следует водки попить. Но есть другая группа людей (их, конечно, гораздо меньше), которая видит во всём произошедшем с их мировосприятием перевороте некий фатум, рок, магическое расположение небесных тел и пророческий знак судьбы. Поэтому они, не терзаясь душевными муками и не впадая в достоевщину, скоренько собирают чемоданы и рюкзаки, говорят последнее «прости» ошеломленным родным и близким и бегут. Кто на север, кто на юг, или в какие другие части света. Неисправимые идеалисты оказывались на ударных молодежных комсомольских стройках, реалисты - в им доселе неведомых иностранных землях, прекрасно осознавая, что у них на этих самых землях, если и есть близкие или просто знакомые, но нет и никогда не будет ни Родины, ни флага, ни резиново-технических зарплат, ни бобровских танцев под родимый барабан. Поэтому жизнь, как это не печально, придется начинать буквально с самого голого нуля. Таких людей можно осуждать, можно презирать, можно без опасения упиваясь собственной патриотичностью, говорить им «фи», но, как ни крути, они моральнее сильнее тебя. Потому что они совершили п о с т у п о к. И за один такой, пусть даже порой и совершенно бессмысленный шаг, они достойны уважения.
Вот и Борис, он оказался из таких, из быстроногих. Не откладывая дело в долгий ящик, на следующий же день накатал заявление в ОВИР, хитро мотивируя свое желание покинуть Союз свободный республик нерушимых (меньше чем через два десятка лет все мы наглядно увидели, что из себя представляет эта навеки нерушимая «нерушимость»!) неодолимым желанием воссоединиться с израильской тетушкой Рахиль. Единственным оставшимся в живых, но предчувствующим близкую кончину близким человеком, сестрой покойной мамы, постоянно проживающей на «земле обетованной» и, по непроверенным, но упорным слухам, приятельствующей с самой госпожой Голдой Меир (а как же! Слышали, слышали в то время по «Голосу Америки» и радио «Свобода» её воинственные призывы к освобождению не совсем ещё освобождённых территорий на Западном берегу реки Иордан!). Вообще-то тетя Рахиль всю свою жизнь была здорова как сто боевых слонов времён царя Соломона, но это не мешало ей регулярно собираться к отходу в мир иной (а собиралась она туда всю свою сознательную жизнь). Просто у нее это было такое безвредное хобби: постоянный сбор к отходу в небытие. Понятно, что об этих тетиных причудах Борис в заявлении писать не стал. Во-первых, чтобы не оскорблять ее глубоко личных чувств (каждый сходит с ума по- своему, и у каждого из нас имеются в голове свои персональные тараканы). А во- вторых, чтобы лишний раз не расстраивать вышеназванный отдел виз и регистраций, и так крайне болезненно относившийся в те теперь уже далекие времена к каждому, кто легкомысленно предавал Родину в ее, как всегда, очень ответственный и, как всегда, очень напряженный момент строительства победы развитого социализма. Который через неполные два десятка лет так и расстроился, так и не достроившись.
Разрешение на выезд он получил удивительно и подозрительно для тех застойных времен быстро (возможно сыграла свою роль действительно близость его тетушки к тогдашней израильской премьерше- министерше). Помахавши ручкой непонятно кому, Борис прилетел через обязательный для всех советских отщепенцев австрийский транзит на «землю обетованную», пар месяцев погостил у хронически умирающей родственницы, съездил на Мертвое море, после купания в котором почему-то остался живым, поплакал у Стены Плача, попил кошерной водки, отчего -то опять заскучал и, несмотря на очередные настойчивые тетины уверения в её теперь уж наверняка близкой и неизбежной кончине, улетел в Штаты, где, наконец, и зацепился.
Оплот мирового империализма в лице города Нью-Йорк принял советского отщепенца совсем не с распростертыми объятиями, но работу все-
таки дал ( и на этом, как говорится, сэнк йу вэри мач!). Грузчик на мучном складе в полурусском районе Форест- Хиллс( взыграли гены пра-пра-предка
Исмаила, который, напомню, в екатерининские времена начал свою трудовую деятельность тоже с муки) - совсем неплохое занятие для начинающего русского американца с турецкими корнями. Но поскольку хлебо-булочные изделия Бориса не прельщали и вообще числились в его пищевом рационе чуть ли не на последнем месте, то проработал он здесь меньше полугода, после чего устроился курьером в местные средства массовой информации. Коммуникабельность и личное обаяние через три месяца подняли его до должности корреспондента отдела информации, а сам он, с подачи одного знакомого китайца, партнера по пивной и бильярду, глубокомысленно стал называть себя советским писателем. Нет-нет, не диссидентствующим и, боже упаси, совершенно не пострадавшим от коммунистического режима. Таких, обиженных родной Советской властью, в Нью- Йорке в то время было как грязи в Гудзоне. Боря при знакомствах представлялся честно, просто и откровенно по-русски по-хамски - Лева Исмаилович Толстой. Зеркало русской революции. И только так! Ни много и ни мало. А чего нам, русским туркам? Мы чего, в Ясной Поляне, что ли, не живали? Ходоков не принимали? На Софью Андреевну регулярно не залезали с целью продолжения толстого рода и просто так, играючись от скуки? Анюту Каренину под паровоз не бросали? Или в народ непонятно за каким… не ходили? Незнакомые американцы, становясь знакомыми, поднимали к небу глаза, морщили лбы, глубокомысленно мямлили: да-да... что-то припоминаем… особенно про электропоезд на угольной тяге… Ему (настоящему Борису и ненастоящему Льву), как это ни странно, верили (или делали вид), сочувственно похлопывали по плечу, говорили «забудь о грустном, Лева! Теперь ты дома!», и на десерт спрашивали о творческих планах. На что господин писатель глубокомысленно изрекал: « Кропаю эпохальный исторический роман о турецко - монгольском иге». И если спрашивающий, ничтоже сумнящеся, просил уточнить, в каком историческом периоде сие экзотическое иго имело место, то, сделав скорбные глаза, сообщал, что в том же, что и татаро – китайское (дескать, чего пристал, гнида? Не веришь, что ли, гению?). Спрашивающий в ответ или окончательно смущался и, роняя на ходу пенсне, заполошно мчался в библиотеку, или насмешливо вертел пальцем у виска. Наиболее продвинутые в вопросах советского тоталитаризма, фальшиво улыбались и приглашали «известного литератора» на ланч. Дескать, Толстой так Толстой. Каренина так паровоз. Хорошо ещё, что Муму сюда не притащил. А то у нас в Америке за издевательство над животными можно запросто заработать тюремный срок.
