Звезда
И затейливо же Господь белый свет устроил… Расстелил насколько глаз хватает равнину без конца, без края… Холмами её вздыбил гребнистыми, логами изрыл болотистыми, с ручьями-протоками, осокой-травой…
Там-сям леса разбросал: ельник густой-влажный, сосняк сухой да жаркий, берёзу-ольху всякую, липу медвяную, лещину лупастую…
Птиц весёлых пустил летать по лесу, гнёзда вить да щебеты сыпать. Посредь равнины из конца в конец - точно мастер-богомаз умелый – провёл кистью певучей полную гибкую линию – река получилась. Яркая синяя река в ясный день – вся в золоте нив. Ну, василёк во ржи!
Сыпанул Господь из щедрого лукошка – и пошли цветы лазоревы по лугам, разнотравье душистое, земляника-черника оврагами, брусника-малина полянами, грибная поросль крепкая во сыром бору.
Родился Стёпка на свет, раскрыл глаза свои глупые, на Божий мир глянул – и обомлел! До чего ж хорошо-то! Жить и жить бы… По лугам коровки ходят, помыкивают, по полям пшеница зреет-наливается. Лошадки на закате воду пьют, в речке отражаются. Рябит речка – и лошадки в воде искрой частой, мелкой крошкой рассыпаются.
Это летом. А зимой – другая жизнь. Зимой завалит село снегом по крыши, по венцы. Не высунешься. Высунуться – дорогу торИ. Это Стёпка от младенчества понял. ТорИ себе! Что проторишь – то твоё. Замёрз – хворосту принеси, дров поколи. Молочка – коровку обиходь. Хлебца – пашенку вспаши-засей. Уж так Господь людям учредил. А значит – не спорь. Потому как за жизнь эту - в цветах-ягодах, дождях-радугах – за неё ж потрудиться надо…
Вот подрос Стёпка. И тогда великое дело в жизни его свершилось! Небось, думаете – царства жезл вручили? Нееет! Выше бери! Штаны ему справили. От! - была радость! – в штанах-то…. Без штанов – кто он? Мелюзга голопузая! Братнина рубашка зад прикрывает. А то – и не прикрывает…. Летом – босиком, зимой – на босу ногу валенки, тулупишко братов, да и шапка – с него…. А как в штанах – всяк видит: добрый молодец! И валенки – свои, и тулуп по росту, и шапка впору. Потому как в плечах сажень, и сам – до мАтицы.
За одно лето таким стал. Ещё когда вешний снег начинал таять, на всех снизу вверх глядел, голову всё задирал. А как на Покров посыпался новый, крупа первая – оглянулся на народ – только шапки увидал, и голова сама собой книзу склонилась. Так-то! Кланяться будешь чаще! Рост – он не на гордость даётся, а во смирение. Это мелочь петушится-хорохорится, о себе заявляет, а ну, как по малому росту не заметят. А со Стёпкиного росту чего о себе заявлять? И так не обойдут. С ростом таким – к людям склонись. Почтительней будь. Стёпка это сразу и понял. К добрым людям, к отцу-матушке – всегда шапку снявши и с поклоном. А уж в церковь Божью – тут что и говорить…
Вот только хороводы эти, что после Пасхи на Светлой седмице завелись… вот там шапки он не снимал: силы своей не чувствовал. Свивала его тогда чужая, вражья сила – по рукам, по ногам, тревожила-пугала, и не было на неё управы никакой. Венками цветочными кружились те хороводы. По улицам плелись, за околицу выплёскивались, по лугам плыли, холмы обтекали. И цветы в тех венках кровь разжигали, сна лишали. Оттого Стёпка с цветами теми заносчив был. Глядел гордо, как бы нехотя. Стоял небрежно, приосанившись. Лихо шапку заламывал. Важно ус ржаной покручивал. Пошли усы к тому лету.
