зубы, провизжал позади летевшему Герашке: «Правей бери!». Но – подвела Герашку пугливая глупая кобыла. Скакнула заполошно, вывернулись сани, лопнули гужи – во всего размаху швырнуло Герашку в обледенелую с зеркально гладкими краями чашу полыньи, намытой буруном. Ужом завился Герашка, распластываясь по наклонной глади, подвывая от ужаса. Вцарапывались пальцы в скользкие ледяные окатыши. Руки-ноги растопыривались-упирались в круто обрывающиеся вниз блестящие края льдины…. Не удерживала Герашку ловкость бывалая: проваливался он с каждым мигом всё ниже, ниже… и – оборвался…. Купанулась в свинцовую стынь льняная голова без шапки… раз… и другой… тянет вниз тулуп намокающий… руки всё боковины крутые хватают…. Кабы ни Стёпка – хватай, не хватай….
Стёпка – он не сразу сообразил… заметался, было… но выправился, догадался не в полынью следом кидаться, а к саням, где - помнил – на самом дне под соломой про запас всегда лежала скрученная крепкая верёвка… привязал её одним концом к кушаку, другим – к хомуту Гнедкову, вывернул оглоблю из саней – и с оглоблей наперевес поскользил к купели ледяной.
Не подвела добрая оглобля – чётко легла на высокие бугры намытого льда по обе стороны чаши. Животом хлопнулся Стёпка на оглоблю над самой полыньёй, вцепился в неё одной рукой – а другой потянулся изо всей мочи - и дотянулся – ухватил Герашку за льняные патлы….
Герашка не прозевал – изловчился, впился стылыми пальцами в Стёпкину руку. Стёпка тут же за руку его перехватил – и, что было голосу, Гнедку гаркнул: «Нооо!!!». Послушался славный коняга… потянул Стёпку – всего, как он есть: растопырившегося над чашей, упирающегося в оглоблю грудью, в край ледянины ногами. Потянул Стёпку – Стёпка Герашку – а Герашка… Герашка одной-то рукой – правильно! в Стёпкину руку вцепился, из последних сил не отпускает… а вот другой рукой – как ухватился со страху за что-то в глубине - так и держит….
Старается Гнедко, орёт на него Стёпка, тащит Герашку… и чувствует – совсем сомлел парень… уж больно неловок… куль кулём… карабкается на оглоблю животом… а рукой себе не поможет… внизу, в глубине чаши рука… неживая, вроде….
Но – тянет здоровый конь! Выполз Стёпка на ровное место, откуда вниз не съедешь. Сам упёрся – сильней стал дружка подтягивать. И вытянул вслед за собой Герашку – за одну руку. А другой рукой впился Герашка застывшими пальцами в толстую чёрную вервь с красным переплётом, с красным же мокрым лоскутом на конце. Стёпка не сразу и понял, что это.
А потом – понял….
Ахнув, рванулся назад, к полынье. Вспомнил: привязан за кушак – Гнедку заорал: «Сдай назад!». Эх! Наградил Господь справной лошадью! Потому как – если б не Гнедко…. И второй раз выручил, дружище! Вдругорядь вытащил Стёпку из коварной ледяной чаши…. И Стёпку вытащил - и Сосенку.
То, что Сосенка ещё живая – ребятки поняли, когда на оглоблю её подтянули животом поперёк. Пошла выхлёстывать изнутри вода. Вперемежку с водой - хрипом дыхание прорезалось. И с хрипом этим разжался слегка кулак, стиснувший Стёпкино сердце, лишь увидал он - схватившийся за оглоблю, напрягшийся над глубиной - Сосёнкину голову в знакомом цветастом платке, вытянутую за косу из-подо льда. Она колыхалась, как поплавок, и личико, и открытые глаза были похожи на голубовато-прозрачные наледи вокруг огромной воронки водокрутова логова….
Из того логова доставал Сосёнку Стёпка – как куклу тряпичную: неподвижную, потустороннюю… не так, как Герашку прыткого. Герашка – едва в себя пришёл – сразу живчиком закрутился. Вместе со Стёпкой они Сосёнку из полыньи извлёкли, бегом кобылу поймали, в сани Стёпкины верёвкой её привязали – Гнедку в пристяжные. Стёпка - что было сил - кнутом щёлкнул, свистнул. Понеслись сани.
