Генкиным словам, полных раскаяния и боли, пока высчитывали по формуле "Баба с воза - кобыле легче", свое местонахождение в пространстве и времени, прошло минуты две. Очень важные две минуты.
Первым очухался Чебасик. Он побежал четко по следу своего лучшего друга, выскочил за дверь, и вся прогрессивная общественность села прослушала многократно повторенный возглас Чебасика:
- Твою маму! Твою маму! Твою маму!...
- ****уйте, мама. Вас зовут! - нежно сказала Катька Генкиной матери.
Та послушалась и пошла на зов. Но сделав несколько шагов, вдруг рухнула на колени, подкошенная сознанием непреодолимой беды и предчувствием невосполнимой утраты, крестясь стала стучаться головой в бетонный пол и слезными молитвами будить Всевышнего:
- Господи, прости и помилуй сына!- выла она: - Только Ты, Господи! Только Ты, Всемогущий! Верую, Господи! Спаси его! Пусть меня заберут, но его оставят! Господи, помоги-и-и-и!...
Окончательно очнулись остальные гости и толпой ринулись к Чебасику, создавая давку у дверей.
Говорят, что литература как и криминалистика сильна детальными описаниями.
Так вот, просочившись на улицу, гостям,собственно говоря, описывать уже было нечего.
Ну, можно, конечно, сказать, что "на свежем воздухе было необыкновенно просторно. Точно утренний летний туман стелилась морозная дымка в разных местах разного размера: в одном месте гости показывали - по-сюда (по грудь и выше), в другом - по-сюда (по колено и ниже)".
Но, если честно, кроме прорезиненных валенок, притулившихся сиротливо сбоку к морозной дымке, других деталей от Генки Гармона не осталось вообще.
Возле валенок метался Чебасик и сосредоточенно размахивал руками, будто только что, сбив машиной лося, скрупулезно искал на месте преступления доказательства вины егеря.
- Куда бежать-то, пока не протрезвели?! - крикнул Петяня Чебасику.
- А я знаю?! - признался Чебасик: - У Пердяка спроси!
Дед махнул рукой в сторону пруда. И мужики стартовали по отмашке на алкогольном выхлопе, и подгоняемые молитвенными причитаниями Генкиной матери.
Бежали прытко, единым пучком целых двести метров, потом пучок начал растягиваться тягучей соплей, пока она не лопнула напротив 4-го картофелехранилища. Самых бесстрашных и натренированных в кулачных боях , когда приходилось драпать от разгоряченных мужиков из соседних деревень по глубокому снегу аж! до райцентра, осталось трое - Вася Сраком, Такоть и Чебасик.
Резвым, спортивным шагом преодолели автостраду федерального значения; стороной минули вётлы; забрались на сопку, где, по слухам, самого Державина ужалили три пчелы, и он крестом пометил это место на карте генеральной; оттуда скатились до Манькиного опупка; прошли еще немного и, наконец, уперлись в Генку Гармона.
Он торчал по пояс в снегу, как одинокая вешка, указывая направление к пруду. Чебасик сперва принял его за огородное пугало - так внушительно и трогательно на Генке трепыхались и бились пойманной птицей лоскутья свадебного пиджака. Лицо было таким стылым и обескровленным, что, если бы в тот момент портрет Генки взялся писать Дрын-Циркуль, то для живости и реализма обязательно нанес на лицо пару трупных пятен.
Да, еще деталь бросилась в глаза: из всей одежды, разорванной в мелкие клочья, относительно нетронутыми оставались только сатиновые трусы, которые фиолетовым комочком прятались у него в кулаке.
Чебасик еще подумал: "Это дело чести - сохранить честь и достоинство".
Высвободили из-под снега; аккуратно втащили Генку за ноги на Манькин Опупок; там ему сделали искусственное дыхание рот в рот, но - малоэффективно. Видимо, за время погони выхлоп был сильно разбавлен кислородом и потерял градус. Стали дожидаться остальных спасателей.
