Рваный бег

(Из книги «Эпоха застоя».)

Всю игру творилось нечто невообразимое. Тысячи болельщиков вздыхали и стонали, вскакивали с мест, раскачивались в такт друг с другом, вскидывали кверху руки, хватались за головы, нашёптывали что-то сокровенное, вроде молитвы. Взвивались шарфы, знамёна, летели ленты, серпантин, гудели трубы, стрекотали трещотки, грохотал барабан. По трибунам прокатывались людские волны. Вибрирующий на грани слуха гул уносился под купол и, отразившись от него многоголосым эхом, соединяясь с новыми овациями, свистом, гвалтом, перерастал в сплошное неистовство. Но и оно порой обрывалось затишьем. Тогда становились слышны упругий стук мяча о жёсткий деревянный настил, скрипы и дребезг колец, всплески сеток, реплики игроков, почти непрекращающаяся тренерская брань, отрывистые судейские свистки, гундосый рёв сирены и какой-то отстранённо безразличный голос диктора. Но стоило раздаться с трибун одному единственному хлопку, возгласу, как дворец вновь вскипал до предельной ярости или ликования... Потом все вместе отсчитывали секунды до окончания встречи, а потом, смешав милицейское оцепление, зрители хлынули на площадку, где, точно дети, только-только ощутившие победу, бесновались высоченные могучие парни. То, схватившись за плечи, они образовывали подпрыгивающий или танцующий вприсядку хоровод, то кидались врассыпную, срывали с себя майки и швыряли в чащу вскинутых навстречу нетерпеливых рук, жаждущих заветного сувенира, то выхватывали у поклонников флаги и, размахивая ими, носились по площадке, то брали на руки старшего тренера и долго качали и подбрасывали его, потом растрёпанного, растерянного и счастливого ставили на пол, а пол колыхался и уходил у него из-под ног. Беспрестанно, словно блеском молний, разрывающих на части наэлектризованное беспокойством пространство, озарялись фотовспышками сферы трибун, на которых и помимо этого что-то взрывалось, гремело, скрежетало. Грохотал барабан, гудели трубы, летели вниз разноцветные ленты.
Потом во всю мощь грянул государственный гимн. Прожектора скрестились на пьедестале — там, не стесняясь слёз, плакали победители.

Сколько дорог выпало Игорю Горелову, сколько им было передумано под шум колёс. Когда-то давным-давно, подростком, он специально приходил к столичной трассе, подолгу смотрел на проносящиеся мимо большие и красивые автобусы и мечтал уехать на одном из них покорять страну и мир. В том, что у него это получится, сомнений не возникало. Теперь ту же самую дорогу он видел с другой стороны, из окна большого и красивого автобуса, но при этом, как ни странно, всё чаще вспоминал себя, паренька из прошлого. А ещё он видел обочину и цветы за канавой на пригорках.
Однажды они со старшим тренером остановились в таком месте. Была осень, ветер гнал пыль вдоль трассы, на макушках деревьев шумно гомонили готовящиеся к ночлегу галки. Игорь всмотрелся и увидел, как много их было, как усеяны были ими еловые и осиновые ветки. Чёрные птицы, множество чёрных птиц на чёрных, будто бы насквозь промокших, мёртвенно холодных ветках. И какое-то неясное волнение, гнетущее сильнее и сильнее с каждым мгновением, подступало к мыслям, разуму, обволакивая всё своей отчаянной безысходностью.
Игорь подумал, что всё в его жизни происходит точно в несуразном томительном сне. Или как в дороге, неизвестно когда и где начавшейся и неведомо куда ведущей, в которой смешались, спутались до неразборчивости поступки, чувства, прошлое, настоящее. Это какой-то сумбурный, безудержный рваный бег к очередной цели, с потерями, возвратами назад. А настоящая жизнь почему-то всегда где-то в стороне, где-то совсем рядом, но в стороне. Кажется, стоит захотеть, остановиться, оглянуться — и вот она, сделай шаг, протяни руку, прикоснись. Только ничего не выйдет: спорт ревнив и от себя не отпускает. А может, это лишь хандра, которая случается, когда сумеешь добиться чего-либо заветного?..


