Сорок минут на вокзале.

Длинная, вся в желтоватых квадратиках окон, подплыла электричка. В вагоне тепло и полупусто. Ещё теплее кажется от ярко-оранжевых, солнечных пластмассовых сидений. Сажусь к окну, спиной к движению, и начинаю думать снова. Нет, угрожать нужно конкретнее, а то в твои угрозы не поверят. Например, написать им, как именно проведёшь ты свою диверсию, совершишь свой теракт.  
         Если, допустим, иметь снайперскую винтовку, можно стрелять по изоляторам. Провод контактной сети прикреплён к столбу через изолятор. Вернее, там два провода – верхний и нижний. Они соединены вертикальными проволоками и оба крепятся к столбу через изоляторы. Если прострелить сначала один, потом другой изолятор, то провод, уже не закреплённый на столбе, провиснет, опустится.  Опустится и коснётся крыши вагона, если под ним будет проходить поезд. Тут главное не перебить сам провод, иначе автоматика отключит ток.  Если провод под током коснётся крыши вагона, то получится что? Получится грандиозное короткое замыкание. Разряд в  три тысячи вольт. Значит, нужно дождаться, когда пойдёт поезд с цистернами, и быстро, пока, пока цистерны находятся под столбом, прострелить сначала один, потом другой изолятор.  Тогда будет взрыв. Вот это уже конкретнее. Прочтя такое, они, наверное, испугаются. И что сделают? Будут силами милиции патрулировать дорогу? Бесполезно. Самая лучшая винтовка бьёт на два километра. Хватит и трети этого расстояния, чтоб тебя не заметили. Они же не знают, что я за человек, не знают и того, что никакого оружия у меня и в помине нет. Для них я представляюсь какой-то организацией людей, готовых на всё. А оружие можно купить в магазине и, говорят, даже без охотничьего билета. Одно здесь слабое место. Нужно быстро попасть сразу в два изолятора. Это трудно. Можно закрепить винтовку на штативе, найти нужное положение и зафиксировать ограничителями. О чём-то подобном я читал в книге про войну. Нет, про это писать не буду. Какие-то ограничители, на каком-то штативе. Не те слова. Прочтя это, они сразу почуют во мне дилетанта и поймут, что все угрозы мои – пустые. А ещё лучше иметь лазерный прицел – красный такой «зайчик».  Ну, что-то уж я совсем надумал. Снайперская винтовка, да ещё с лазерным прицелом. Не слишком ли хорошо экипирован простой российский разгневанный потребитель? Не поверят, не испугаются.
        За окном электрички едет назад город. Сначала дома и дома. Трёхэтажные и девятиэтажные. И даже один шестнадцатиэтажный. Высокий столбец, утыканный жёлтыми точками. Потом цеха и цеха. Красным огоньком светятся электронные часы на фасаде столовой. Едет между цехами светящийся аквариум – автобус. В нём снулой рыбой – трудящиеся. Потом сортировка. Башенка диспетчера и длинные тени платформ. Дальше идут коллективные сады. Пустые, тесно стоящие домишки, высоко занесённые снегом. За садами  подступает к дороге и растворяется во тьме чёрный и частый лес.
         А ведь чепуха это полная. Всё, что я тут придумываю – полная ерунда. Изолятор  защищён сверху округлым железным колпаком. Он из железа сантиметровой толщины.
Ни из какого оружия, кроме пушки, этот колпак не пробьёшь. А крючок, на котором висит провод, вмурован в толщу диэлектрика, фарфора, глубоко под этим колпаком. Люди, которые придумывали контактную сеть, были хорошими инженерами. Хорошо, что вовремя догадался, террорист доморощенный.
          А вот мне рассказывали про человека, который знал сто способов, как пустить поезд под откос. Он-то был профессионалом. Работал осмотрщиком вагонов в нашем ЖДЦ. Жаль, что умер уже тот человек, а то бы порасспросил я его.  Ладно. Подумаю ещё.  
           Ага! Можно устроить это дело ещё и вот как. Не прибегая к столь сложным техническим средствам, как винтовка. Практически, голыми руками. Для этого надо взять только…      
           Стоп!  А ведь и вправду, это так просто, что доступно каждому. Каждому, в том числе и какому-нибудь психу, придурку какому-нибудь озлобленному, которому моё послание чисто случайно попадётся на глаза. Найдётся человечек и злее, и дурнее меня, который сам бы до этого не додумался. Он-то воспримет это как руководство к действию.  И тогда… Сколько же людей может погибнуть при крушении? В «лучшем» случае два человека – машинист и помощник. А в худшем? Надо же, надумал «мстить» власти. И это твоя месть? Месть, при которой погибнут невинные люди, а Они отсидятся в кабинетах, окруженные сворой пятнистых товарищей с дубинками. И виноват буду я. Хоть и не я это совершу, но всё равно вся вина на мне. Я буду виновен в том, что выпустил в свет информацию, которая безвредна, только пока заключена в моём мозгу. Так пусть она и остаётся там. Может, я в душе и маньяк, но не настолько же.
            А ты ведь верующий, православный. А такие мысли, даже мысли, есть грех. Грех мысленный остаётся грехом, хоть бы даже эти мысли и не привели к гибельным последствиям. Негоже верующему человеку думать так. Кстати, что-то поздненько ты вспомнил о своём православии.  Рассчитал своё злодейство, всесторонне всё обдумал, а потом взял, да и вспомнил. Да, хотя все мы так. О душе в последнюю очередь. Хорошо, хоть вообще вспоминаем.