Скоро приковылял Петяня с огнетушителем, а там у него всегда бражка настаивалась.
Залили тугой, как канат, струей бражку Генке по самую верхнюю риску.
Зачхал, закашлял он; открыл один глаз и сразу предъявил претензию:
- Какого рожна вы за ноги меня тащили?!
- Так ать обкакался ты от страха, вот мы, такать, и обтерли тебя немного о снег, - за всех отчитался Такоть.
- А что, правда, что до такой степени было страшно? - добавил Петяня.
- Когда выскочил из клуба, еще испугаться не успел, а меня сразу под руки подхватили два гиганта и понесли быстро-быстро. Я сучу ногами, до земли не достаю. Вот, тогда страшно стало. Унесут, думаю, бесследно, лохматые сущности высотой в 5 метров. Что за твари такие? Йети - не Йети?
- Эти, эти! - подтвердил Петяня: - Дед Пердяк их видел, когда мы после Сельсовета в клуб входили. Он так и сказал: "А эти твари кого здесь поджидают? У них в пруду "День открытых дверей", что ли?"
И чего тебя эти твари отпустили? Тут до пруда - два шага.
- Не поверите, меня за фалды пиджака на полпути стал кто-то хватать и тянуть обратно. Я слышу отчетливо, как молится мать о спасении моей души; вижу, как слабеют с каждым ее словом йети, но коченею от одного их звериного вида. На мне одежда трещит под грузом материнского слова, чувствую, что твари сильно устали, но меня не отпускают. Так долетели до Опупка, и тут они, как по команде, швырнули меня в снег и на прощание кулаками погрозили. А кулаки у них больше, чем у Васьки Сраком. Нет, не поверите.
- Почему же не поверим? Не ты - первый, не ты - последний, - загадочно выразился Петяня.
Еще Чебасик хорошо запомнил, как добирались обратно в село. Говорили о том, на какие страшные жертвы иногда приходится идти творческой личности ради дружбы и непреодолимой страсти села к дружественной попойке. Старались событие особо не комментировать и избегали давать характеристики Катьке.
Только Такоть, рассказывая о своей жене, один раз непроизвольно сравнил Русалку с ледовой переправой. "Такая же холодная и опасная, - отхлебывая из огнетушителя, делился он своим опытом, - едва соберешься проехаться по ней, как тут же натыкаешься на предупреждения и запреты. Нельзя, мол, не сезон. С виду хорошо намыта, а на деле - вся под тобой трещит и ломается. И думаешь, не время по ней кататься, лишь бы самому живым остаться".
Генка никого больше не называл гнойным пидором и, вообще, вел себя корректно до окончания свадебного торжества. Может, потому что ему разрешили в тот же вечер на баяне сыграть пару его любимых вещей? Он выбрал веселую песенку "Уби-Дуби" Криденса Клариуотер Ривайвл (Вера в истинное возрождение) и что-то печальное из репертуара Блудрок (Кровавый камень).
Чебасиком не было отмечено ни одного серьезного правонарушения за те три дня. Совершенно не ощущалось влияние человеческого фактора на рост преступности в селе.
- Еще достаточно живой, но уже красиво притворяется покойником, - вынес свой вердикт Петяша водолазу, беспокойно поглядывая на сопку, за которой скрылись по случаю
внезапно возникшего перерыва на обед Ковыряй с Сиповкой, чтобы оттуда по-хозяйски оглядеть колосящиеся зерновыми злаками поля и проверить качество выкрашенной в
салатный цвет травы на узком участке вдоль федеральной трассы. По трассе на днях должен проехать правительственный кортеж.
Петяше надо было во что бы то ни стало успеть привести в чувства водолаза до возвращения районного начальства. А еще лучше - констатировать Чуме летальный исход в
связи с кесонной болезнью подводника.
