Понтий Пилат. Глава 5. Пилат и Ханан.

вино редко наводят на умные мысли, но сегодня не тот случай. Видимо, имеет значение и приятный собеседник. В общении с тобой, священник, у меня появляются удачные мысли. Я думаю, что акведук нужен городу. Твоему городу, и моему тоже, раз уж судьба привязала меня к нему надолго. Значит, ты будешь платить. У Храма есть деньги. Надо, чтобы эти мертвые деньги стали живыми. Пусть поработают на всех нас, это хорошая мысль.

         – Нет! – ответил Ханан бар-Шет. – Нет, – ответил он прокуратору Иудеи твердо и решительно, и бесповоротно. Разве он виноват в том, что от волнения свело судорогой горло, и голос предал его? Это "нет" прозвучало негромко и хрипло, и Пилат предпочёл не расслышать его.

         – Я думаю, что ты будешь рад оказать подобную услугу городу, в котором ты родился и который почтил тебя столь высоким саном, не правда ли?

         – Не будет этого никогда, – вновь обретённый голос был излишне звонок и высок. Но по крайней мере подчинился Ханану. – Деньги Храма священны, и принадлежат не мне, и не тебе, а Богу.

        – Деньги, как я это понимаю, очень нужны бывают людям, богам они ни к чему. У них другие заботы.

        – И всё же я отвечу: НЕТ!

        Повисла весьма напряжённая тишина. Они смотрели друг другу в глаза. Ханан был выведен из себя, Пилат совершенно спокоен. Ханан бледен. Пилат сохранял свойственный его коже оттенок крови с молоком. Он даже улыбался, тогда как лицо Ханана выражало всю меру его отчаяния и ненависти.

         – Иногда не следует давать окончательных ответов. Скажи, первосвященник, разве тебя не пугала моя еда? Ты боялся съесть кусочек запрещенной иудеям свинины, и всё же взялся за мясо. Ты не должен был быть за одним столом со мной, язычником, в моём языческом, твоим Богом проклятом доме. Но ты здесь. Такова необходимость, и ты ей подчинился.

        – Нет необходимости, что заставит меня отнять деньги у Храма.

        – Священник, ты не прав. Ты чуть было не попробовал свинины впервые в жизни. А Иерусалимский Храм её попробовал в полной мере. Не желаешь ли ты повторения прошлого опыта?[2]

         Что должен был ответить Ханан? То, о чём вспомнил префект, было вечной болью в сердце каждого из иудеев. Антиох Четвертый Епифан, его бесчинства... Он упразднил службу в Храме, и заклал свинью Зевсу Олимпийскому в его пределах! Неужели первосвященник не ослышался, и прокуратор грозит ему именно этим? Неужели чужеземец осмелится? Он послан Римом в качестве управителя, но так ли велики его полномочия... Господи, что можно сделать? Устроить прокуратору неприятности, конечно. Жаловаться легату Сирии, а пока выходить с криками и просьбами к претории, к месту строительства... Мешать работе, запугать работников. Но деньги! Надо ли отдавать деньги?!

         Он не может отдать деньги Храма, он не должен. Господи, вразуми меня, подскажи, как мне отвечать проклятому язычнику! Я не могу этого сделать, не могу! Я не отдам ему ни монетки... Лихорадочный поток мыслей прервался.

         – Итак, – спросил его решительно "проклятый язычник". – Надо ли послать воинов кентурии в Храм, вооружив их тушей свиньи? Я вижу по твоему лицу, что ты многое придумал для моего устрашения. Но прежде чем  вестники будут у легата, и прежде чем кесарь пришлёт мне приказ возвращаться... Если это вообще произойдёт, конечно, в чём я сомневаюсь... Я успею, священник, я ближе, чем те, о которых ты думаешь сейчас! Ты будешь повинен в том, что осквернят твой Храм.

         Ханан потрясенно молчал. В сердце его царил мрак. Мыслей уже не было. Зато они имелись у Пилата.

         – Есть ещё решение, и оно лежит на поверхности. Зачем мне корбон[3], коли твоя семья, священник, так богата?

         Ханан бар Шет ушёл, шатаясь, не дав ответа Пилату, не прощаясь с ним, не произнося ненужных слов.

         Посланный назавтра в Храм отряд вернулся с деньгами для постройки акведука. Прокуратор Иудеи победил. Он был доволен собой. И первосвященником Хананом – тоже. Последующие события показали, что Ханан остался очень недоволен.


[1] Заклятием у евреев назывался род обета, в силу которого военная добыча, в некоторых случаях целые города и даже племена, предназначались на погубление.

[2] Антиох IV Епифан (от греч. «славный») - сирийский царь из династии Селевкидов македонского происхождения, царствовал в Сирии в 175 - 164 гг. до н.э. Под его управлением находилась и Иудея. Прибегал к мерам по искоренению иудаизма, будучи (не беспочвенно!) уверенным, что иудаизм – главная причина широкой оппозиции его политике эллинизации евреев. Под страхом смерти запрещал обрезание, соблюдение субботы и даже хранение свитков Закона. В Святая святых Храма установил статую Зевса Олимпийского, заклал свинью в жертву последнему, чем осквернил храм. Именно в борьбе с Епифаном священнический род Хашмонай обрел власть и влияние, и сохранял их с 167 г. до н.э.  до 37 г.н.э, когда последний Маккавей («молот на  врагов» - прозвище  Иуды Маккавея, самого яркого представителя семейства, доблестного героя, храбро боровшегося против Антиоха IV Епифана), Антигон, был свергнут с престола Иродом Великим. Последний уничтожил всех представителей рода Хашмонай. В 40 г. до н.э. римляне передали власть новой династии - Иродам.

[3] Корбон – сокровища Храма.