Вроде бы ничто не предвещало несчастья. Шла обычная разгрузочная тренировка, какие бывают в межсезонье, играли двусторонку. Игорь, что называется на ровном месте, получил травму, не выдержали связки коленного сустава после его кратковременного смещения, загуляли все сразу: и крестообразные, и боковые. В первый же момент почувствовал только, как точно током пронзило правую часть тела от ступни до пояса, при этом невозможно было понять, что именно болит, болело сразу всё.
Игорь разве что успел прикрикнуть на ребят, кинувшихся его поднимать, чтоб не трогали; лишь несколькими минутами спустя разрешил помочь добраться до скамейки. И только там, наконец, стал понимать, что случилось.
«Минимум полгода», — вынесли приговор доктора, означавший, что теперь придётся ставить крест на выступлениях за сборную, а может, и на клубной карьере.

Если б знать заранее, как затянется перерыв, если б дело было только в травме, если б знать, что играть самому гораздо проще, нежели наблюдать за игрой со стороны, со скамейки или трибуны, да и потом, уже наедине с собой, вновь и вновь, до бесконечности, до мельчайших подробностей, нюансов проживать каждый эпизод за себя, товарищей, тренера, перемежая всё это воспоминаниями из далёкого и недавнего прошлого. Если б только знать.

В сезоне, пожалуй, самое тягостное — это ожидание игры в день тура. Зарядка даётся в облегчённом варианте, тренировок нет совсем, даже бросковых. Вообще, для людей, привыкших к постоянному напряжённому труду, оказывается сломанным весь распорядок. Им с позволения строгого клубного руководства дарован отдых, вроде бы долгожданный, который однако не приносит радости. Да и не отдых это, а сплошная нервотрёпка, всё подчинено единой цели: нужно настроиться на предстоящее сражение, каждый раз главное и решающее. А как настроиться при резком изменении жизненного ритма, не ощущая которого, ты будто бы перестаёшь быть самим собой?.. Молодым особенно трудно, ветераны же сумели приспособиться. Или, может, кажется, что сумели?..

Вспоминаются выходные на даче у Ирины. Игорь привёз ей букет роз, потратил всё что было, — его подняли на смех: на даче своих цветов рви — не хочу.
Сначала все вместе собирали малину. Ирина как-то загадочно поглядывала на Игоря через высоко и широко разросшиеся кусты, словно хотела открыть тайну и проверяла, можно ли это сделать прямо сейчас. А у него кружилась голова, в глазах пылали яркими цветными пятнами зелёные бархатистые листья малинника, рубиновые, полупрозрачные на просвет ягоды и бело-розовый сарафан Ирины. Блестели, переливаясь, её волосы — казалось, солнечный луч запутался в них и мечется, и никак не может освободиться.
На обед была окрошка. Квасок домашний, ядрёный, хватанёшь нескромно — до слёз пробирает. Иринина мама всё потчевала Игоря, то огурчика предложит, то помидорчика, то колбаски. Отец невпопад и как-то заумно расспрашивал про учёбу в институте, будущую профессию, но разговор не задался.
Потом молодые пошли прогуляться до лесного озера и задержались там сверх меры. Когда возвращались, вдалеке на велосипеде показался Иринин отец, уже отправившийся на поиски. Они заметили его раньше, чем он их. Он не успел скрыть раздражения, увидел, что Игорь и дочь очень уж серьёзные, понурые, и сразу обо всём догадался. Остановился в отдалении, постоял немного, хмыкнул с досады и резко поворотил назад, чуть было не угодил в канаву.