Не только пожарного грызло дурное предчувствие, что водолаз все-таки нащупал в пруду вещ. доки, страшно и бесжалостно разоблачавшие многих селян в неблаговидных
проступках. Любой мог не вынести напряжения, сорваться и дать признательные показания сразу по нескольким статьям УК РСФСР, передав Чебасику заранее заготовленные явки
с повинной.
- А у нас, значит, в селе, ёб вашу мать, будто все уже покойники, но еще притворяются живыми? Так, что ли? - зло упрекнул Петяню вопросом Партизан.
Он, сидя на корточках, сосредоточенно стягивал свинцовые бахилы с водолаза и громко сопел.
- Тебе лучше известно. Ты же у нас знатный просветитель. Пиздолоций с Сухоблядским тебе в подметки не годятся, - ехидно отреагировал Петяня, припомнив Партизану, как
тот однажды сподобился вместо захворавшей супруги - учительницы русского языка и литературы - провести урок в школе.
- А чего зря жене учебные часы терять. Они денег стоят. А деньги во! как нужны! - бил он себя по горлу ребром ладони, объясняя тогда в учительской всему
преподавательскому составу свой внезапный благородный порыв: - Так и быть, помогу вам. Предмет я знаю хорошо, план урока со всякими там орг. моментами жена мне начеркала
на пяти листах.
- Ну, предположим, - вяло сопротивлялась завуч,заранее зная, что ничего хорошего из этой инициативы Партизана не получится, - запустим мы тебя к детям. Только
ответь: с какой целью ты еще и гитару с собой приволок?
- Эти, как их... флексии будем с детьми растягивать через второй фонемный ряд под музыку композитора Прокофьева, - убедительно крыл интеллектом все сомнения
преподавателей Партизан: - Расхолаживать школьников нельзя. Начну новаторскими формами пополнять их головки знаниями, а пополню - возьмусь держать их в постоянном
тонусе.
Надо отметить: самонадеянности Партизану не занимать, точно так же, как и бесполезно пытаться ее отнять у него.
Он чересчур смело, можно даже сказать, немного развязно ввалился после звонка в седьмой "А" класс; разместил гитару на столе; рядом положил классный журнал, ручку с
золотым пером, карандаш, указку, расческу, очки, бряцающую связку ключей, тетрадь с планом урока и объяснительной запиской, заверенной Дядей Балдеем, портрет
профессора Виноградова; пригляделся к сотворенному им натюрморту и остался недоволен; переставил все предметы в обратном порядке; снял наручные часы и протиснул их
между классным журналом и указкой. Только после этого, глядя исподлобья, принялся изучать учеников.
Приняться-то - принялся, но только внезапно в тот момент, как бывало уже не раз, у него в голове что-то с хрустом оборвалось и живо сползло в копчик, цепляясь за режущие выступы позвоночного столба.
Потом Партизан объяснил, что так обычно у него нарушилась прямая и обратная связь с мозгом на линии между турецким седлом и пятым позвонком. И тогда тоже, как и
всегда в ответственный момент, мозг зажил своей обособленной жизнью: на команды хозяина больше не реагировал, вел себя вызывающе агрессивно и, вообще, у Партизана создалось впечатление, что мозг изгалялся над всем организмом, потрясая перед растерянными школьниками, точно наглядным пособием, своими искрившими от замыкания
нейронами левого полушария.
Ученики натаскано стояли и ждали, когда Партизан разрешит им сесть.
Староста Надька - дочь Фюлера - уже доложила Партизану обо всех отсутствовавших по уважительной причине, дежурный дважды успел пройтись мокрой тряпкой по доске, а
команды "садиться" все не поступало. Загазованная дурно пахнущими домыслами, тревожная тишина едким облаком зависла над классом.
Через пять, отпущенных на орг. момент минут, Партизан, так и не сумевший наладить хоть какой-то примитивный и грубый контакт с мозгом, махнул на всё рукой и отдал
себя на откуп голове, на час ставшей для него непослушной и враждебной.
Мозг сразу облегченно вздохнул -
