Отец Гермоген и ЗИМ. Сказочка о Лешачьей тропке.

когда становится эгоистов слишком много – страна разваливается. Потому что каждый тянет в свою сторону. Как лебедь, рак и щука. Против эгоизма помогает только вера.
- А идея?
- А от идей люди, к сожалению, устают – сказал монах.
         Ничего не понял Мешик в этом предсказании. Помнил только о ждущей его опасности. Обругав про себя пресловутое «косноязычие пророков», удалился в свой кабинет. А усталый монах долго сидел и смотрел на проплывающие за синим окном жидкие огоньки деревень. В голове поезда пыхтел и гудел паровоз, а за ним развевался по небу хвост крошечных ярко-оранжевых  искр. Пассажиры ложились спать. И только те, кому нужно было сходить в Горьком, топтались у окон и ждали, когда же, наконец, покажется и займёт всю ширь окна огромная, вся в ночных бликах, Волга.
       На Ярославском вокзале их опять встречали военные. Прямо на перроне стояли три блестящих чёрных машины. Мешик сухо простился с отцом Гермогеном, видимо стесняясь вокзального народа, и сел справа от водителя головной машины. Две машины уехали, а отец Гермоген и капитан поехали в третьей. Подъезжая к расписному патриаршему крыльцу, отец Гермоген подумал, что прошло-то всего дней десять с тех пор, как он уезжал отсюда на неведомый поединок. А кажется, будто год прошёл. Что-то неуловимо изменилось вокруг. Или в нём самом. Так и не понял этого монах.
        Отец Гермоген обнял и перекрестил капитана и собирался уже шагнуть в дверь патриарших палат. Но тут капитан взял с сиденья какой-то большой бумажный пакет и вручил его монаху.
- Это от нас с Павлом Яковлевичем вам подарок – сказал и уехал.
Только на лестнице развернул монах плотную желтовато-коричневую бумагу. В пакете были блестящие, начищенные и гладкие  хромовые сапоги. Он согнул левую ногу и приложил чёрную, новенькую резиновую подошву к истёртой, тонкой подошве своего сапога.
- Надо же, и с размером угадали.
       Солдата Димку стремительно выдернули из камеры. Он не успел даже проститься с генералом. Молниеносно помыли и  выдали новую солдатскую форму. Сердце Димкино болезненно сжалось. Вот сейчас повезут расстреливать. Но зачем тогда мыли? Зачем на мертвеца мыло казённое тратить? Потом с него взяли кучу подписок о неразглашении и затолкали в мешок четыре буханки хлеба, махорку, консервы.
        Пришел он в себя окончательно только перед воротами тюрьмы. В руках он держал военный билет и предписание. Вокруг был ясный летний день. Воля. Он оглянулся вокруг и вдруг закрыл глаза. Когда он их открыл, ничего не изменилось. Воля. Димка посмотрел в первый и последний раз на свою тюрьму и бегом бросился к вокзалу. Только жаль, нос у кошки так и не успел потрогать. Но он всё равно мокрый и холодный.
     Генерал так и умер, не дождавшись амнистии. Его похоронили на безымянном тюремном кладбище. Через полвека японское правительство установило на его могиле памятник. Простой гранитный столбик, по которому бежали сверху вниз непонятные иероглифы.
    А Гипнотизёр, не очень-то и огорчившись из-за своего поражения, опять стал помогать директорам магазинов отражать удары судьбы-злодейки. Потом кто-то всё-таки выписал ему нужное распоряжение. И купил он, наконец, новую машину. Правда, не ЗИМ, а «Победу». Времена сменились, и за деньги стало можно купить кое-что и без руководящего распоряжения. Тогда Гипнотизёр купил себе «Чайку» и сразу две «Волги». Правда, записал их все на разные фамилии. На жену и родственников.
        А Павел Яковлевич Мешик был казнён вместе со своим непосредственным начальником, «товарищем Лаврентьевым» - Берией. Это случилось почти сразу же после смерти Сталина. Его имя все забыли. Все, и даже мы, жители закрытых городов, которые он придумал.