посещать рынки и континент, где без труда присоединился к самой крутой группировке.
Азарт средненький, но лучше, чем ничего. Оно ему как замена вредной привычки – лайт-лайт, как однажды некий ача пил кипяток, пытаясь избавиться от пристрастия! Успешно. Но не за счёт же кипятка! И вот на такой ерунде чуть не срезался. Всегда пробегал, сколько ни назначено кругов, вполглаза глядя, перепрыгивая Секундную Стрелку, как верёвочку легко, уклоняясь от неё, как от нежеланного поцелуя. Ни с того, ни с сего... – поплыло, заплясало, а он уже прыгнул в круг...
Разбойники Секундной Стрелки не заметили! Откуда им знать? Как человек, проглотивший свой первый каштан, который оптимисты зовут «посвящающим», а пессимисты – «пробным», Чума выдал такой неуправляемый, экстатический транс!.. Он владел собой не больше, чем цепочка на острие пирамидки. Его швыряло прочь от стрелки, перебрасывало через неё, распластывало по земле...
Всё закончилось бешеными аплодисментами. Такого парни не видели и сочли за диковинное представление. Пробежали все, никто не попался, однако, кон единогласно достался Чуме, за артистизм и безбашенность. А он был в шоковом состоянии.
Не вышел из него до утра и, лязгая зубами, рассказывал Пажу:
– Док, я был как тряпичная кукла! Как воздушный змей швыряемый ветром! Меня можно было голыми руками брать, а она... Она... Она как будто за ниточки дёргала! Шамаш не дала мне попасться... Она как будто берегла меня... Бережёт... Для себя... Держит... Но я не хочу, Док! Вечность по колено в мутной воде! Я не хочу!
Паж решил зайти с другой стороны:
– Помнишь Шамана? Эх, не знал я, что вы за него латника в Арбу заманивали, вот не знал... Да всё едино, не вышло бы, да и непорядок. Я о чём... Зрительно помнишь?
– Ну.
– Каков? Глыба, махина какая... А ведь он втрое против твоего каштанов наглотался. И ушёл гулять на материк такой же, как пришёл в Шаманию! Не завязать хотел, но вроде как по расписанию появляться. И уйдя, не увял среди борцов. Да, Чума, и ногти не запылали. А Докстри? Он годами наверх не поднимался! Но ослабел лишь теперь. Я не вижу закономерности, Чума. Увижу, смогу помочь. А пока лишь с ногтями... Увы.
– Я не вернусь в Шаманию.
– Вернёшься. Здесь гарантированная смерть, там – неведомая, но жизнь... Плацеб незадолго до конца сказал мне как-то: «Не тех ли Шамаш быстрей забирает, кто ей особенно приглянулся?» И знаешь, смысл не в этих словах, а как он сказал их... У него и глаза светились. А ведь у светлячков не горят только они... Ведь Плацеб-то не упивался Шаманией, он как историк пришёл. Эпоху посмотреть. Запретное, не подчищенное... Но на краю уже: «Шамаш... Шамаш... Я дурак был, Шамаш...» А больше ничего, как заклинило... Дай помогу, утро скоро!
– Как мне отблагодарить тебя, док?
– Не психуй. Не торопи события. И вот ещё что, про Шамана...
02.02
– Чего вздрагиваешь, светлячки это. Они безопасные. Шамания вообще безопасна! Да они и не видят тебя... Меня, нас... Интересно, они хоть что ещё видят? Впечатления?.. Как узнать...
Двое плыли затопленными улицами на плоскодонке. Гребец разглагольствовал, пассажир молча напряжённо смотрел по сторонам. С удвоенным интересом, удесятерённым. На всё, что первый раз как в тумане мимо прошло.
Неприветлива Шамания, на что особо смотреть? Провалы пустых окон, коробки домов.
«Светлячки?..»
Подсвеченный изнутри сплошной сетью огоньков регенерации, неоново-синей, неподвижной, без мерцанья буксующей невесть сколько тысяч лет, – никогда Гром не видал таких, – голый человек вроде бы наблюдал за лодкой из дверного проёма. Смотрел неестественно большими глазами. По пояс в мутной воде.
