Стелла, роман, вторая часть

не ждёт. Поэтому за неимением времени пишу пространно, но ты сумеешь отделить главное. Помнишь, когда ты был ещё в городе, мы гуляли вечером около часовни в зоне отдыха, и у меня закружилась голова? Ты сказал, что так бывает от свежего воздуха или от усталости. Ты заметил также на моей выставке в Краснодаре, что я  побледнела. Так вот, Эдгар, пришло время тебе всё узнать. Я больна. У меня белокровие. Тебе не нужно объяснять, что это такое.  Ты три года учился в мединституте и знаешь, какой щадящий образ жизни надо вести при этом заболевании. Но когда я приехала в ваш город, мне стало лучше. Я стала больше работать, ходить и не уставать. Могла писать до первых петухов. Началось всё ещё в Магадане. Когда от рака крови умерла тётя Аня, тогда мне было 17 лет, а ей 45 лет. Тётя Аня – двоюродная сестра мамы. По материнской линии в нашем роду семь женщин, я – восьмая. Но я тогда не поняла, почему мои родители так взволновались. Ведь они должны были быть готовы к этому, ибо тётя Аня долго болела и лечилась. А в последние недели она уже не вставала с кровати, и сиделка в больнице делала ей каждые  два  часа  укол.  Когда  мы  к  ней  приходили,  она  была  похожа  на  тоненькую, высохшую хворостинку, ожидающую сильного порыва ветра, который избавит её от мук. А раньше тётя Аня была красивой, цветущей женщиной. В нашем роду по линии матери все женщины красивые. Она так мучилась… Ей не помогал даже морфий, который ей вводили через капельницу с каким-то лекарством. Она стонала и никого не узнавала. Позже я узнала (забегая вперёд), что мама, тётя Даша и тётя Алла дали разрешение на то, чтобы тётю Аню отключить от системы. Вернее, я это нечаянно подслушала. На следующее утро из больницы позвонили маме и сказали, что тётя Аня умерла в 4 часа ночи. То есть, надо понимать, что они её отключили в 4 часа ночи и ввели большую дозу наркотического препарата или ещё что-то… Тогда отец подошёл и сильно прижал меня к своей груди, странно глядя на маму, словно она в чём-то виновата. После похорон, на десятый день, мы с папой полетели в Москву, в какую-то клинику. Я ничего не понимала. Отец долго разговаривал с профессором в кабинете, я же играла с девочкой в коридоре, которая была без волос, без бровей. Я хотела её развеселить, но она была такая белая и худая… Наконец вышли отец и профессор. У отца было хорошее настроение, и мы поехали в хороший японский ресторан. Поели. Я спросила отца, почему меня обследовали? Ведь я чувствую себя хорошо. Он ответил шуткой: «Береги здоровье смолоду!» Поехали к нему домой. Он был весёлым. Вечером он позвонил маме в Магадан и сказал, что все анализы хорошие и что мы завтра вечером улетаем. Мы прилетели домой, и жизнь пошла по-прежнему. Но родители часто ругались и наконец, развелись. Я осталась в Магадане. Мне было уже 20 лет. Вдруг заболела тётя Алла, ей было 43 года. И она умерла тоже от рака крови. И также мучилась. Тогда отец так перепугался, что на нём не было лица. Я пошла к подруге, но её не оказалось дома. Был сильный мороз, и я пошла домой. Дверь была приоткрыта. Я тихонько вошла в дом. Мама с папой (мама ещё была у нас после похорон и хотела улететь в Санкт-Петербург после девяти дней) сильно ругались. Я невольно слушала их разговор. Папа говорил о том, что меня нужно постоянно возить в Москву на обследование. Так рекомендовал доктор. Мама же говорила, что не все женщины из их рода, достигнув 45-летнего возраста, умирают от рака крови. Что умерли девять женщин и лишь одна в 25 лет. Это Лена. Врачи говорят, что так бывает. В каком-то поколении болезнь уносит одну из молодых. «А что, если ей окажется наша дочь? – кричал отец. – Ты думала об этом? Или ты думаешь только о своей новой жизни, банкетах, приёмах, отдыхе за границей…» На что мама сказала, что если боишься, свози её ещё раз