Кто выходит из маленьких нор?

поэтому пытались всеми силами победить несправедливость... Многих убили, и мы уже не воюем с охранниками... А наши дети и подавно станут овощами. Преданными животными, работающими и размножающимися!
Пётр Николаевич скривился:
- Ты сама знаешь, что выхода нет! Знаешь!
- Лучше воспротивиться и умереть, чем так жить!
- Тогда сдохни! Сдохни, Римма! Кому твой протест сделает лучше? Ей! - он указал пальцем на Василису, мирно играющую в углу комнаты, - твой протест закончится на том, что ты неправильно посмотришь на охранника, да, если и успеешь что-то сделать, это повернуть голову, не так медленно, как требуется! Вот твой протест!
Римма понимала, что муж прав, но душа кричала об обратном, упрямилась и молила всех богов, чтобы всё было иначе, чтобы был способ снести эту систему. Пётр Николаевич знал, что любви в их семье нет, как и во многих других семьях подземной тюрьмы. Но душой и сердцем он прикипел к этой красивой женщине, с пылающим сердцем и огромными глазами. А Римма, в свою очередь, ненавидела мужа за его излишнюю покорность и тупое упрямство, страх перед охранниками.
- Знаешь, я опять сегодня была там...
Муж вздохнул. Помойка уже давно стала предметом их бесконечных ссор. От ссор устаёшь.
- Мои просьбы до тебя не доходят, Римма.
- Не будем сегодня спорить, я больше туда не вернусь! Обещаю.
- Чего это так? Госпожа "Львиное сердце" всё-таки...
- Послушай, - Римма перешла на шёпот, и Пётр приблизился к жене, - я встретила там двух... людей.
- Боже, ты наткнулась на охранников!  - округлил глаза Молчанов.
- Тише! Нет. Это были не охранники... Они меня не видели, если ты переживаешь. Но, вот что я услышала...
Она вкратце рассказала разговор двух незнакомцев, слышанный ею на помойке. По мере рассказа, Пётр Николаевич поменял множество цветов на своём лице, но, после, остался бледен как мел и посмотрел на дочку.
- А потом ты говоришь, что я должна мириться? Эти мрази... Они... Делают монстров из детей, понимаешь? Из детей!
Молчанов вытер пот со лба и сказал:
- За время моей работы, в шахтах пропало много людей, которым не посчастливилось забрести в тёмные углы. Знаешь, от них остались только кости...
- И что?
- Я не знаю... - вздохнул Пётр, - теперь совсем ничего не знаю. Лучше бы ты мне не говорила.
- Ты - трус! - с презрением выдавила Римма и отвернулась к печке.
Пётр Николаевич ещё секунды две постоял, смотря на жену, но ответить ему было нечего. Он сам всё прекрасно знал.

***
Снова утро и снова всё с начала; всё как вчера... и позавчера, и как много лет подряд. Пётр Николаевич ушёл на работы в скверном настроении, не проронив ни слова, а Римма с Василиской провели часа три за бессмысленными разговорами, а потом, по зову охранников, отправились в камеру для прогулок. Их вели по большому коридору, справа и слева которого располагались "квартиры" других семей. Останавливаясь около каждой двери, теснясь и тяжело дыша друг другу в затылки,  арестанты ждали, когда очередные мама с дочерью, или же какой-нибудь убогий душевнобольной выходили и пристраивались в строй, а потом продолжали шествие по коридору. Спереди и сзади плелись охранники с автоматами, а некоторые держали поводки, на которых страшно рычали косматые подземные волкодавы.
Говорить запрещалось, сбивать шаг и поворачиваться тоже. Римма держала Василиску за руку и шла в середине строя, как вдруг, громкий крик охранника заставил её вздрогнуть и похолодеть.
- Мочановы, на месте! Остальные - вперёд.
