отчего-то пустые, стеклянные, потом сдавленно кашлянул, опустил голову и сказал также шёпотом.
-Я кукла.
Девочка, казалось бы, даже не удивилась. Она ещё раз осмотрела его, ткнула его пальцем в грудь, в живот (а он терпел это всё, чувствуя, что он этого заслуживает), а потом взяла его ладошку, большую по сравнению с рукой в целом, поднесла её к своим глазам и перевернула. Она увидела на пальцах, толстеньких, но достаточно плотных, нарисованные сверху ногти, а потом снова посмотрела на ладонь.
-Да, он – кукла!..- подтвердила девочка и посмотрела на молодую маму. Настасья чуть приоткрыла рот, готовая снова возразить, но поняла, что осталась сейчас в меньшинстве. Парень еле заметно вздохнул.
-Ха-ха!..- неожиданно рассмеялась девочка,- смотри, какая у тебя линия жизни! А ты говоришь, что неживой! Вот она!..
И девочка показала парню его перевёрнутую ладонь. «Это просто место, где её сшили»- хотелось ответить парню, но он промолчал, не зная, что теперь ему делать. Он сделал шаг к выходу, и вдруг вспомнил, что он забыл сделать. Он снова рухнул на стул, подтянул к себе рулончик ваты… Он недоверчиво посмотрел на девочку, наблюдающую за каждым его движением, и встал и отошёл к окну. Там он отвернулся ото всех и, размотав бумагу на вате, начал её есть – откусывать и, почти не прожёвывая, глотать.
Настасья, оставшаяся с дочкой в другом конце комнаты, уже даже боялась удивляться чему-либо. На секунду она представила, что должен сейчас испытывать сам парень. Какие чувства – стыд, боль, нужду?.. Девушка уж и не знала, с какой стороны ей оценивать происходящее. «Нет, нельзя верить, что он кукла,- думала она,- иначе вообще все старания зря. Нет, он обычный подросток со своими подростковыми проблемами… Он отгородился ото всего мира за этой маской, и с ним нужно что-то делать» Эта мысль показалась ей единственно правильной, и теперь она почти точно знала, что ей нужно делать.
Доев ватный рулон до конца, парень сконфуженно обернулся, будто стараясь определить, видели ли они это, а потом, стараясь не смотреть им в глаза, тихо вышел из кухни и направился к входной двери. Следом за ним пошла Настасья, тихо и осторожно.
-И куда ты теперь?- спросила она свою коронную фразу.
Парень опять быстро пожал плечами и, на минуту задержавшись, толкнул дверь рукой и вышел. На лестничной площадке послышался шорох его ног, а Настасья отчего-то даже не попыталась удержать его.
Парень спустился вниз на этаж и там, от природы не умея плакать, задышал быстро и с присвистом, сел на низкий подоконник и прислонился к стеклу. Именно сейчас, сегодня, он снова почувствовал это болезненное ощущение в душе, без которого ему удалось прожить уже почти полгода. Он сам не знал, чему он хотел бы верить – что он человек, уверенный, что игрушка, или же игрушка, уверенная, что человек. Он вынул из заднего кармана джинс свою извечную иголку, наклонился посильнее, поджал под себя руки и начал тыкать иголкой в длинные кривые шрамы на запястьях, понемногу пытаясь распустить нитки, зашившие их. «И ведь никакой боли – просто факт, вот тут и начинаешь задумываться, существуешь ли ты вообще?»- думал он, и на ум ему приходил всё один и тот же отрывок из его воспоминаний, кошмарный, гротескный; случай, о котором он и сам вспоминать не любил до неприязни.
Эта его вечная проблема, с которой он боролся всю сознательную жизнь – однажды она дошла до того предела, что он сам не смог её решить. Он уже и не помнил, что нашло на него в тот день, но он в размытых подробностях вспоминал, как в истерике стоял посреди одного из самых оживлённых мест города, в котором останавливался, стоял, смотрел на прохожих, пытаясь хоть на одном зацепить свой взгляд… «Ну давайте, ну посмотрите же на меня!..- отдавался в его голове собственный крик,- Вы же не можете отрицать, что я существую, что я есть, и вы меня видите!.. Вы просто не хотите в это верить! Да! И кто скажет мне что-нибудь другое, хоть что-нибудь? Этот мир уже сошёл с ума, и я – его глюк, я – ошибка системы!.. Я галлюцинация этого мира, если даже вы не можете мне сказать… Ну пожалуйста, скажите мне хоть кто-нибудь!..»