Лето всё боролся Стёпка с вражьей силой и к осени вроде бы даже одолел её - с Божьей помощью-то! Помогает Бог! Вот сила та змеёй лукавой внутри у Стёпки раскручивается, а Стёпка, уж приноровившись – раз! – и в узел её завязал. Сила тогда тучей налетает, молниями гвоздит, ливнем хлещет, куда и деваться? А Стёпка - что есть духу, бегом – под крышу забьётся, дверь прижмёт - да подвалит чем. А уж если злая мощь прёт медведем рычащим, топором её Стёпка встречает. Заступом, цепом, косой, вилами. Что к месту придётся. Силы Стёпке не занимать. Горит в руках работа. И пашня пашется. И хлеб сеется. И родные довольны: в стать вошёл парень. И верно – в самую стать. Даже на хоровод поглядывать стал уверенно. Стоит себе степенно, глядит понимающе, с уважением. Усмешечка – так – лёгонькая, всего ничего… Совсем-то без усмешки – тоже нельзя: красота ж вешняя!
Только вешняя та красота сыграла со Стёпкой злую шутку. Аккурат к Рождеству.
Совсем уж примирился с красотой Стёпка. Перестал бояться да шарахаться. Распрямил спокойно плечи. Да, видать, где-то загордился. Она и подсидела.
Зима началась в тот год ни пойми как: то снег, то дождь; то приморозит, то развезёт. И только на Спиридона лёг надёжный санный путь. И снег повалил – не продохнуть! Как будто всё, что до того удерживалось и приберегалось, разом на землю вывалилось. За одну ночь сугробы по окна выросли. За неделю – до крыши. От ветру греблёной волной пошли. На воротах кокошники кипенные налипли, под воротами гроздья жемчуга повисли. А снег всё сыпет-подсыпает. Летят пушинки белые – в запуски играют! Как девчонки смешливые, толкаются, слепляются, в хороводы скручиваются – аж похохатывают! Весело им, понимаешь, Божий мир до краёв наполнять!
Но к Рождеству дороги укатались, стали ровные, плотные и гладкие. Опасались в селе, со снежным заносом не справятся – справились! Стёпка и не удивился. А как же иначе? К празднику-то? Бог-то – помогает же! Дороги крепкие стали, стала и река, как литая. В одном месте только река чудила. Испокон веку так. При впадении в неё малого притока. Омут-заверть там крутится. Не хочет под лёд. Бунтует. Люди его знают, обходят, с норовистым водокрутом не связываются. А так – вся река надёжная. И дорога по ней – тоже надёжная.
Вот по этой по дороге-то – прикатили саночки. Ничего особенного саночки. Как все прочие. Лёгкие, выписные, ладно сбитые. Подоспели саночки в самый канун. В канун из окрестных деревень, с дальних хуторов люди съезжались. Тот к свату, тот к брату, тот к куму. Прибудут засветло - и погостить-повидаться, и благостную службу отстоять-потрудиться. Последний день пребывали люди в посте – и в каком посте! Сугубом! Наиголоднейшем. Видно, с голоду со Стёпкой это и случилось.
Голод здорово изнутри свербил. С утра-то Стёпка его вовсе даже не замечал, да и работы много было. Напоследок разбрасывали её, работу. Второпях да впопыхах: побольше бы успеть до звезды. А как обеденное время подошло – вот тут Стёпку пробрало! Нутро жгутом аж закручивалось! Выло и стонало! От стонов-воев тех голова у Стёпки кружилась, и звон в ней стоял, так что искры в глазах дрожали, а дрожь в руках искрила. А там и ноги чего-то заплетаться пошли…. А поблажек никаких – вымахал парень, не прежняя ж пустельга! Сам никогда бы поблажки не допустил: если уж себе поблажку, то что с младшеньких спрашивать? А их – вон сколько за ним следом – мал-мала-меньше – до самых голопузых. Голопузым-то – им хлебца, конечно. Брюквы томлённой, луку печёного, гороху пареного. С них что взять? А какие постарше – с тех уж спрос. Умей терпеть. И терпели. Ну, разве что самую малость, как брюхо подведёт – червячка заморят, что б не кусался. Ну, ладно – по младости. Так Стёпка-то – он второй брат за старшим. А старшего – женят после Крещенья. Мужик.
