сталкеры

противоложность приметам и среди болтунов встречаются умники. Просто был замкнут человек да бирючлив в сердце своём, никого туда до сего дня не впуская – а оно всё копилось и слёживалось, то ли счастье то ль горе; и вот казалось в порожней беседе с чужим, незнакомым, прохожим, этот чёрствый сухарь расползается до хлебного мякиша, а внутри у него расцветает сердцевина душа – прежде сверху укрытая плесневым панцырем.

 Опорожнив свою чашку, и понимая что пора уже, старшина спросил, глядя на часы над холодильником:- я не задерживаю вас?
 - Нет. Я свободен.
 - Вы ведь работаете строителем?
 - Есть такое.- Мне самому не понравились мои односложные грубоватые ответы, и я решил развернуть темку.- Работаю монтажником по железякам. Но могу и кирпич класть, и отделкой занимаюсь.
 - Хорошая у вас специальность. Рукастая.- Он посмотрел на свои руки, которым по виду кайло б да кувалду, а приходится хватать лишь маленький пистолет.- Смешно, наверное, признаваться, а я очень хотел в детстве стать космонавтом.
 - Оооо; да это каждый мальчишка мечтает. И сейчас даже.
 - Скоро наша мечта исполнится.- Старшина улыбнулся мне так, будто я – Земля, и он смотрит на меня с высоты самой запредельной орбиты.
 - Дааа, полетим.- Стало легко на душе, оттого что никакой он не кабинетный клоп, а такой же трудяга как я.- Вы там будете порядок охранять, я строить, и другие люди рядом с нами найдутся.
 - А вы знаете, юрий, что главное в космосе?
 - Наверно, здоровье.
 - И это тоже. Но ещё важнее психическая совместимость.- Он привстал со стула, распахивая мне свои ветряные лопасти, как донкихот дружку санчепанче.
 - Аааа...- Теперь я понял, зачем он пришёл ко мне. Совмещаться в единую космическую бригаду. И не ошибся.
 - Мы должны – просто обязаны подружиться!- Старшина впервые на моей памяти был так взахлёб взволнован, словно октябрёнок на школьной линейке, принимаемый в пионеры. И галстук ему повязывает сам Гагарин, первый космонавт планеты.
 Потом он немножко пригас, видя что я своей улыбкой подтруниваю над ним.- Ну пусть не подружиться, но хотя бы стать добрыми товарищами.
 - Да нет, я не отлыниваю.- Мне стало жаль его совершенно искреннего восторга, выплеснутого, казалось, мимо меня. Но старшина ошибался: я тоже взбодрил себе душу его пылающей радостью, потому что когда рядом разгораются зарницы сердечных костров, то от них нельзя не согреться.- Наоборот, вы мне тоже очень симпатичны как человек. Я-то раньше считал вас обыкновенным милицейским сухарём, а вы, оказывается – кекс с изюмом. В вас есть мечта.
 - Как я рад, что у нас всё так совпало!- Он снова вспыхнул; теперь уже не огромным костром в маленькой кухне, а празднично искря бенгальскими огнями.- Вы ведь не против, чтобы в команде было больше хороших людей?
 И с затаённой надеждой посмотрел на меня.
 - Нееееет,- протянул я неуверенную руладу; думая, кого же ещё он предложит. От сплетников и подлецов придётся категорически отказаться.
 - Я хочу пригласить на марс вашего соседа, хирурга.- Боясь что я буду против, он тут же стал убеждать меня:- Поверьте, врач нам необходим. Тем более такой многоопытный.
 - И многопьющий,- я перебил его, щёлкнув себя по кадыку.- В самый нужный момент он подведёт всю бригаду, а это не дело.
 - Ох,- вздохнул старшина,- не знаете его вы совсем.- Он тревожно качал головой, убеждённый в праведности любого мелкого грешка, и в том что человека можно выгрести из самой вонючей грязи. Ему наверно казалось, что человек, испытавший на себе все земные пороки, но от них излечившийся, становится для бога искупительным агнцем, а для людей долгожданною жертвой.- У него в больнице случилось несчастье, и после этого он запил. Потерял семью да работу, но не облик свой. Поверьте, юрий, он всерьёз закодировался – и у него золотые руки врача.