на обследование в Москву. Прошло уже 2 года, как её обследовали. Иван Сергеевич показывает на время. Словом, однажды, когда мы справляли мой 21 год рождения, мне стало плохо. И меня увезли в больницу. Отца в городе не было, он был в Москве на выборах мэра Москвы и возглавлял штаб одного из кандидатов в мэры. Он тут же прилетел на своём самолёте и сразу приехал ко мне. На следующий день прилетела мама. Доктор долго разговаривал с папой, который рассказал ему о плохой нашей наследственности по женской линии мамы. Доктор порекомендовал ему отвезти меня в Москву к профессору, который меня наблюдал, но лишь тогда, когда я окрепну. Через десять дней мы были уже в Москве, в привычной для меня обстановке. Только после обследования меня оставили в клинике в хорошей одноместной палате. И делали переливание крови. Вводили какие-то препараты через вену и давали лекарства. Тогда, любимый Эдгар, я и поняла, что попала в тот маленький процент наших женщин, которые могут умереть молодыми. Вспомнилась песня Виктора Цоя «А кому умирать молодым…» И мне стало страшно. Но больше всего меня беспокоило то, что я не смогу писать картины. Заниматься живописью. В палате я сделала много эскизов карандашом для будущих картин. Впоследствии ты их все видел. Курс лечения закончился. Мы вернулись в Магадан. И всё шло, как прежде. Я писала картины. Мы гуляли с подругами. Я читала литературу об искусстве, живописи. Когда приезжал папа, мне становилось спокойнее. Мы были вдвоём. Время поджимает... Короче, мне позвонила Дильнара из вашего города, куда они переехали из Магадана, и спросила: что ты там делаешь в Магадане одна? Приезжай в гости. Здесь море, не такая, как на Севере, зима, дубравы, тепло. Город-курорт, можешь наблюдаться круглый год. Я съездила, и мне понравилось. Тогда я уговорила папу купить мне дом в вашем городе. И вот я здесь. Дальше ты знаешь всё. Но когда ты уехал в Волгоград, на следующий день я почувствовала себя плохо. Я не обратила на это внимания, думала, от вина. Звонила тебе, но у тебя всегда был телефон занят или отключен. Я посылала СМС-ки, но ты их не читаешь, я знаю. На следующий день, когда я писала картину на заказ, вдруг потеряла сознание. Хорошо, что Дильнара решила меня навестить. Она-то меня и привела в чувство холодной водой и нашатырным спиртом. Уложила в постель, дала успокоительного и позвонила папе. Через час к дому подъехала машина, и мужчина, приехавший на ней, представился доктором онкологической больницы. Он сказал, чтобы я быстро собиралась, и дал время на то, чтобы я написала тебе письмо. Через три часа я уже проходила обследование (как они мне надоели, если бы ты знал, любимый!) Прилетел отец. Они с доктором говорили около часа. После разговора, меня одели, и папа сказал: «Всё будет хорошо! Через два часа мы вылетаем в Цюрих, в Швейцарию, в специализированную клинику. Друзья уже купили нам билеты на рейс швейцарских авиалиний, который выполняет полёт по маршруту Краснодар - Москва - Цюрих». - «Вот бы в Париж вместо Цюриха», - подумала я. (Дописываю письмо уже в аэропорту. Дильнара со мной, она и положит письмо на стол, где ты его найдёшь.) Через 30 минут регистрация, Эдгар. Я боюсь, ты же знаешь, какая я трусиха, но держусь. Чему быть, того не миновать. Что будет с нами, Эдгар? Но что бы ни случилось, знай: ты – моя единственная любовь, а это сильнее смерти, к которой, мне кажется, я начала готовить себя с того момента, когда услышала разговор отца с матерью в Магадане. Меня никогда не обманывали мои чувства и предчувствия. Там, на втором этаже (пишу, а сама плачу, и буквы сливаются), в комоде, ты найдёшь свёрток. Это деньги, которые я заработала, продавая свои полотна на выставках, и деньги от заказов. Четыре заказа я не выполнила. Верни авансы заказчикам, их телефоны написаны на бумаге, в которой они завёрнуты.
