Наш человек в Вайоминге (рассказ)

                                                                   

- Мы (то есть, русские эмигранты) не лучше коренных американцев. И уж, конечно, не умнее. Мы всего лишь побывали на конечно остановке уходящего автобуса.
                                     Сергей Довлатов.
                                                                           

В  два часа пополудни 11 декабря 1790-го  года доблестные русские войска под командованием генерал - майора А.В. Суворова захватили считавшуюся  ранее абсолютно неприступной крепость Измаил (накануне штурма здешний комендант заявил: скорее Дунай повернет свои воды вспять, нежели падут эти неприступные стены. Экий, право, оказался самонадеянный хвастун! Ужо прописали ему суворовские чудо-богатыри ижицу!). При штурме погибли все жители крепости и все ее защитники. Спасся лишь один турок, переплывший Дунай на бревне. Вот с него, с этого деревянного нерусского, все и началось…
Даже по одному тому многозначительному факту, что он во всей этой кутерьме-неразберихе сумел  отыскать подходящее плавучее средство, можно сделать заключение, что это был человек исключительных ловкости, прохиндеистости, изворотливости и живучести. Дальнейшие его следы в истории российско-турецких отношений  раздваиваются. Некоторые историки вполне серьёзно утверждают, что на том историческом бревне он переплыл Черное море (!) и стал, в конце концов, турецким султаном Хусупом- Ясупом двадцать четвертым (может пятым. Может сто тридцать девятым. Кто их считал, этих Ясупов-Хусупов !). Другие  же историки вроде бы располагают совершенно точными, но диаметрально противоположными вышеназванным историкам сведениями: будто бы этот турецкий везунчик все-таки не избежал русского плена и долгое время мыкался по бескрайним российским просторам, выдавая себя ( в зависимости от обстоятельств) то за грозного и непобедимого янычара Ясуп- Хусупа, внебрачного сына самого Хусуп- Ясупа двадцать третьего (кто  такой этот Суп- Хусуп- Борщ- Холодец, сей внебрачный прощелыга и сам толком не знал. А врал для убедительности. Что иногда помогало во избежании получения мордобоя, добывании пищи, а также благосклонности  простодушных деревенских женщин, которым что Ясуп, что Хусуп, что Иван Семёнович…). В другой раз он выдавал себя за несчастного торговца рахат- лукумом, уроженца сказочной страны Хусуп-Ясупии, где много-много диких обезьян, обворованного до нитки в одной из придорожных корчм в полудикой тогда Малороссии. А то притворялся несчастнымо болгаро- румынским евреем Хусупом Ясупштейном, безвинно пострадавшим от безжалостных султанских янычар. В общем, тот ещё был прощелыга! Настоящий Хусуп-Ясуп!
Наконец, неисповедимые пути- дороги привели его в московитские края, на берега великой и ленивой в своем здешнем течении реки Оки. И он, этот суп- рассольник- горемыка, то ли оттого, что устал постоянно изворачиваться и беззастенчиво врать, то ли от окончательной отупелости (долгие скитания лишь немногих выводят в мудрецы. Большинство же бродяг, наоборот, впадает в примитивную меланхолию и желание что-нибудь постоянно красть), а, может, от осознания того, что все эти бесконечные шатания добром для него не кончатся, решил осесть здесь, на окских берегах, во славном городе да во Коломне. Где на удивление быстро акклиматизировался, и вновь ощутив себя полноценной человеческой тварью (или особью. Это кому как нравится), начал усиленно и с удовольствием размножаться, чему непосредственно способствовала Акулинка Боброва, веселая широкощекая молодуха двадцати пяти с чем-то лет отроду, с симпатичным заметным бельмом на правом глазу, служившая в  кухарках у богатых купцов Шевелёвых. Беглый турок, которого жалостливые коломенские обыватели  прозвали Исмаилкой, и он тому прозванию нисколько не возражал, сначала служил по казенной части, будошником при государевом мучном складе, а через год был замечен господином становым в исправности и прилежности чистописания (уж где он выучился русской грамоте, кто его знает. Я же говорю - прохиндей! Бревно нашел! Это  в тамошних-то безлесых степях! Можно подумать, что его специально для него там приготовили!) и был им же благосклонно пристроен писарем в городской острог - здание выдающихся архитектурных форм и геометрических размеров. Да и само учреждение было весьма привлекательно по части достаточно уважительного жалования и возможности ежедневно питаться арестантской пищей (хотя это здешним начальством и не приветствовалось). С Акулинкой они жили невенчано, и хотя считалось такое положение в купеческо-мещанской богобоязненной Коломне страшным грехом, но в их случае грехом отчасти оправданным, потому как Исмаилка так и оставался в глазах постоянно сплетничающих коломенских обывателей презренным бусурманином, хотя, чего скрывать, всегда приветливым и весьма забавненьким. Акулинка со всеми своими бабьими мощью и страстью регулярно рожала ему маленьких, чернявеньких, горбоносеньких и ужас каких шустреньких пацаненков, таких же, как папашка, прохиндейчиков, только маленьких, которых окружающие коломенские соседи ласково называли бусурманским отродьем, и регулярно лупила своего Исмаилку мокрым полотенцем непонятно за что. В ответ он так же регулярно доставал из своих необъятных шальваров неизвестно откуда у него взявшийся страшный и острый турецкий кинжал, и помахав им для приличия в коломенском воздухе, начинал плакать и грозиться уехать в родную Туретчину, где его с нетерпением ждали в райских садах прекрасные гурии и невыносимые физические и нравственные мучения в страшной подземной тюрьме зиндан.
В общем, жили справно, чинно и благородно. Как все.

