санитары навалились, прижимая мою голову к стене и открыли доступ к шее. Анастасия Ивановна, доктор медицинских наук, автор множества экспериментальных работ, гений, красавица и просто редкая сука. Весь этот проект задуман лично ею и ещё одним, очень хорошим человеком. Судя по всему, именно с ним она и разговаривал перед тем, как начала действовать.
Тупое холодное рыло инъектора ткнулось в кожу и моментальные щипки возвестили о попадании внутрь порции очередной дряни непонятного назначения. Анастасия Ивановна всегда ведёт строгий учёт проделанным процедурам, однако никогда не упоминает настоящего названия препаратов. Вот и сейчас, отступив пару шагов назад, она торопливо пробормотала в микрофон:
- Двадцать девятое июня, шестнадцать, ноль семь. Объект номер один проявил признаки активности. Согласно протоколу восемь, дробь девятнадцать мною принято решение ввести группу препаратов тринадцать бис. По предварительному анализу именно эта группа оказывает наиболее действенный результат. Напомню, что именно объект номер один дольше остальных испытуемых подвергался медикаментозно-терапевтическому исследованию, который мы применили с целью возвращения образцов к общей норме.
Действенный, да. Сознание, и без того затуманенное клубящимся мраком, начинает быстро зарастать туманной паутиной. Окошко с решёткой и каплями дождя уносится в недоступную высь, исчезая за расплывающимися нитями. Мрак, который до этого лизал тело холодным языком, внезапно прорастает жёсткими упругими щупальцами. Или это вовсе не щупальца?
- Аккуратнее, дурында! – шипит грубый голос на самой границе существования, - ты не гляди, что он вялый, как писюн, ежели его перемкнёт, он тут такую катавасию устроит! Вона, прежде одно стекло по пять раз на дню меняли.
- Фёдор, завязывай тарахтеть! Давайте, перекладывайте его на каталку.
Сквозь тупое равнодушие проскальзывает понимание. Меня повезут в сердце этого филиала преисподней. Поначалу, когда я ещё пытался сопротивляться, меня опасались выпускать из камеры и лишь после уничтожения медальона, когда я утратил волю к жизни, доктора осмелели и начали возить мертвеца на опыты.
Щупальца фиксирующих ремней вновь охватывают тело и мир начинает неспешно раскачиваться. Вереница прямоугольных солнц проплывает над головой, появляясь из бесконечного тумана и пропадая там же. Может я еду по кругу? Или нахожусь в самом центре вселенной и она обращается вокруг? Могу ли я быть центром мироздания? Средоточием Кристалла?
Последнее слово внезапно задерживается среди рыхлых айсбергов невнятных мыслей неким твёрдым основанием. Почему я сравнил вселенную с Кристаллом7 Вопрос вызывает короткую ослепительную вспышку и я вижу в ней густой лес, окутанный сумерками, пламя костра и парня с серебристыми волосами. Девушка с шевелюрой такого же странного цвета сидит рядом, положив длинные красивые ноги поверх моих.
- Вселенная имеет кристаллическое строение, - почти весело произносит Вееред, - именно поэтому мы называем её Кристаллом.
- А я называю Веерика нудным идиотом, - Гелен щурится, - сыграл бы лучше про серых странников.
Лес, костёр…
Волки!
- Что с ним? - испуганно завопила санитарка, когда я дугой изогнулся на каталке, - какого?..
- Я не должен быть здесь! – это не похоже на мой голос, но просто больше некому истошно вопить, разрывая тишину пустого коридора, - я не должен быть здесь! Отпустите меня!!!
Один из ремней, которые удерживали тело, перехлестнув его крест-накрест, громко хлопнул, порвавшись пополам. Тотчас кто-то из санитаров, одинаковых в своей массивности, навалился сверху. Мелькнули испуганные прозрачные ледышки глаз и в шею несколько раз ужалила мерзкая оса.
- Зина, жми кнопку! Ты уснула? Быстрее его в зал.
Ещё один ремень лопнул и левая рука оказалась на свободе. Я почти ничего не понимал, происходил своего рода бунт монстра Франкенштейна: создание Виктора, оставаясь конструктором из мёртвых тел, желало вырваться на свободу.
Зачем?
Где-то, во мраке, продолжал дрожать огонёк лесного костра и девушка с длинными серебристыми волосами валила меня в пушистый стог свежескошенной травы, ласково царапая когтями грудь. Её карие глаза отражали языки пламени, а губы шептали какую-то глупость о страсти и детях, которых она хочет от сильного Льва.
Свободная рука вцепилась в горло Фёдору, который пытался зафиксировать конечность новым ремнём. Нас обоих, и меня, и санитара, точно пронзило разрядом молнии. Так уже было. Оплывшая память выдала картинку