 Ладно. Я подумал, что ещё пять лет впереди – испытаний достаточно будет; даже если хирург вдруг сорвётся, то мы найдём кем его заменить.
 - Хорошо. Я согласен. Зовите.
 - Спасибо! Я верил в вас.
 Он жал мне руки взволнованно и крепко, словно легендарный комдив герою разведки, который спас жизнь обречённым товарищам. И пистолет в кобуре, наверное тот самый мой наградной, мягко похлопывал его по заднице.

 Мы с участковым теплей распростились, чем были. Он как скорый поезд повёз весточку доктору. А я, глядя на свою рыжую кошку, думал про наше волшебное будущее.
 Кошка игралась с клубками. То катила красный к зелёному, сталкивая их мягкими лбами, и сама радовалась крушению, когда они отскакивали по разным углам, обиженно взирая друг на дружку. То она прыгала сверху на чёрный здоровый клубок, за которым почему-то волочилась недовязанная нитка, и казалось, что это кошачий хвост стелется сзади по полу, совсем не в цвет её рыженькой масти. А самый маленький жёлтый клубочек закатился под шкаф; кошка, играя с другими, исподтишка наблюдала за ним – и вдруг всё бросив, кидалась как тигра на мышь, в малую щель не влезая, но лапой пытаясь достать зацепиться. Клубочек визжал и пищал, кошака рычала по-львиному, я тоже над ними смеялся.
 Клубки были очень похожи на наши планеты. Зелёный назвал я Землёй, и ногой откатил его ближе к себе, чтобы он крутился рядом в большой безопаске, не сбиваясь с орбиты. А то… Но кошка всё равно норовила столкнуть его с красненьким Марсом, то и дело устраивая мелкие катаклизмы на обоих планетах. От этих клизмов после каждого крушения обе планеты так проносило, что из желудков вымывалось всё старое и зарождалось новое – а я за ними подтирал веником.
 Самые крупные планеты – чёрный Сатурн да коричный Юпитер – кошке было трудновато катать просто так, и она сигала на них с кресла, а то даже и с телевизора, выцеливая их очень долго расширенными хищными зрачками словно наглых прожорливых крыс, отъевших свои толстые брюхи на наших харчах. Планеты не знали что они для неё крысы, и думали что на них падает рыжее солнце – а я не знал что кошка для клубков стала солнцем, и гонял её веником по всей нашей комнате. А доктор, который живёт подо мной, наверное очень от шума ругался.
 Я с ним неплохо знаком. Он мне кости вправляет после травм на работе, в отличие от старшины, который специализируется на вправлении мозгов всякого криминогенного молодняка.
 Доктор суров. Он редко когда улыбается, словно работает не в больнице, а на потенциальном кладбище. Мы все для него – суставы мышцы черепа, и он наверное считает себя вершителем если не судеб, то жизней. Однажды эта самоуверенность его очень сильно подвела, можно сказать – фатально. Он зарезал своего друга на операционном столе. Не нарочно, просто рука сорвалась: но ведь это самое страшное – резать родного тебе человека. В тот день лучше было довериться другому хирургу; а доктор побоялся унизиться, потому что никогда не считал себя слабым, и вызвался сам.
 У него потом было тяжёлое время. Чёрное и непроглядное. Может быть, и в петлю хотелось. Я знаю, всем хочется: оттого что только петля, яд или ножик кажутся настоящим избавлением от смрада поглотительных дум, которые невесть откуда появляются в голове и не желают из неё пропадать – так что самолично не справиться, раз, никакие доверительные психологи не помогут, два, и за порогом смерти открывается жизни дверь, три.