Лица у них исхудавшие, или глазницы расширились по причинам внутреннего изгорания, исчерпывающего смотрения, но глаза увеличены непропорционально. И если долго наблюдать за светлячком, лица обычных людей затем предстают невыразительными, с маленькими, суетливыми глазами.
Горящий сиреневатый человек делал короткие, ему лишь понятные, однообразные движения. Что-то с головы снял, об косяк ударил либо на гвоздь несуществующий повесил... Кто его знает. Одежда давно сгнила на нём либо её изначально не было.
В Шамании носят специальную, пластиковую, неприятную телу. Зато и не отсыревает, влаги не задерживает. Юбки на лямках, балахоны. Шаманийцы пытались заказывать, чтоб похоже на ткань и с фасонами, да потом плюнули на это. Некоторые пренебрегают такими нарядами, повязывают карман спереди, как сумку для «каштанов» и всё. Ну, оставляют украшения, серьги, браслеты. Оружие на перевязи оставляют хищники, привыкшие к нему.
Бессмысленное оружие. Харон, лодочник, иронизируя над Шаманией, правду сказал, помимо остевой фатальности она совершенно безопасна.
Общинное государство шаманийцев, светлячков и призраков. Земля. Облачный рынок.
Небольшая страна, пятёрка городков, примерно на одной линии выстроившихся, в положении вольно.
Затоплены когда-то, не созданы такими. Возможно, эта неровная линия была берегом реки. Наводнение захватило улицы, дома, подвалы домов с их многочисленными сокровищами, весьма специфическими, и уже не отступило. Через некоторое время сокровища начали выходить на волю... Из подвалов, из самих себя, из капсул с прошлым. Коллекция, распространяющаяся как эпидемия, с которой никто не борется, напротив. Вон, лодочник ещё одного коллекционера везёт...
– И ты станешь таким! – решил бесповоротно успокоить гостя Харон. – Но это ещё не скоро. После меня, не боись! Встречу, как сейчас, светлячковые броды покажу!
Мило. С юмором у них в Шамании порядок. Очень стильный юмор, с ног до головы в одном чёрном цвете.
Наводнение явно случилось не в бытность Шамании облачным миром, а уже в обжитом рынке. Впрочем, прежде мог быть заложен механизм наводнения с отсрочкой. Иначе как? Откуда взяться такой прорве воды в месте, где превращать невозможно? В бутылках что ли наносили?
«Превратить мог изгнанник... – подумал Гром, слушая Харона, размышлявшего вслух от скуки. – И с пирамидки рукой выпустил потоп... Теоретически способ есть, представить невозможно: потоп, стоящий на острие пирамидки торга... Рори смогла бы. В облике человека он стоял? Перед изгнанником? Водяными глазами смотрел на уничтожающий его взмах руки... А затем, повинуясь следующему, упал и растёкся... Побежал-побежал... Прозрачной, мутнеющей, мутной водой... И поднялась река».
Пажа не было с ними. Не вернулся из Великого Моря. Шаманийцы могли только гадать, придёт ли в следующий раз. Через раз. Не придёт вовсе. А день уже назначен, и Гром не отказался, отправился, как все безлодочные, с Хароном.
«Харон» это должность.
Между городов половодье истребило видовые пейзажи под корень, если они были когда-то. Заболоченная равнина, смотреть тоскливо, хуже чем на эти... – остатки людей.
Приметы крупного рынка. Дома разграбленные, разрушенные, отсыревшие хранят следы игровых приспособлений, вывесок над дверьми, указателей на столбах. На потолке вон, померкший обод экрана...
«Померкший?.. Или... Кто там?!»
Никого, он работал как зеркало. Они уже проплывали мимо, но в последнем оконном проёме Гром увидел, как колышется голографическое отражение на потолке... А светлячок лежит под мутной водой на шашечках паркета. Остов человека, сплетённый из синеватой, светящейся проволоки...
Каменные, серые, затопленные города. И призраки, призраки, призраки...
Ни слова ещё не было сказано о них, кроме:
– Переоденься.
