аргументации просматривается одно из существенных упущений советского образования. Действительно, какое место в нашей жизни может занимать, например, рассохшееся деревянное корыто, доставшееся нам от нашей прабабушки? В сравнении с твоей новой стиральной машиной-автомат «Sumsung» утратившее функциональность деревянное корыто это хлам, рухлядь, старье. Но может именно из-за того, что ты рассматриваешь деревянное корыто нашей прабабушки как функциональный предмет, мы о ней совершенно ничего не знаем: ни имени, ни фамилии, ни её жизни? Может стоит поменять ракурс восприятия этого предмета и воспринимать его как сакральную вещь? Если бы это корыто хранилось здесь как сакральная ценность, то оно бы как минимум периодически возвращало нас в эпоху нашей прабабушки, задавало вопросы о событиях того времени, о перипетиях прабабушкиной доли. Мы бы показывали его своим детям и внукам, и пробуждали в них осознание глубины корней нашего рода. В окружении подобных сакральных ценностей, в рассказах-легендах об их истории, наши дети и внуки взрослели и представляли наш род не только в ХХ веке, но и в ХІХ, ХVIII. Я уверен, что понимание глубины истории нашей фамилии воспитывало в них большую ответственность, долженствование и патриотизм.
Европейская система образования использует культ старых вещей, потому что пробуждать и укоренять любовь к родине и своему роду на порядок легче на примерах, на тех самых предметах, которые наши дети воспринимают как хлам и с легкостью выбрасывают, а европейские дети ценят, хранят и передают как реликвию из поколения в поколение.
- Олег, разочарую тебя: я посещал дома своих американских коллег и никакого преклонения перед стариной я в них не встретил – включился в разговор Владимир Аникиевич – Однотипные современные дома с привычным для нас «европейским» ремонтом.
- В Америку я еще не доехал, но в домах Франции, Германии, Англии, я встречал трепетное отношение к вещам своих предков. А в некоторых семьях мне показывали вещи, передаваемые в роду от поколения к поколению более 300 лет.
- Возможно, речь идет о фамильных ценностях?
- Не только о них. Это и мебель, предметы быта, даже личной гигиены.
- Братья, я предлагаю прервать нашу дискуссию и сесть за стол – едва дослушав ответ брата, подытожил Владимир Аникиевич – З а вашими рассуждениями наш обед превратится в застывший и непригодный к употреблению хлам, о котором вещает Олег. – Он громко рассмеялся и первым сел за свое место. У братьев давно распределились места за столом. – Кто пьет водочку, кто вино?
- Я, пожалуй, с тобой водочку – усаживаясь на свое место, попросил Сергей Аникиевич.
- Мне вино.
- Наконец-то Сережа, наш младший брат составил нам компанию. Сколько времени мы ему доказывали, что спиртные напитки в ограниченных дозах полезны для организма, а он нам не верил. Но стоило ему съездить в Англию, как буржуи с легкостью убедили его в том, о чем мы долдонили ему с первых проблесков его сознания.
- Просто я своими глазами увидел 85-летнюю бабушку и её ритм жизни, и в очередной раз убедился в том, что без впечатляющей доказательной базы слова пусты и поверхностны. Ваши советы, особенно в молодости, не всегда мне шли на пользу. А моя хозяйка в Англии, которая на протяжении жизни в обед выпивала бокал красного или сухого вина (в зависимости от настроения), а вечерком у камина, грамм пятьдесят хорошего виски или коньяка, в свои 85 лет выглядела лучше 60-летних украинских пенсионеров. Это сравнение убедило меня в том, что если к спорту и правильному питанию я добавлю умеренные дозы хорошего алкоголя, то мне это точно не навредит.
- Братишка, а как понять твою фразу о недоверии к нашим советам в молодости? – разливая спиртное по рюмкам и бокалам, улыбаясь чему-то своему, переспросил Владимир Аникиевич. – Когда это мы с Сережей тебе что-то плохое советовали?