Уже в санях Стёпка с Герашкой из Сосёнки остатнюю воду выжали. Потрудились: и Сосёнку, растирая, и Сосёнкину алую шубку, выкручивая - воду из неё, из шубки - сколько удалось – прямо на девке! И щедро соломы под неё понапихали. Тут же Герашка, сбросив свой тулуп - ногами потоптал его – и, попоной и соломой обмотавшись, на себя опять надел. Стёпка завалил обоих оставшейся соломой и сам к ним прижался: не намного – а всё будет им теплее.
Сосёнка постепенно очнулась… смутно взглянула на летящие белые берега, на хрипящих бешеных лошадей…. Как только глаза опять синими стали и осмысленными – посмотрела жалобно на ребят… то на Стёпку, то на Герашку…. Ребятки глаза и отвели. Сосёнка сдавленно хрюкнула – и заревела. Тут у Стёпки отлегло на душе. Раз ревёт – значит, жива.
Сосёнку не успокаивали. Хорошо, что ревёт. Пусть ревёт. Это доброе дело – когда дочка по отцу голосит. Реви громче! И теплее станет, и воды поуменьшится.
Ревела девка до самого села. До Стёпкиной избы. До Михайловых ворот. Загремел Стёпка сходу Михайле в ворота: «Беда, дядько Михайло!», а сани завернул сходу в свои, родные…. Где там ждать, пока Михайло откроет?! Скорей в тепло! Скорей согреть! Подхватили ребятки с двух сторон Сосёнку, на крыльцо вбежали, сквозь сени пролетели – в избу ввалились. Матушка ахнула, обернувшись…. Тут же батюшка пришёлся – только руки растопырил…. «Спаси, батюшка! Помоги, матушка! – с разбегу выпалил Стёпка, - Михайлов брат в полынье потоп!».
Батюшка тут сразу встряхнулся, быстро в дело вник. Поспрашал Стёпку коротко. Уразумел, как, что…. В двери выскочил – мужиков поднимать. А матушка – скорей сестриц Стёпкиных со двора кликнула - приказала баню топить…. А сама в печку дров подкинула, заставила Герашку с Сосёнкой мокрое сбросить. Для чего Сосёнку за печку отвела. Тут же давай девку салом тереть. А Стёпка Герашку. Потом обоих укутали в овчину, да в холстину, да на печку уложили (одного - головой влево, другого – вправо), да рухлядью завалили, да молока горячего, благо к случаю оказалось, налили. Да квашни матушка тут же на сковороду шмякнула. Быстро блин за блином давай выкидывать. И Сосёнке. И Герашке. И Стёпке.
И – ничего. Обошлось. Ну, не совсем, конечно, всё гладко сошло. Не сразу выправилось. И пластом потом полежал Герашка. И в жару ещё пометалась Сосёнка. Но – жива! Вот что чудо-то! Жива осталась! Бог миловал!
Тогда, едва привезли её ребятки, батюшка Стёпкин и выбежавший на Стёпкин стук Михайла мужиков кликнули, багры взяли, верёвок да шестов подлинней…. Дотемна всё полынью бередили…. А – только – впустую. Видно, течением утащило Сосёнкиного отца. Может, голову ударил…. Уж потом – как ожила и отплакалась Сосёнка – рассказала она, почему рано батюшка уехал, да поздно приехал. Почему в бурун попал аккурат пред тем, как Герашка туда же ухнулся.