Игоря не всегда узнавали на улице, и это радовало. Нормальному человеку, пусть и известному спортсмену, вполне достаточно того внимания, которое уделяется на площадке. Большего не надо, большее мешает жить и быть собой. Но почему-то это не сразу понимаешь.

Как-то зимой после институтской тренировки, несколько лет тому назад, Игоря подозвал к себе незнакомый человек. Он давно был в зале, одиноко сидел на скамейке в углу.
— Я из... Мы решили посмотреть вас в нашей команде. Послезавтра к одиннадцати нужно подъехать... Вас встретят.
В назначенные день и время Игорь сошёл с электрички на одной из пригородных станций. Ещё издали увидел старшего: крепкий, статный, он подобно волнорезу рассекал людской поток надвое. Да и трудно было не узнать его, тренера чемпионов страны и сборной; сотни интервью, крупные фото в газетах, журналах, собственные книги по тактике и технике баскетбола. И наставник узнал Игоря; то ли хорошо представлял его по рассказам помощника, то ли сам видел где-то и когда-то. А впрочем, в людской разномастной толпе баскетболист почти наверняка угадает баскетболиста.
— Ну, здравствуй, — сказал тренер и подал руку. — Как добрался?.. Мне про тебя… Тут недалеко лесочком...
И привёл прямо в зал.

Старший, Игорь Михайлович, или попросту Михалыч, — человек сильный, грузный, плечистый, сам в прошлом известный спортсмен; на вид ему пятьдесят-шестьдесят, но таким, по мнению старожилов, он выглядит давно. У него тёмная, словно от никогда не сходящего загара кожа, исчерченное нервными морщинами скуластое выразительное лицо и крепкие, каждая величиной с огромную сковороду, натруженные жилистые руки.
Ребята одновременно побаивались его и безгранично верили ему. Ещё бы, тренеру частенько удавалось переламывать совершенно безнадёжные ситуации, что называется, выжимать из них и состава сверх максимума — точно волшебство творилось в его исполнении в эти моменты. Впрочем, какое там волшебство? Жизненный опыт срабатывал и знание дела, ведь и слово крепкое, матерное порой действовало так, что, глядя на команду, оставалось только руки развести: откуда что берётся?! Лишь ветераны, да и то самые опытные, заставшие старшего игроком, иногда позволяли себе в отношении наставника состроить на лице гримасу или недоумённо пожать плечами, не согласившись с его замечанием. Вообще же, Михалыч был для ребят всем: он организовывал и тренировочный процесс, и досуг, он и успокаивал, и наказывал, хлопотал по квартирным вопросам, договаривался о зачётах и экзаменах, выбивал стипендии, брал на поруки в милиции, когда кто-либо из подопечных попадал туда после очередного срыва.

Вот он в центральном круге, в трико с эмблемой знаменитого клуба, с серебристым свистком на шее и хронометром в руке, шнурок в несколько оборотов обвивает запястье. Тренер то вдруг срывается с места и делает ускорение вслед за игроками, то отбирает у них мяч и сразу же выдаёт передачу в требуемом направлении, то кричит на кого-нибудь и заставляет выполнить упражнение заново, то прерывает тренировку, подзывает к себе игрока и что-то настойчиво объясняет ему. Снова даёт свисток на продолжение и просит выложиться, снова всё останавливает, снова чего-то требует и о чём-то сокрушается. Или просто тихо просит ребят постараться, а сам садится на скамейку — и тогда как будто бы становится беспомощным, жалким. Но это лишь на мгновение. Уже вскоре он опять всюду и сразу: и подгоняет сзади, и пристраивается то к нападающей, то к защищающейся пятёрке. И даже находясь в стороне, тренер своими движениями и жестами будто бы сам доигрывает начатые воспитанниками комбинации. Вновь и вновь сползают беспрестанно засучиваемые им рукава трико, пружинисто подскакивает кверху воротник, залипает на вспотевшем лбу упавшая седая прядь.

Игорь навсегда