- Судя по твоей ехидной улыбке, ты и сам все хорошо помнишь. Например, как арбузы на бахче учили меня воровать. Лбы здоровые, сторожа заранее предупредите, я только доползу, а он тут как тут. Два раза от страха чуть в штаны не наложил. Один раз бежал так, что кеды со штанами по дороге потерял, так домой в одних трусах и вернулся. Это потом, когда немного подрос, сторож дед Иван мне во всем признался. А ведь я до последнего думал, что сам виноват, где-то сплоховал и вас подвел. Мучился, переживал.
- Это мы тебя в разведку готовили – рассмеялся Сергей Аникиевич.
- А кто посоветовал на первом свидании вручить цветы и поцеловать девушку в засос, «язычок к язычку»? Это в годы советской власти! Меня больше никогда в жизни так не били моими же цветами, как на том первом романтическом свидании!
- Мы же пошутили! – хохоча, выдавил из себя Владимир Аникиевич.
- Но я вам верил! Вы оба заверили меня, что так поступают все настоящие мужчины.
- Ничего брат, зато под нашим руководством ты мужал семимильными шагами. – Насмеявшись, Владимир Аникиевич поднял рюмку и обратился к Сергею Аникиевичу. – Говори тост, старший, пока картошка не остыла.
Сергей Аникиевич Беленчук встал, расправил плечи, посерьезнел и как всегда неторопливо, степенно развивая свою мысль, начал:
- Братья! Пошел шестьдесят первый год как я радуюсь жизни. Я не оговорился, именно, радуюсь. Вы хорошо знаете, как порой трудно мне приходилось: я по собственной вине потерял любимую женщину, в сорок лет мне пришлось с чистого листа выстраивать свою карьеру и быт, самостоятельно растить дочь Анечку. Я пережил горбачевскую перестройку, развал моей родины – Советского Союза. На моих глазах второе десятилетие нищает родина моей умершей жены – Украина, а вместе с ней нищаю я, простой врач скорой помощи. Уже на пенсии, но еще продолжая работать, я не могу позволить себе жить так, как жил на одну зарплату в годы Советской власти. Я начинаю бояться своего будущего, потому что с трудом представляю свое проживание на одну пенсию. Самое страшное для меня стать обузой дочери или вам.
Но все эти страхи и разочарования меркнут в сравнении с той радостью, которую я получаю от жизни. А я радуюсь жизни, потому что в радости и печали, в счастье и горе, в период удачи или сплошного невезения, рядом со мной находились вы. Я знал, что в самую тяжелую минуту мне есть к кому позвонить, обратиться за советом и помощью. Что, невзирая на расстояния и занятость, на уважительные причины или нездоровье, вы всегда окажетесь рядом. А вместе – мы сила. Я знал, что мне есть с кем разделить свои победы и достижения, и вы также искренне будете радоваться моим успехам, как и я сам. Поэтому, братья, я хочу выпить за вас, за то, что благодаря вам я продолжаю радоваться жизни. Ничто так не приносит радость, как здоровье и благополучие близких людей. – Сергей Аникиевич чокнулся рюмками с братьями и медленно выпил. – Чем богаты, тем и рады – показывая на заставленный стол, произнес он. – Угощайтесь, братья.
Приготовленные блюда хотя и не выглядели изысканно, но были вкусными и полезными. Братья ели их с большим аппетитом. Картошка, мясо, свежие овощи и фрукты – от пищи веяло свежестью и здоровьем. За столом на несколько минут воцарилось молчание. Первым его нарушил Владимир Аникиевич. Пережевывая свежую редиску и зеленый лук, он спросил у Олега:
- Как твои отношения с Тамарой, продолжаются?
- В вялотекущем ритме.
- Общаетесь по скайпу?
- Да, учим английский язык.
- Вот видишь, твои планы знакомства с англичанкой почти воплотились – улыбнулся Владимир Аникиевич – Правда она москвичкой оказалась, но это к лучшему: днем на английском, вечером на русском, всем все понятно. А так попробуй в постели твой английский разобрать, без секса останешься.