Шли годы. Благодаря неутомимым совместным  героическим усилиям Исмаила и Акулины, их род размножился до таких невероятных масштабов, а уже их потомки оказались и в свою очередь настолько плодовитыми, что некоторые представители, живя бок о бок друг с другом, даже и не подозревали о своем пусть теперь уже прошедшими веками и отдалённом, но всё-таки родстве. Одним из таких размножившихся ответвлений уже в наше время был Боря-Катер. Нет, фамилия у него происходила из глубины веков - Исмаилов, а Катер - это кличка, прозвище, потому что разбитной, вечно улыбающийся и вообще никогда не унывающий Боря был страстным рыбаком-браконьером и владельцем моторной лодки марки «казанка» с самым модным и мощным в те незабываемые семидесятые- восьмидесятые годы подвесным мотором «Нептун». Боря по самой сути своей был веселым беззаботным…кем? Ну, конечно же,  прохиндеем! Настоятельно прошу не путать с аферистом. Это люди злобные и завистливые, происходят в основном из чиновьей среды. Прохиндеи же – люди морально аккуратные и рожденные в свободолюбии. Они щедры душой, любимы в компаниях и кумирствуют среди  постоянно окружающих их девчат. В общем, это действительно люди, а не прочие сволочи, которые почему-то считают себя людьми.
Кстати, о Боре. После школы, которую он окончил с самым широким разнообразием официальных оценок, от твёрдых двоек по исторической науке до твёрдых же пятёрок по основным школьным предметам – физкультуре и пению, он без всяких комплексов сходил в армию, в доблестную морскую пехоту Северного флота, где дослужился до звания младшего сержанта. После исполнения  священного гражданского долга он справедливо решил, что уж теперь-то он с Родиной в полных расчётах, вернулся в родную Коломну  и устроился (для виду, и чтобы по пустякам не досаждали правоохранительные органы) ударно трудиться на тепловозостроительном заводе, в цехе резиново-технических изделий, старшим помощником младшего дворника (во всяком случае, его трудовая книжка лежала в заводском отделе кадров, у одной его любовной женщины, которая этими самыми резиново-техническими  кадрами и заведовала). Вечерами же он разудало, с избалованно- снисходительным выражением своего смуглого от рождения, узкоскулого лица (выпирала- таки турецкая кровь! Проступали гены янычарские!) стучал в барабан на танцах в «Бобрах» - любимом месте сбора той части наиболее продвинутой коломенской молодежи, которая еще довольно смутно представляла себе, что такое товарно- рыночные отношения, приватизация и частная собственность, но уже с явной иронией относилась к многочисленным комсомольским лозунгам и серьезно сомневалась в победе коммунизма не то что во все мире, но и даже в отдельно взятой (понятно какой) стране. Борис же, казалось, упорно не замечал тех процессов, которые уже начали исподтишка разлагать тогда еще довольно крепкое в своей идейности и демографической целостности советское общество. Вообще ему, честно говоря, все эти идеологические буги-вуги всегда были по большому танцевальному барабану, и вся его бурная жизнь крутилась вокруг трех близких, простых, как вся его жизнь, и понятных, как цена на кружку разбавленного стиральным порошком пива в привокзальной голутвинской рыгаловке-забегаловке, вещей – цеховой метлы, танцев в «Бобрах» и моторной лодки с полным джентльменским набором браконьерских сетей.
Шли годы, шла жизнь. Цех давал план по резине и алкоголикам, на танцах регулярно танцевали и дрались улица на улицу, в моду вошли узкие джинсы и Карлос Сантана, и, как говорится, совершенно ничего не предвещало и даже не намекало, но летом 84-го Борис вдруг уехал сначала в очень противоречивое в то время государство Израиль, а оттуда -  в самое империалистическое логово - Соединенные Штаты Америки. Причину расставания с Отечеством он ни тогда, ни позднее толком не мог объяснить даже самому себе. Его не предавали друзья, не обижали враги, не бросала очередная, навеки любимая женщина, в том числе и из отдела резиново-технических кадров. Его целиком и полностью устраивали цены в магазинах и заработная плата в цеху, он регулярно ходил в баню, на стадион и по бабам, его совершенно не щекотал могущественный КГБ и Моральный Кодекс молодого строителя коммунизма, и даже три штрафа подряд от рыбинспекции и угроза в следующий раз обязательно посадить по браконьерческой статье Уголовного Кодекса ни на секунду не поколебали его душевного равновесия. Просто однажды утром он проснулся, почесался, громко чихнул и неожиданно понял, что ему всё здесь решительно  н а д о е л о. Да-да! Вообще и всё! И тем более, что ничего его с горячо любимой Родиной не   с в я з ы в а е т. Даже историческое и таинственно исчезнувшее в глубине веков дунайское бревно (которое – не сомневайтесь! -  ещё выплывет в нашем повествовании).
Нет, так, хотя и не часто, но бывает: живет себе человек и живет, и вроде бы даже чему-то радуется (чему? А ничему! Просто так! Ощущению своего собственного бытия!). Небо коптит, в потолок плюёт и на вышесидящее начальство, и в ус не дует, и даже начинает подсчитывать в уме какая у него будет пенсия -  и вдруг: бац! Чего-то накатило на душу. Да так, что даже и не продыхнуть. И хочется чего-то такого, чего сразу и не объяснишь. М-да-а-а… Ситуация!
Большинство попавших в такую загадочный душевный расклин ничего никому и не объясняют. Молчат, загадочно-растерянно улыбаются в ответ на все подряд вопросы, замыкаются в себе, справедливо полагая, что это ничего, это ерунда, очередная блажь, которая наверняка отпустит, надо только как