Парень с остервенением хлопнул себя по карману, достал пачку сигарет, но она оказалась пуста. Он кинул её куда-то вбок и уронил голову на руки, закрыв глаза от света. Там, в темноте, где никто не мог видеть его, он позволил довоспоминать себе этот момент, который для него самого был одним мучением.
Да, тогда он достал из сумки нож (в то время он носил его с собой), зажал его между колен и вспорол себе обе вены на запястьях – и из них посыпался тонкими струями песок, прямо на мостовую, прямо под ноги людей – прах к праху. Нет, это не было больно, это было больно разве что от того, что он знал, что таким образом уходят из жизни люди, но ему не удастся этого сделать – и это будет просто крик о помощи. Он знал, что не умрёт никогда, но тогда он готов был поверить всеми силами и в это, лишь бы произошло чудо, чудо, которое, возможно, освободило бы его… Но этот мир был скуден на чудеса. И когда он уже в полном бессилии упал на колени и уткнулся головой в мостовую, когда он повалился набок и смотрел, как сотни ног проходят мимо… тогда к нему подбежали врачи скорой помощи, без его желания подняли его на ноги, дотащили до своей медицинской газели… Он не мог плакать, он не мог умирать – он просто обмяк на их руках, целиком и полностью отдав свой извечный вопрос на их суровый суд.
Его привезли в больницу под рёв машины скорой помощи, его положили на кушетку и довезли до операционной – и он до сих пор помнил с каким равнодушным отчаянием он смотрел на мелькающие лампы больничного коридора. А в операционной ему на лицо положили кислородную маску, которая должна была его усыпить, и это стало для него последней каплей. Он до конца надеялся почувствовать хоть что-нибудь, хоть что-нибудь из того, во что яро верили эти врачи реанимации. Но тело его молчало. И когда врачи, думая, что причинят ему боль, попытались ввести его под наркоз, парень не выдержал. Он попытался отбить чьи-то руки, а потом понял, что начинает задыхаться. Вновь он почувствовал эту всепоглощающую дыру в своей душе, он захотел боли, но она не приходила. Тогда он напрягся последний раз в немом порыве и откинулся на кушетку. Глаза его замерли, бессмысленно смотря в потолок. Врач осторожно приложил маску к его лицу и, не встретив сопротивления, уже без опасений держал её.
И парень чувствовал, что ему зашивают запястья, аккуратно работая медицинскими нитями, сшивая венозные каналы, связки и сухожилия, которых, ясное дело, у него не было. Он смотрел в потолок и слышал всё, о чём говорили доктора. Примерно через полчаса его увезли из операционной и поставили капельницу на локтевой сгиб, а перед тем, как уйти, упомянули, что неплохо было бы отдать его на реабилитацию в психушку. Они сошлись на мнении, что это будет хорошим решением. И ушли.
Он лежал так ещё полчаса – не дремлющий, полностью опустошённый. Потом он собрался с силами и вынул из вены ненужную трубку капельницы, из-за которой вымокло всё его предплечье. Он сел на кушетку, и потом также долго рассматривал медицинские швы на своих руках – сделанные как у всех людей.
Он проглотил ком, застрявший у него в горле. Нет, он не попал в психушку, хотя сам уже много раз думал об этом. Воспользовавшись тем, что все думали, что он спит, парень просто сбежал из больницы, неожиданно почувствовав облегчение.
Хотя сейчас, когда он вспоминал это, ему становилось только тяжелее.
Он сидел так, зажавшись на подоконнике, пока кто-то не потрепал его осторожно за плечо, отчего он слабо вздрогнул и приподнял голову.