- Смейся, смейся. А я когда с Тамарой начал встречаться, часто тебя вспоминал.
- Меня? Ты уже сам перестал справляться? – Владимир Аникиевич громко расхохотался. Из братьев его легче всего удавалось рассмешить.
- Я не в том смысле. Я вспоминал твою Татьяну и её тоскливо-влюбленные глаза.
- Мою пушкинскую Татьяну, эту сумасшедшую?
- Возможно в твоей памяти она осталась сумасшедшей, но в моей она сохранилась как пример по настоящему влюбленной женщины.
- Олег, убереги тебя Господь от такой любви. Это не любовь – это болезнь. Такие женщины могут убить и посчитать, что это во благо.
- Поздно предупреждать, Тамара, как раз такой тип женщины. Но мне это нравится.
- Брат не шути с этим. Ты свою жену от любви к безумию довел, второй раз тебе это с рук не сойдет!
- Насчет Наташи, это ты конечно жестоко. Однако, вы оба учили меня брать от жизни по максимуму. Разве могут сравниться отношения с женщиной, которой ты равнодушен с общением с женщиной влюбленной в тебя до безумия? Володя, вспомни, ты сам первое время наслаждался отношениями с Татьяной и гордился тем, что в состоянии вызвать у красивой женщины такие глубокие чувства.
Но я не горжусь этим, нет. Хотя признаюсь, такая любовь, братья, действительно пробуждает и вдохновляет на жизнь. Когда тебя обожествляют, возносят на пьедестал, поклоняются даже твоим порокам, к удивлению это не вскружает голову. Наоборот, начинаешь испытывать чувство ответственности, желание уберечь, сохранить и развить отношения. Это пробуждает к взаимности, доверию, открытости. Возможно, это понимание пришло с возрастом. Встретить такую любовь в ХХІ столетии, в постмодерне, когда отношения, как и само общество опошлилось, обмельчало, пропиталось рациональностью и деловитостью – это счастье. А описать зарождение и развитие всепоглощающей любви, одного из самых удивительных человеческих чувств, перевести разноцветье чувственно-эмоциональных переживаний на сухой язык букв, слов и предложений и при этом сохранить высокий накал страстей – это предел совершенства писательского мастерства, к которому я стремлюсь. Это подарок мне от судьбы. Я хочу испытать это чувство и попытаться описать его.
Братья смотрели на Олега даже не с удивлением, а, наверное, больше с пониманием того, что отец не ошибся, заставляя их обратить внимание на младшего, оберегать его от превратностей жизни, не огрублять и не обмужичивать, а постараться сохранить в нем ранимость и впечатлительность, открытость и восприимчивость. С этими качествами больнее и сложнее жить, но полнее и насыщеннее. И вот сейчас, они не в первый, а в очередной раз убеждались в проницательности отца и пророчестве его слов.
- Опишешь, а дальше что? – словно стряхивая наваждение, спросил более прозаичный в жизни Владимир Аникиевич.
- Жить с этим буду. Ты отказался, испугался, предпочел прозу жизни, а мне нравится безумие, поэзия и вдохновение. Я сорок пять лет надрывался, тянулся для семьи, детей и что? Остался всем должен, всюду виноват, всегда обязан! А когда жить для себя? В Англии, наблюдая за отношениями в семьях, я понял одно, сколько для дочерей не выкладывайся, им всегда будет мало. Любой человек привыкает к помощи, а чувство благодарности со временем замещается потребностью брать. Чем чаще помогаешь, тем быстрее помощь начинают воспринимать как должное. Дети перестают понимать, что ведь ты тоже хочешь жить и реализовывать себя в жизни! Сорок пять лет – разве это конец жизни? Я смотрю на вас и еще острее понимаю, что время не уходит, оно улетучивается. Нельзя отказываться от того, что