Нет, так можно было жить и дальше, благо язык у Бориса был действительно без костей и действительно подвешен как надо. Но были два досадных обстоятельства, которые серьёзно мешали ему закрепиться в мире литературы. Во- первых, чтобы и дальше соответствовать созданному им имиджу, нужно было хотя бы для вида, хотя бы время от времени, все же браться за перо. Для иностранца это никакого очень уж ощутимого напряга не представляло бы. Но у нас, у русских, своя, особенная стать! У нас прежде чем начать писать, от сознания собственного величия и предвкушения грандиозности предстоящего, надо для начала «выпучить глаза и обосраться» (цитата из какого-то классика, а не собственно авторская). А это совершенно не входило в его планы, потому что с грамотой еще со школьных времен у него были довольно сложные и противоречивые отношения, и дальше совершенно неоригинального парафраза «мама мыла раму, а папа залез на маму» на ум, как не прискорбно, ничего не приходило. А во- вторых, им заинтересовалось некое секретное могущественное ведомство, близкое знакомство с которым не входило ни в какие борисовы планы. Поэтому он, устав от тяжкого писательского труда и неожиданного уважения секретной службы, без всяких моральных угрызений оставил своих рыдающих читателей и переключился на сферу общественного питания. А именно, перебрался в Техас и устроился разнорабочим в мексиканский бандитский ресторан « Мечта гуачо»( или гаучо. Или гучо- мучо. Или еще как- то так в подобном духе. Именно так называют в этой самой мексиканской Чучо-гучо-мучии обычных пастухов, отсюда и такое незатейливое название). Впрочем, Бориса как писателя эти лингвистические тонкости мало волновали. Называют и называют. И на здоровье. В общем, хелло, мамучо! Но пасаран, амиго! Пей текилу, лопай хрен, будешь как Софи Лорен!
Карьерный взлет не обошел его стороной и здесь: уже через месяц он - официант, еще через два- бармен. Ну вот, казалось бы, сбивай коктейли, улыбайся и не квакай, а в свободное от работы время можешь возвращаться к нелегкому писательскому труду или просто лежать на американском диване и легкомысленно поплевывать в такой же американский потолок. И так наверняка поступил бы каждый китаец, индус, «афрос» или латинос. Но только не истинно русский человек! Потому что он изначально неугомонен. На генетическом уровне. Ему не совсем хорошо, когда совсем хорошо. Шило в заднице, мятежная душа и беспокойный бунтарский дух, крепко сидящие между его ягодицами еще со времен Стеньки Разина и взятия неприступной дунайской крепости, постоянно через спинной с головным мозгами давят на его такой же неугомонный мозжечок. И достаточно самого ничтожнейшего повода, чтобы это душевное томление трансформировалось в реальные действия.
Так оно и случилось, когда в «чучу- мучу» завалились пообедать трое российских туристов из города Северодвинска, почти трепетно родного для Бориса, «оттащившего» там в свое время священный долг защитника Отечества в качестве сержанта- морпеха. Ну а что это за настоящий серьезный русский обед без пары стаканов мексиканской водки, поганой текилы, на каждую русскую грудь? Конечно, бравые северодвинцы выпили и, конечно же, добавили еще. Нет, вели себя «руссо туристо- облико совсем не морале» вполне пристойно и даже приветливо обозвали ресторанного вышибалу, вечно угрюмого и вечно мусолящего своими огромными челюстями- жерновами жевательную резинку громилу Диего, мексиканским моджахедом. Диего на такой комплимент не обиделся и продолжал равнодушно насиловать свои безобразные челюсти. Но, к сожалению, это слово- моджахед - услышали сидевшие за соседним столиком арабы- террористы, которые, судя по их возрасту и армейской выправке, вполне
могли моджахедствовать в период советско - афганской войны 1979- 89 годов. Они почему-то сочли себя кровно оскорбленными и, достав из своих необъятных одежд, серьезные блестящие ножики, нагло, с визгливыми гортанными криками (нет, точно моджахеды!) всей своей бандитствующей кодлой попёрли на россиян.
Боря, услышав родное и приятно ублажающее слух « ё…твою мать!», конечно же, не смог остаться в стороне. С радостным и гордым за свою Отчизну криком «Ребята! Не ссы в компот, прорвемся!» он, оставив на неопределенное время свои непосредственные барменовские обязанности, храбро бросился в свару, чем еще больше воодушевил и без того весьма воодушевленных поганой мексиканской кактусовой самогонкой россиян. Которые, получив таким образом неожиданную поддержку со стороны вражеского тыла, перешли от активной обороны к решительным наступательным