            Мимо пролетает встречный. С ужасающей скоростью проносятся желтоватые и голубоватые окна. Что там, в окнах, рассмотреть невозможно. Но я знаю доподлинно, что там уголки подушек и матрасов, свесившиеся с полок простыни, клетчатые одеяла. Сумки, стоящие на третьих полках и сапоги, лежащие под полками нижними. На столиках забытые проводником стаканы из-под чая и пакеты с соком. И газеты, где написано о богатой приключениями жизни «звёзд». В газеты завернуты шкурки от мандаринов и куриные косточки. Брякает в такт колёсам железная ложечка в стакане. И храп. Тяжелый храп некрепко спящих людей. Мало кто в поезде спит крепко.
          А ведь это ужасно глупо – мстить всему миру. Ты же миру хотел отомстить. Не железнодорожникам, не власти, а всему миру. А за что? Чем это мир огромный, прекрасный и многообразный тебя обидел?
           Ну, на этот вопрос у меня и ответ под рукой. Обижен я на мир за то, что в детстве не мог сразу  и остроумно ответить на злые шутки своих школьных товарищей. Отвечал сразу, но не остроумно. Или остроумно, но не сразу. Ещё и за то я на мир обижен, что в юности на меня девушки внимания не обращали. Да и за то, что я теперь понял, что не принадлежу к трём категориям людей. А именно, к гениям, начальству и богачам. Ни к одной из трёх категорий. И вряд ли буду принадлежать когда-нибудь. Обидно.
           Чтобы мстить миру, надо быть Гитлером. Нет, даже круче Гитлера, потому что ему это так до конца и не удалось. Кстати, историки и психологи, наверное, уж докопались, чем это фюрер был в детстве обижен. А может быть, всё это было только потому, что его в академию художеств не приняли. Однажды по телевизору показывали акварели Гитлера. У всех уже, наверное,  вошло в привычку  считать его бездарностью. Неталантливым неудачником. И в живописи, и во всём остальном. Комментатор даже сказал, что картины Гитлера – это звучит лучше, чем выглядит. А я вот посмотрел, и мне понравилось.      Прекрасный, солнечный город Вена. Нежные, воздушные акварельные краски. При советской власти эти акварели не публиковали, не печатали, не показывали. Боялись, что кому-нибудь тоже понравится. Боялись, что разрушится образ «преступника номер один» и абсолютного злодея. А талант, его ведь под сукно не спрячешь. Не спас его талант, не помогло чувство красоты, присущее художнику. И стал он тем, кем стал. Абсолютным злодеем.
          За окном синий снег прошит извилистой строчкой следов. Кто пробежал здесь? Заяц? Лиса? Скорее всего, собака. Миг, и следы пропали, уехали из поля зрения. А электричка мчится дальше, поднимая снежную метелицу тяжеленными колёсами на толстых стальных спицах. Кстати, почему это колёса на «спицах» бывают только у электровозов и моторных вагонов? У тепловозов и вагонов безмоторных колёса другие, без «спиц» с небольшими круглыми дырочками.
            А если б кто-то из академиков имел дар прозорливости. И сказал бы он другим академикам:
-А вот этого абитуриента, вон того, с идиотскими усиками. Взять, принять немедленно. Обязательно зачислить в академию. Иначе…
А может, он тогда и усиков своих ещё не носил. Выучился бы он в академии и стал бы известным художником. Как Климт. И экскурсовод в новом мирном мире, в том мире, где не было бы самой страшной войны, размахивая указкой, говорил бы:
-Вот произведения Густава Климта, а вот здесь полотна Адольфа Шиккльгрубера.
          Но не спасло бы это мир от бойни. Другой бы нашёлся. Всё равно нашелся бы человек, в котором проявились бы самые худшие черты западной цивилизации. Её паразитизм и агрессивность, гордость и бесчеловечность. Точно так же,  как  в Сталине проявились все пороки цивилизации нашей, русской.
          Я вдруг подумал, что железнодорожники меняют шпалы совсем не для того, чтобы поезда ходили быстрее. А для чего тогда? Во время войны, когда немцы отступали с нашей земли, они разрушали железные дороги. Чтобы нашим войскам было труднее их преследовать. Два паровоза тянули платформу. А на ней был огромный «зуб» вроде плуга. Когда его тащили, он резал и ломал шпалы, выкручивал рельсы. После победы дороги эти долго восстанавливали. Так вот и ставят теперь шпалы бетонные, чтоб враги о них все зубы обломали. Такой вот «стратегический» замысел.
          А вообще, охота тебе о всяких пустяках думать? Развёл тут суету бесполезных мыслей у себя в голове. У тебя же бабушка умерла недавно. Я посмотрел в окно. Уже светло. Там, за окном,  всё белое, серое, коричневое, красноватое. Пролетают берёзы. Ветви берёз плавно, текуче развеваются по ветру. Я ветра не ощущаю, но знаю, что он есть там, за стеклом. Из-за зубчатой кромки леса лезет золотистый край солнца. Скоро уж приедем. Здесь место приметное, пути широко расходятся, огибая заросшую ивняком болотистую долинку. Как это место проехали, знай, скоро остановка.
           Мы едем почти строго на север. Значит, восток  там, слева от меня. Зачем-то пересаживаюсь на противоположный ряд сидений. Снимаю лохматую шапку и кладу на оранжевый пластик возле себя.
-Упокой, Господи, душу рабы Твоей Зои- мысленно произношу я.
Надо бы при этих словах перекреститься, да мешает что-то. А вдруг люди как на дурака посмотрят. И так же мысленно укоряя себя за малодушие, прижимаюсь лбом к холодному оконному стеклу. Мелькнул серый и мрачный, сложенный из тёсаного камня, домик, где давным-давно жили путевые обходчики.
           Зоя – так звали мою бабушку. В переводе с древнегреческого значит  «жизнь».