Она повиновалась и, держа тёплую руку дочери, встала посреди коридора, ожидая, пока шествие обойдёт её и скроется за широкими воротами камеры для прогулок. Ничего не понимая, ей тяжело было не смотреть по сторонам и не задать вопрос, мучивший её: "Что происходит?". Когда они остались совсем одни, один из охранников рявкнул:
- Налево, в дверь!
Только теперь, повернувшись, Римма заметила маленькую дверцу, тут же отворившуюся и прошла в неё вместе с девочкой. Тревога нарастала, и слёзы стыли в глазах. Они оказались в маленькой комнате, практически пустой, только стол посередине, облезлый и исцарапанный, не предвещал ничего хорошего. Римма проронила слезу, которая медленно потекла по тёплой щеке; почувствовала, как ручка Василиски дёрнулась в её онемевших, похолодевших пальцах.
Охранники встали сзади, в один ряд, а из темноты появился старик, с накинутым капюшоном на лицо, с седой бородой. Как только он заговорил, Римма тут же узнала его. Узнала и чуть не упала в обморок, чувствуя, как ноги становятся ватными.
- Молчанова Римма Олеговна? - тихо спросил старик.
- Да, - дрожавшим голосом прошептала женщина.
- Ваша дочь - Василиса Петровна Молчанова, так?
- Так...
- Насколько я знаю, девочка второй ребёнок в семье. Первый, - он глянул на часы, - Молчанов Виктор Петрович, женился и живёт отдельно?
- Всё верно.
- Римма Олеговна, ваша дочь, будучи вторым ребёнком, по нынешнему распорядку, приговаривается к смерти!
В глазах Риммы всё поплыло, слёзы хлынули градом, а рука ещё сильнее стиснула маленькие пальчики дочери. Не понимая, что делает, она прошептала:
- Но... ведь ей ещё нет восемнадцати...
Лица старика не было видно, но борода его шевельнулась - явный признак улыбки.
- Знаете, за данную дерзость Вас следовало бы убить прямо тут же. И, надо сказать, охранники не делают этого только потому, что я не отдал им приказ.
Он сплюнул на землю.
- Какая разница? Пять или восемнадцать! Вы ещё не сказали своей дочурке, что ей предстоит исчезнуть? Не сказали, вижу. Много вопросов. Вы знаете правила.
- Ей нет восемнадцати, - упрямо повторила Римма.
Старик махнул рукой, и женщина почувствовала, как на спину обрушилось что-то тяжёлое, она упала на колени и сморщилась от нестерпимой боли. Зелёные глаза Василиски смотрели с каким-то неподдельным энтузиазмом то на охранников, то на маму, то на старика в капюшоне.
- Любопытная сука! - прохрипел старик, - любопытная сука! Ты хочешь знать? Хочешь знать, что будет с твоей дочерью? Слушай, тварь!
Он подошёл совсем близко и рычал прямо в ухо Римме.
- Сначала ей сломают ноги в нескольких местах, чтобы они никогда в жизни не смогла ходить, а только ползать! А потом... О, потом проведут некоторые операции с её мозгом, чтобы стереть всю память и оставить только нужные рефлексы - жрать и спать. Спать и жрать! На неё напялят особый комбинезон, который будет расти вместе с нею и, со временем, срастётся с кожей. Таким образом, Талпа не обдерёт себе пузо о жёсткую землю подземелий и не умрёт.  
Римма уже не сдерживала рыданий, изнемогая от боли в спине, стискивая за спиной руки, закованные в наручники, а Василиска с интересом слушала старика.
- Увести эту сучку! Делайте с ней, что хотите!
Сильные руки подняли её с пола и потащили в уже открытую дверь. Она начала кричать, пелена в глазах мешала разглядеть Василиску, которая смотрела на странного дядю, такого грубого и невоспитанного. Римма кричала, чувствуя, как рвутся её связки, она увидела, как перед ней закрывается дверь, и дочка исчезает из виду. Её швырнули к стене, она больно ударилась головой. А потом с ней начал говорить автомат. Громко и недолго.