-Слушай, а ведь если тебе всё равно куда идти,- улыбнулась Настасья,- ты можешь остаться у нас?..
Парень посмотрел на неё – на девушку, такую простую и человечную, лёгкую и красивую. Он сострадательно улыбнулся, хотя сам не решил этот вопрос.
-Но потом я всё равно уйду,- пообещал он.
-А как тебя зовут-то?- спросила Настасья.
-Василий Тёркин, русский богатырь…- ответил он.
Девочка засмеялась.
-Васей можете звать. Васькой. Василием. Василевсом… Хотя на какой чёрт?- сказал он и смутился при виде девочки,- как хотите, так и называйте, мне всё равно.
-А вот это очень плохо, что тебе всё равно,- заметила Настасья,- это значит, что ты себя никак не индифицируешь. Ты не уверен в себе…
-Ага, будешь тут уверен…- прошептал Вася.
-Ты вот что пойми…- начала девушка, присаживаясь рядом,- ты будешь ровно тем, кем хочешь быть. Если говорить грубо, то ты кукла только потому, что не хочешь верить, что ты обычный человек. Вот ты и мучаешься, терзаешь, потому что не решил ещё этот вопрос.
-И что?- с усмешкой спросил он,- Вы хотите сказать, что если я захочу стать человеком, я им стану?
-Тебе нужно не захотеть, а поверить!- настойчиво объяснила Настасья.
-А мне всё равно кажется, что он просто кукла, что он неживой…- как бы между прочим пояснила Юлька,- он как заколдованный принц. Нужно, чтобы его полюбила принцесса, чтобы он полюбил принцессу, чтобы они поцеловались и тогда всё – чары и спадут!
Настасья с Васей одновременно обернулись на девочку, и та, немного смутившись, воскликнула:
-А что? Я правду говорю! Так во всех сказках… а там ещё говориться, что «сказка ложь, а в ней намёк – добрым молодцам урок!»
-Ладно, Юлька, давай спать уже!- пожурила мама,- поздно уже.
-Ничего не поздно, а только девять!
-Всё, давай без разговоров. А то сказку читать не буду.
Девочка вздохнула и слезла со стула.
-Брэдбери, хоть?
-Да, можно и Брэдбери. Всё, спать. Пошли, Вась, я покажу тебе, где ты можешь лечь.
Вася поднялся со стула и посмотрел в пол.
-Вась, Вась, а Вась?.. А ты спишь ночью?- спросила Юлька шёпотом.
-Сплю,- ответил он угрюмо,- научился.
-А глаза у тебя стеклянные?..
Настасья, сурово посмотрев на дочку, взяла её за руку и повела куда-то в коридор. Васька остался стоять на кухне, у кухонного стола. Он мельком посмотрел их быт – быт этих людей, скромный, простецкий, смесь советского модернизма и современного минимализма. Он слышал, как где-то там в другом конце коридора мать уложила дочку и тихо прикрыла дверь в её комнату. Но шагов не последовало – видимо, она начала читать ей сказку. Вася вздохнул. Он поднёс к глазам свои руки и ещё раз рассмотрел их со всех сторон – руки неживые, ненастоящие, матерчатые. Он поднял голову и постоял, прислушиваясь к далёкому тиканью часов. Потом вышел с кухни и наугад пошёл по коридору. Из дальнего конца его теперь явно слышалось размеренное чтение, нарушаемое только звоном цикад под окном. «Надо будет сигарет завтра купить»- подумал парень и развернулся, чтобы идти обратно. «Ишь как странно,- думал он,- люди как люди, не хотят в это верить. Не видят. Не верят. Для них это игра. Наверное, нужно на многое пойти, чтобы заставить себя понять что-то противоестественное…» Он прошёлся по коридору до кухни. Там сел на стул и попробовал расслабиться. Сейчас он отчего-то вспомнил каким-то бессознательным чувством время, когда сам был маленьким. Хоть и сейчас он не отличался особым ростом, но всё же тогда, наверное, у него было совсем другое лицо. На секунду ему даже показалось, что он помнит своё младенчество… «Тьфу, что за бред сумасшедшего, какое