Затемно ещё собрался Сосёнкин батюшка. С братом простился – и слушать ничего не стал. А уж как Михайла его уговаривал, мол, не зги не видать, и снегопад ещё…. Крепко тогда Михайла на ребят рассердился. Из-за прыткости их молодецкой, братец, с которым столько не видались, не загостился. Со двора торопится, в мозглую ночь лошадь гонит. Что и говорить – рановато тронулся брат. А только - не сразу. Всё, говорит, устроил я, как задумывал: и службу отстоял, и причастился, и родню повидал, а только не успел навестить на сельском нашем кладбище стариков-родителей покойных, да пять лет назад умершую красавицу-жену любимую, Сосёнкину матушку. А без этого, сказал, отсель я не уеду – хоть заодно, хоть по пути, хоть сделав крюк – а наведаюсь. Так и сделал. Завернули батюшка с дочкой на кладбище. Пока среди снега занесённые могилки отыскали, пока помянули, пока помолились, погрустили, поплакали…. Батюшка, над холмиком матушки Сосёнкиной, постоял, понурясь – да и выдохни вдруг: «Жди, Алёна!». И чего сказал? Это он часто, временами, говаривал…. Как найдёт тоска – так он и обронит порой… этак вот… жди, мол… а то ещё жарчей: скорей бы свидеться! Батюшка – он с тех самых пор – как матушку схоронил – толком и весел-то не был…. И тут тоже…. Уж рассвело… и ехать пора… уж даже дочка за рукав тянет – а он – всё нейдёт… всё не оторвётся… от могилы не отходит… когда ещё, говорит, другой раз окажемся….
Когда всё ж тронулись – путь не в путь был. И снег повалил чаще… и поторапливаться следовало… и батюшка – вроде как не отошёл… при матушке остался…. И вожжи в руках невпопад, и санный ход неровен…. А потом что было – Сосёнка и не поняла толком…. Как в полынье барахталась – точно память обрубило. Было… было что-то… а – словно смазало сознание. Как во сне. Вишь, как бывает….
Михайлова семья – уж как Стёпкину благодарила! – а Сосёнку к себе забрала. Сразу из бани. А Герашку - свои. Оттуда же. Жалко было Стёпке Сосёнку отпускать. Но – понимал: Михайла девке дядя родной, погибшего отца брат, у них и горе общее, а он-то, Стёпка – никто ей, и негоже ему на чужое замахиваться. Отпустил он Сосёнку, и до самых ворот проводил её с дядей, и у самых ворот постоял ещё. Потоптался, попереминался, не спеша. И ещё подумал, что вот, мол… и потеря великая, и горе нешуточное, и жаль Сосёнку, что теперь без батюшки да без матушки, совсем сиротка…. Всё было у Стёпки: и сочувствие, и понимание, и помочь желание. А вот тревоги - не было. Сердце согревала блеснувшая Стёпке в это утро небесная звезда. И от звезды той – Стёпка верил… да нет! просто – знал! что всё на этом свете сложится - и у него, и у всех людей на свете – так, как дОлжно…. Глянула звезда на мир – и так тому и быть!
В суете приключившейся – про звезду вроде как забыли…. А потом, оказалось – видели её многие. И мужики у церкви. И мальчишки на горке. И бабы у колодца. И дьякон церковный. И священник. Все на ту звезду дивовались. А только не всем она звездою мнилась. Потому как – на том сошлись - что не по грехам им, людинам, знаки небесные. То отблеском солнца её считали. То сияньем полуночным, редкостным в сих местах явлением. А то и – маревом обманным, чудным наваждением. Отец – и тот усомнился, была ль она – звезда? И только Стёпка с Герашкой знали наверняка – что звезда та – зажглась на небе великою Божьей милостью, и что было ей в мире земном назначение и важное, и весомое… а вот что за назначение, что за смысл сокрытый – не людского ума дело. Людскому уму – и того хватит – что красивую и славную девчонку Сосёнку из смерти выхватили, в омут-закрут не пустили.
Брата Михайлова по весне нашли, как река вскрылась. На версту по течению ушёл и в корягах застрял. Душу его христианскую зимою отпели, а тело теперь погребли. И домовину сколотили добротную, и литию отслужили усердную, и упокоили - рядом с родителями да любезною сердцу супругою.
А дальше – жизнь пошла, как шла. И Пасха пришла. И Троица. И луга расцвели. И леса зелёным пухом оделись. И Сосенка – опять улыбаться стала.
Ходил Стёпка лесами-лугами, рвал Сосёнке цветы медвяные. И Герашка – рвал. И по цветам этим – никогда Стёпка с Герашкой не спорили. Для всех солнце светит. И медвяных цветов всем хватит. Не в человеческой воле – солнце-цветы делить. На то есть воля Божья, звезда небесная –