Машину оставь себе. Картины заберёт отец. Да, за шкафом ты найдёшь две самые любимые картины, написанные на твои стихи «Два ангела» (как она сейчас напоминает нас) и «Поэт, или Призрак». Я продала хорошие копии, а оригиналы оставила, хотела подарить тебе их на Рождество. Теперь они твои. Повесь их на самом видном месте, и пусть они напоминают тебе о нашей настоящей и верной любви, в которой всё же я любила больше… Не обижайся, любимый, но так всегда - один из двух влюблённых любит больше. Всё! Пора. Прощай или до свидания… Буду звонить сама, туда звонки не проходят, там, где буду я. Вот и Дильнара расплакалась. Сидим и ревём.
                                                                                                                             С любовью, твоя Камилла.

Р.S. Не открывай картину на мольберте, пока я не разрешу! В машине на сидении водителя ты найдёшь дарственную на машину. Милый, твоя машина опасна. На ней нельзя ездить. Прошу тебя. И жди письма. Обещаю звонить при первой возможности. Милый Эдгар, я так хотела родить от тебя девочку. И тогда бы у нас была настоящая семья».

Прочитав письмо, Альберт глубоко вздохнул и положил его на большой белый стол. В это время и вошла Стелла.
Альберт встал, она подошла к нему, они поцеловались и сели на диван.
- Рад тебя видеть, любовь моя!
- Я тоже, Альберт.
- Так хотелось увидеть тебя. Ты все дела сделала в архиве? Как, кстати, тебя впустили в архив спецслужб?
- Выдали пропуск, Борис Юрьевич помог – офицер в отставке. Начальник Андрея, мужа Глории.
- Понятно. Скоро я их всех буду знать наизусть. Тебе не кажется, Медея, что ты проживаешь чужие жизни, к тому же, уже прожитые?
- Нет, не кажется. И лучше прожить или прочувствовать чужие жизни – насыщенные событиями, интересные, полные счастья, а порой и трагедий, чем свою – никчёмную…
- Но… ты не тянешь на «никчёмную», поверь мне. Скорее, ты одна из тех - «лучше прожить чужие жизни…» Так про твою жизнь скажут потом твои биографы.
- Что скажешь? Вижу, ты прочитал письмо. Хочу включить содержание письма в роман. Оно стоит того, и, несомненно, усилит лирическую составляющую книги.
- Впечатляет. Я почувствовал тяжесть в душе, читая эти чувственные и полные, как драматизма, так и любви, строки. И, без всякого сомнения, письмо стоит таких денег. Теперь имею представление, что содержится в письмах, выставляемых на продажу на аукционах. Оно написано душой…
- Наконец! Браво! Так оно и есть. Только душа может так трогательно написать. Итак, ты приехал... Я приму душ, и мы поужинаем.
- Хорошо, - согласился гость.
- Останешься на ночь? Я одна, - спускаясь вниз, спросила Стелла.
- Я согласен, любовь моя.
Стелла принимала душ. Альберт сидел и смотрел на пульт управления телевизором. Августа, домработница, готовила им ужин. Прошло двадцать минут.
Когда Стелла вышла из ванной комнаты, набросив на себя синий атласный халат с вышитыми на нём маленькими жёлтыми птичками, она улышала такие… слова, рассыпающиеся по всему дому и занимающие всё его пространство, словно в доме начался камнепад, от которого она пришла в ужас.
Вот эти слова:
«О, о, о! Уф, уф, уф! А, а, а! Трахни меня! Чпокни меня! Вставь мне, как следует. Сделай это ради меня, моё чудовище, мой урод! А, а, а! Мать моя была девушкой! Вздрючь меня, кобелина. Преврати меня в грязь и влезь в неё по уши…»
- Альберт! Какую дрянь ты смотришь? – стараясь перекричать молодую девушку, сидящую на пожилом мужике и орущую во весь рот, кричала Стелла, вбежав в комнату.
Альберт судорожно нажимал на кнопки пульта, стараясь остановить фильм или хотя бы уменьшить звук.  Но у него не получалось. И он с растерянным видом смотрел то на происходившее на экране, то