Гром отказался, пластиковый балахон остался валяться под ногами в лодке. Демонстративно отверг, больше не заговаривали о них. А потому и о них... Бессчётных, повсеместных. Умножающихся в арифметической прогрессии. Призраки это ведь Впечатления, остающиеся в сырой одежде. Корни Впечатлений, тянущиеся короткими навязчивыми повторами.
Не спрашивал. А призраков всё больше... И главное, всё сложней отмежевать их от светлячков в своём уме. Не реагировать, как на реальность.
Казалось бы, чего проще? Одни – гирлянды ходячие, другие – Впечатления? Одинаково шатаются, с места не сходят. Те и другие светлее грязно-серой повсеместной темноты. Но не в этом дело, а в том, что исходит непреодолимая тоска от их узких, тесных движений. Режет по сердцу, так тщательны они в стереотипных пасах, необъяснимых...
Как бывает сосредоточен притворщик, действующий напоказ... «Как сговорились... Дождутся, лодка заплывёт подальше, в дальний город, на площадь и там сразу со всех сторон...»
Обыкновенная мания Шамании. Всё через это прошли. Мания преследования, разлитая в её сыром воздухе. Гром решил, что он один такой, мнительный. И гордый. Не спрашивал. А зря. Чёрный юмор лекарство не хуже белого. Хирургия среди юморов, Харон не поскупился бы ему на лечение!
– Переоденься!..
Гром помотал головой.
Шамания бурлила, сплошь в миазмах, гейзерах от «каштанов» – просоленных корней Впечатлений. От «каменной, бурливой» разновидности таковых.
Пасы призраков непостижимы, так как из «бурливых» Впечатлений ушло всё сопутствующее. Обстановка не сохранилась, звуки не сохранились, настроение, атмосфера тоже. Корни, рафинированные временем до облика человека и его жеста. Уместного всюду и нигде.
До жути убедительные призраки, реалистичные.
В пластиковой ли одежде, голым ли, не видеть их невозможно. Не вдыхать.
– Глубоко не вдыхай!
Гром кивнул.
Исключительно предпоследняя эпоха нашла в соли крайнюю стадию консервации. Она и бурлила.
Но ценились каштаны «мало-бурливые», сохранившие целое Впечатление, а не корень.
Полудроиды заворожено смотрели на полукиборгов, выискивая среди сотен и тысяч обывателей – её хищников, её упоительных головорезов. «Стрижи» их называли. Стрижи, которые и стригут, и летают. Проносятся и стригут...
Запретное. Элитарный филиал Ноу Стоп.
Коллекция, убывая, не убывала. Убывала и пополнялась людьми общинная Шамания.
Тяжело приходилось – «ловцам каштанов», ныряльщикам, если применительно это слово к глубине пару метров редко где, а так по пояс. Ну, если в подвалы, ныряльщик, да. «Каштановый нырок» звали такого человека, предмет поисков, соответственно, «стри-каштаны». Стрижиные каштаны – мало бурлящие шарики в угластой, твёрдой скорлупе.
Сложно не выловить, а дважды понять, стоит их вытаскивать или нет. Вначале прямо там, под водой, узнать есть ли человек во Впечатлении.
На язык положишь, и заглоченная вместе с каштаном, бурлящая из-за него, мутная вода ударяет в нёбо, как Грому памятная коктейльная конфета. Сильно ударяет сквозь нёбо в макушку, голова закружится, выплюнешь и снова ищи.
Не увидеть, что в каштане, но видно, если люди или нет.
Это первая проверка каштана, вроде как незнакомец окликает: «Эй!..» Затем уже следует просьба или неприятности. Убедиться обязательно надо, потому что за второй этап дороже встанет. За установление содержимого на воздухе нырок собою платит.
Вытащенный каштан на воздухе моментально покрывается не просто угластой, а колючей кристаллической скорлупой, и его не опередить. А промедли лишние две секунды и она станет вовсе непробиваемой.
Каштановый нырок колет соляшку тигелями ладоней, никакие клещи тут не помогут. Или об грудь, о тигель Огненного Круга. Так делают старые нырки, которым уже нечего терять, выполняя эту работу, за новеньких, или за провинившихся, по доброте.
Паж