 Неизвестно мне, как он выбрался из вонючей ямы. Я тоже в такой когда-то давно побывал, и меня вытащило из неё творчество, бросив мне спасительную верёвку с шариковой ручкой и пребелой общей тетрадью. Значит, у доктора что-то есть в хранительных ангелах: может музыка, живопись, или другое хорошее. Раз старшина говорит, что тот больше не пьёт, то это верно на сотню процентов – потому как по милицейской осведомлённости мне кажется, что в шпионах у старшины даже тараканы с мышами.
 Доктор уже зрелый мужик. Высокий, тёмный, легонько лысеющий – а волосатые руки его походят на острые крючья, и я думаю, если бы не добрая нынешняя профессия, то он бы стал инквизитором в подземельях земного ада. Его очень уважают выпускники медицинского института – те из них, конечно, кто пришёл туда учиться помогать людям, а не спать на занятиях.
 Я недавно побывал в нашей местной больнице. Плохого за них не скажу, за само здание - высоко и светло стоит среди улицы, тёплым жёлтым фасадом для людей улыбается. И внутри чисто: тут тебе спереди цветастые тапочки выдают, там сзади уборщица следы ног замывает. Но главное - никто не ругается, матюки да брань оставляя за дверью. А отчего? оттого что когда вокруг опрятно, то на душе своя блажь нарождается, и кипеть нутром попусту незачем - стыд да позор хулигану. Даже в коротенькой очереди у рентгена молодёжь старушку вперёд пропустила: две девчушки с бусинками в носу разрешили бабульке живот осветить - что там внутри.
 И вроде всё хорошо, да молодые врачи замороженные. В глазах лёд, а из носа северным ветром так  дует, что хочется курточку с гардероба забрать, ещё сверху накинув тулуп. Боятся; боятся они отвечать за работу свою, за простуду холеру да вывихи. Только что на клизму каждый из них легко соглашается - так бы и ставил беспрерывно до пенсии. То ль напугали их горьким уроком, или юнцами  проспали за партой часы обучения. И всю жизнь дальше проспят, если старые доктора их добру да труду не научат.

 А вообще, для чего существуем мы, люди – лентяи и трудяги, герои и трусы, таланты творцы созидатели, рабы и кабальники? Если посмотреть на Землю и людей с высоты космоса со стороны господа – вот для чего он мог бы создать нас, может единственных во вселенной?
 Думаю, что от тоски – для содружества. Тяжко ему одному было слоняться по огромному зданию своего непомерного жилища, тыкаясь из угла в угол многоквартирных галактик и гоняя по коридорам разноцветные шары гордо надутых планет да болидов. Вот я представляю себя в пустом бетонном клоповнике высотного небоскрёба, где-то посерёд бесконечности: и плохо мне, когда в глазах то слепь от палящего солнца, то мрак беспредельного космоса, и бросает поминутно от жары к холоду – а главное, рядом нет дружеского плеча, локтя, или ещё лучше тёплой материнской груди, к которой можно прильнуть и поплакаться в любом возрасте, хоть даже в стомиллиардном господнем. Ведь его матушка уже наверное умерла, когда он нас создал. А домашнюю живность они, видать, совсем не держали – пусть даже кошку с собакой.
 Очень хочется посмотреть – как там у них. Я мечтаю долго идти по парсекам космического пространства с рюкзаком за плечами. Отключу своё гравитационное поле, поднимусь километров сто ввысь – и шагну на белую дорожку млечного пути, которая только называется из молока, а на самом деле там бледный гравий, лёгкие камушки под ногами.
 Астронавты всем рассказывали, будто в космосе глухо и не видно ни зги; но это лишь из стекляшек иллюминатора так им кажется – а если снять шлем да отвязаться от жирной и надоедливой мухи тяжёлой ракеты, то пройдя даже немного первых неуверенных шагов вглубь мира, можно услышать большую гамму звуков, полутонов, позывных – мажорных, и минорных – которыми, кажется, инопланетный народ здесь ликует, а иные и жалуются. Вот плачет заблудившаяся комета, со сливочным мороженым в руке потерявшая батьку астероида. – Ты почему тут одна? – спрошу, вытирая ей слёзки. - Мы в зоопарк с