Солнце к закату спускалось, когда Стёпка дровни из лесу пригнал, Гнедка домой привёл. Последний раз потрудился Гнедко – и хватит! Пускай отдыхает, праздник встречает. Трудяга-коняга! На все Святки дровами хозяев обеспечил. Тепло да весело дома будет! Пироги будет мать печь что ни день! Щей мясных наварит! Оно конечно – тепло людям достанется, Гнедку его не положено. Ему в конюшне сена мягкого да попоны рыхлой хватит. Не балуют зверину-скотину. Так уж заведено. Да Гнедко - всё одно - доволен. Вон как головой-то крутанул – чует дом! Сейчас возьмёт его Стёпка под уздцы, на двор заведёт, разнуздает, из избы воды ему принесёт, стоялой, не ледяной. Завтра девки лент ему в гриву наплетут, дугу разукрасят, бубенцами увесят: катанье-гулянье пойдёт. Распотешится люд - чай забор не снесут! Чего не погулять, не порадоваться? Не бедные! Умеем работать – умеем гулять! Цельный день сегодня сёстры избу мыли-убирали. Образа к Рождеству до блеска начищали. Полотенцами шитыми увешивали. Званным-почётным гостем в избу праздник идёт! Ох, ждут его! Заждались!
Весело-размашисто Стёпка ворота распахнул, похлопал Гнедка по крепкому крупу – что ж, мол, заходи, друг! Конь – он и есть друг, хоть и скотина! Гнедку нечего указывать – сам знает. Завёл его Стёпка во двор, потом вернулся – ворота закрыть – и застыл ошарашено….
Потому как, тут - эти самые саночки и подъехали. Как ни в чём не бывало. К соседним воротам. К Михайловой избе. Остановились. Откинулся полог. Слез с саней осанистый мужик в долгополой крытой шубе. Важно к воротам двинулся. Заколотил в них кнутовищем. Гаркнул мощным басом:
- Принимай гостей, хозяин!
Вслед за степенным мужиком спустилась с саней куколка закутанная. Нарядная, весёлая, яркая такая куколка. Вся в красном-жёлтом-зелёном. Голова цветастым платком покрыта. А личика не видать. По самые глаза – от морозу - укрыто личико белым мягким пуховым платком. Глаза одни лупятся. Во всю ширь распахнутые, огромные – из ресниц из чёрных, из-под бровей гнутых - синим светом горят. Вот как летом небушко в жаркий полдень. Как лён-ленок, цвет-василёк! Слыхал Стёпка, на свете лазурь-камень водится, и синей того камня ничего нет! А вот, есть - оказывается…. Зажёгся тот лазурь-камень между белым платочком пуховым да наголовным цветным, просверкал сквозь завесу снежную - да на Стёпку и уставился. На мгновение одно. И тут же в сторону сиганул и вниз упал. Вот и всё. Спрятался – и нет. Стёпка стоит об одну сторону улицы, куколка – о другую. А между ними – снег себе сыплет. Сыплет и сыплет. Чего хочешь тут – то и делай….
Ну… чего делать…? Уронил Стёпка рукавицу в снег, открыл рот – да и… слово произнёс. А на что ж человеку слово? Вот оно – к делу пришлось. Трепетное, робкое, короткое слово получилось:
- Кто такая? Откуда?
Камень-лазурь вновь сквозь снег чиркнул. Поднялась рукавичка белая, отодвинула белый платок, белое чистое личико открыла. По обе стороны личика – ал-закат пылает; посерёдке, пониже где – маков бутон рдеет. Краше ничего и никогда Стёпка не видел. Чуть приоткрыл мак-бутон один лепесток и проронил слово в ответ – и тоже робкое, короткое - а точно колокольчик тренькнул:
- С Запольного хутора, к дяде Михайле приехали….
«Далёко…», - подумалось Стёпке, и грустно стало. Уедет – и не увидишь больше.
Тут и сам дядя Михайло вышел. Такой же, как брат – огромный, важный. С грохотом ворота отворил – и сразу руки обниматься растопырил. Из пегой косматой бороды блеснула широкая улыбка. Забасил радостно:
- Ну, наконец, пожаловал, братец родный! Заждались тебя, сколько не был-то! Уважил-утешил, не забыл! Ну, входи, не стой! Жена! Обустрой! - это он, обернувшись, крикнул; и опять к брату, теперь уж – на куколку кивнув, - а это кого ж? дочку привёз? этак выросла?! Мать вылитая!
Ненароком заметил Стёпка – от последних слов - словно вдруг плечами опал брат Михайлов. На миг один
